Глава 63
Вот мы уже в палате.
– Я пунктировала, – сообщаю коллегам. – Какое давление?
– 80.
– Где пакет?
– Я поставила подключичную. Одногруппную кровь! – требует Артур. В последнее время мы всё чаще оказываемся в паре. Интересно, это судьба, или наши администраторы так стараются?
– Надо ещё слева, – говорю ему.
– Зачем? Хватит одного.
– А если забьётся?
– Не забьётся. У нас ещё два периферических.
В палату входит фельдшер «Скорой», которая пострадала от нападения.
– Что случилось с вами? – спрашиваю его.
– Они появились из-за угла. Ждали нас. Всё случилось так быстро, мы ничего не успели понять.
– Кто это был?
– Какой-то ненормальный. Выскочил, вскинул ружьё и стал стрелять. Орал что-то про врачей-вредителей, – разводит руками фельдшер. – Водитель наш сначала растерялся, начал тормозить, Андрей Потехин, – он кивает головой на раненого доктора, – крикнул «Гони!», и тут… в него попали. Только после этого мы помчались.
Нам удаётся стабилизировать раненого, потом везём его в хирургическое отделение. Я неотрывно следую за ним, собираясь принять участие в операции. Заславский подтвердил, что готов принять пострадавшего и не против моего присутствия. Но предупредил по телефону, чтобы я не вмешивалась, а только смотрела. «Там сложный случай, Элли, будут работать в основном нейрохирурги», – пояснил своё решение. Не стала спорить.
Через полчаса операция в самом разгаре.
– Ещё отсос, – говорит Заславский.
– Викрил номер два, – произносит Нина Геннадьевна Горчакова, пришедшая ассистировать. – Кровь сочится отовсюду. Принесите плазму и тромбоциты! – обращается она к операционной медсестре.
Внимательно наблюдаю за происходящим, но мне из-за множества стоящих у стола не слишком хорошо видно. А мне так хочется быть полезной в этот момент!
– Аппарат искусственного кровообращения не нужен? – спрашиваю коллег.
– Не нужен, – отвечает Валерьян Эдуардович. – Сердце не задето. Зажим.
– Нейрохирургов вызывали? – снова интересуюсь.
– Вызовем, Элли, вызовем, – спокойно говорит Заславский.
Замолкаю, чувствуя, что хватит уже бомбардировать хирургов вопросами. Они своё дело знают. За их работой наблюдать одно удовольствие. Порой возникает ощущение, что там манипулирует над телом больного один организм, снабжённый множеством рук. Настолько слажены действия, и чаще всего всё происходит в полной тишине: когда команда сработалась, им не нужны слова, чтобы понимать друг друга.
Смотрю на снимки. Видны фрагменты пули в правой теменной доле. Четвёртый шейный позвонок разбит. Это говорит о том, что ситуация очень серьёзная. В подтверждение моих слов кардиомонитор начинает пищать.
– Фибрилляция, – замечает Заславский. – Будем давать разряд. Электроды мне, быстрее! Заряжаем на 15. Живее, живее!
– Сердце пустое, – сообщает Горчакова. – Нужна кровь!
– Внимание, разряд! Ещё раз. На тридцать. Разряд! Заряжай ещё. Разряд!
Проходит ещё двадцать минут. Все усилия бригады оказываются напрасными. Сердце врача по имени Андрей Потехин так и не удалось завести. Он скончался. Теперь полиция заведёт дело об убийстве. Мне очень жаль, поскольку гибель коллеги для нас – всегда драма, очередное доказательство того, что спасать и лечить людей – порой смертельно опасное занятие.
– Вы сделали всё, что могли, – хочу поддержать Заславского и его бригаду, войдя в операционную.
– Да, – расстроенным голосом отвечает Валерьян Эдуардович. – Всем спасибо. Позвоните нейрохирургам, – просит он медсестру, – и скажите, что их помощь больше не нужна.
***
Вечером, сидя с Машей у меня на кухне, мы молча и не чокаясь выпиваем за погибшего врача. Ну, а потом уже переходим к главной теме нашего разговора. Я прямо спрашиваю у подруги, зачем она сделала аборт. Сама же призналась сегодня, что по-прежнему любит Данилу.
– Или как ты вообще к нему относишься, скажи? Правда, Маша, я не понимаю.
Она смотрит куда-то в стену, будто заворожённая.
– ты в порядке?
– не совсем, нет, – отвечает она. – Я всегда хорошо понимала, что мне нравится, а что нет. Литература? Я ненавижу классику, люблю бестселлеры. Еда? Мне нравится жареная рыба с картошкой, терпеть не могу все эти ресторанные изыски. Мужчины? Мне нравятся весёлые, живые, смелые. Только не вульгарные, конечно, которые кидаются грязными словечками. Терпеть не могу воспитанных, скучных интеллектуалов, но и напыщенных красавчиков, которые только и делают, что фоткаются в своей машине. Понимаешь?
– Понимаю, – отвечаю я.
– Всё это пошло прахом, когда я встретилась с Данилой. Он оказался именно таким, как описывала. Собрал в кучу всё, что мне противно, понимаешь? Воспитанный, умный, начитанный, весь такой из себя… – она стала слово подбирать.
– Слишком правильный? – подсказываю.
– Да! Но при этом весёлый, интересный. Он каким-то образом проник к мой мозг и нервную систему. «Наверное, это всё животный инстинкт», – так я подумала тогда, когда мы с ним только познакомились.
– Ты раньше мне не рассказывала.
– Да всё повода не было. Так вот. Когда я увидела его тем летом… он приехал на работу на велосипеде, его машина сломалась. Был такой потный, грязный… я увидела и потеряла рассудок. У меня сердцебиение участилось, появилась одышка. Знаешь это ощущение, будто лёгким не хватает кислорода?
Я вспомнила то, что происходило с моим телом, когда влюбилась в Никиту Гранина, и кивнула.
– Такое у тебя прежде случалось? До Данилы, – спрашиваю подругу.
– Нет, раньше такого не было. Когда я закрываю глаза, вижу, как дождь барабанит по его плечам. Как он улыбается мокрым лицом, глядя на меня… Это всё с того, самого первого раза…
– А ещё что-то такое есть? – интересуюсь с лёгкой улыбкой.
– Кажется, я стала зависима от его запаха.
– Это как?
– Я чувствую его. Каждый раз, когда рядом с ним, когда проходит мимо… ощущаю его запах.
– Какой? Пота?
– Нет, парфюма, разный. Дезодорант, одеколон, гель после бритья… Всё вместе это получается такой… – она задумывается на несколько секунд, – мужской запах, присущий только Даниле. И когда он проходит мимо… я глубоко вдыхаю. Я тебе даже больше скажу… У меня есть полотенце.
– Какое?
– Он им вытирался у меня дома, когда мы ещё были вместе…
– Маша! Это называется фетишизм.
– Плевать, как это называется. Я собиралась постирать его много раз, но не могу. Что со мной не так, Элли?!
Я молчу. Потом киваю и говорю уверенно и медленно:
– Ты любишь его, Маша. Поверь, я проходила через такое однажды.
– С Граниным?
Киваю.
– И как мне быть? Что делать? Он там с кем-то, я с… блин! Даже вспоминать не хочу!
– Расслабься и не драматизируй, – стараюсь успокоить подругу. – Давай вернёмся к моему вопросу. Мне надо понять. После придумаем что-нибудь. Так зачем ты сделала аборт от Данилы?
– Он не хотел ребёнка.
У меня поднимаются брови. Вот уж никогда не подумала бы, что Береговой так поступит.
– Как он тебе это сказал? Ты ему сказала, что беременна, а он тебе в лоб так однозначно ответил?
– Ну… не совсем, – Маша отводит взгляд.
– Говори уже! – требую, наливая ей ещё вина. Пусть оно ей развяжет язык получше.
Подруга выпивает. Закусывает кусочком яблока.
– Я когда узнала, что беременна, очень обрадовалась, конечно.
– И мне ничего не сказала, – замечаю недовольным тоном.
– Прости, но не успела просто. Слушай. Я сначала хотела удостовериться. Сдала у нас в отделении анализы, Барченкова помогла. Когда поняла, что сто процентов, побежала вниз искать Данилу. Он был занят пациентом, но я его подождала. Отвела в ординаторскую. Заговорила, мол, как ты относишься к детям? Сказал, что хорошо. В принципе. Только теперь их, к примеру, заводить бы не стал. «Сначала нужно карьеру построить, жильё купить, а потом уже о детях думать. Незачем нищих плодить. Появление ребёнка прямо сейчас разрушит мою жизнь», – так сказал и сразу ушёл, сказавшись сильно занятым.
– Даже не спросил, почему ты такой вопрос задала? – поражаюсь недальновидности Берегового. – И потом тоже?
Маша кивает:
– Да он просто забыл.
– Вот же балбес какой… – замечаю вслух. – Ну, а ты что же?
– Страшно расстроилась. На следующий день пошла и сделала аборт, – печально сообщает Маша, опустив голову.
– Господи, Машка! – всплёскиваю руками. – Какая же ты глупая, честное слово! Ну, брякнул он не подумавши, так надо было серьёзно с ним поговорить, а ты?
Подруга шмыгнула носом и ожидаемо расплакалась. Пришлось её утешать. Когда она успокоилась, спросила, как ей быть дальше.
– Думаю, вам надо поговорить. Встретиться и всё обсудить, пока ваши пути-дорожки слишком далеко не разошлись. Вы как итальянцы, честное слово! Оба молодые, горячие. Любите рубить с плеча. Так нельзя. Смотри, сколько глупостей наделали.
– Как ты думаешь, – грустно спрашивает Маша. – Он меня ещё любит?
– Вот сама его об этом и спросишь, – отвечаю. – Но хочу тебе сказать, что пока у вас размолвка, я как-то не замечала, чтобы Данила ходил счастливый.
– А как же Ольга?
– Брось! – машу рукой. – Это так, чушь собачья! Попытка тебе отомстить, что ли.
Мы ещё поговорили, а потом я уложила Машу спать в гостиной. Не отправляться же ей домой в таком печальном и подпитом состоянии. Большую-то часть вина она и выпила.
***
На следующее утро меня находит сотрудник миграционной службы. Его прислали по просьбе полковника Алексея Ивановича, чтобы занялся делом Адельши Аюпова. Вернее, это она, – симпатичная женщина лет 35-ти. Причём она не в офицерской форме, а оказывается гражданским специалистом. Зовут Евгения Захарова, – это узнаю после знакомства в моём кабинете.
– Как дела у нашего подопечного? – спрашиваю.
– Не всё гладко.
– Как моё поручительство?
– С ним всё нормально. Но я могу продлить медицинскую отсрочку, только пока Адельша в больнице.
– Это не проблема. Он записан на операцию в урологии, – замечаю я.
– Да? А мне сказали, что он сегодня утром был выписан, – говорит Евгения.
– Кто сказал?
Она достаёт блокнот и читает: «Лидия Борисовна Туманова, терапевт».
– Пойдёмте к ней, разберёмся, – предлагаю.
Коллегу отыскать оказывается нетрудно, она в ординаторской. Я спрашиваю её, зачем она выписала Аюпова. Отвечает, что температура у него была в порядке, остальные показатели тоже в норме, поэтому не увидела смысла дольше держать его в нашем отделении.
– А что-то не так? – смотрит вопросительно.
– Мы хотим оформить медицинскую отсрочку, – сообщаю Лидии.
– По поводу урологии?
– Пока мужчина лежал в больнице, можно было отложить решение о его депортации, – поясняет Евгения. – Но теперь процесс возобновится.
– Зачем? Да там достаточно посмотреть на рубцы этого несчастного, чтобы дать ему в России политическое убежище.
– Так не бывает. Адельша должен дать показания, как всё было, – пожимает плечами Евгения.
– Но ведь всё очевидно, – возражает Лидия.
– Для властей нет, – говорю ей.
– Им нужна запись показаний, чтобы вынести решение, – сообщает Евгения.
– Адельша не хочет их давать?
– Боюсь, не может, – отвечаю Тумановой, памятуя о том, какую серьёзную психологическую травму получил мужчина, когда оказался в руках оппозиции.
– Что ж, придётся нам с этим разобраться, – соглашается Евгения.
Я очень рада, что она на моей стороне. Мысленно благодарю полковника за помощь. Мы расстаёмся, иду на вызов. Поступил мальчик десяти лет.
– Он был возбуждён, я думал, что ему приснился страшный сон, – объясняет отец, мужчина около сорока лет. – Но вдруг затих. Я схватил его в охапку и сюда. Теперь не могу разбудить.
– 38,2, – сообщает медсестра температуру.
– Он получает какие-то лекарства? В больнице лежал? – задаю стандартные вопросы.
– Нет. Никогда. Он здоровый парень.
– Возможно, это сепсис, – предполагаю вслух.
– Что это такое?
– Мы назначим антибиотики и обследуем вашего сына, чтобы найти очаг инфекции, – отвечаю кратко, поскольку в следующую секунду меня просят срочно подойти к выходу. Когда вижу, кого привезла «Скорая», на мгновение замираю на месте: это недавняя юбилярша, Искра Трофимовна Комиссаржевская. Та самая, родственница великой русской актрисы и подруга Изабеллы Арнольдовны.
– Что здесь? – спрашиваю, увлекаемая бригадой в палату.
– Состояние тяжёлое, – отвечает врач. – Отёк лёгких. Нужна кровать с монитором.
– Давление 95 после пятого нитроглицерина, – добавляет фельдшер.
– Капельницу с нитроглицерином, не хочу доводить до интубации, – быстро распоряжаюсь. – Искра Трофимовна, вам тяжело дышать?
– Да, я… я…
Понимаю: у больной спутано сознание.
– Позвоните в реанимацию насчёт места! – говорю коллегам. – Стандартные анализы. Снимок грудной клетки. ЭКГ, газы.
– Давление 100 на 75, дыхание 20, пульс 130.
– Ставим мочевой катетер. Где ЭКГ?
– Элли, я займусь ей, – в палату входит Данила. – У тебя помимо неё дел выше крыши.
– Кровельщиком заделался? – спрашиваю строго. – Если хочешь – помогай. Нет, иди отсюда.
Береговой бросает на меня вопросительный взгляд. Мол, что это с тобой? Некогда отвечать. Просто злюсь на него из-за Маши. Но об этом здесь и сейчас говорить не буду.
Проходит десять минут, состояние Комиссаржевской становится заметно лучше. Переводим её в другую палату, где она побудет под наблюдением до помещения в терапию. Долгожительница приходит в себя, открывает глаза.
– Элли, это вы? – спрашивает усталым голосом.
– Я, Искра Трофимовна, – отвечаю. – Как себя чувствуете?
– Как будто танк переехал, – слабо улыбается она. – Что это со мной?
– Судя по всему, пневмония.
– Говорила я ей: закрой форточку, дует, – хмурится больная.
– Кому говорили?
– Белке, кому же ещё.
Смотрю на юбиляршу с сожалением. Кажется, снова начала заговариваться. Думаю, какой бы препарат ей прописать, чтобы облегчить состояние. Тут Искра Трофимовна смотрит на меня и усмехается.
– Белка – это не зверёк с хвостиком. Это Копельсон-Дворжецкая, – и тихонько хихикает. – Она же Изабелла. Сокращённо – Белка. К тому же в молодости носила длинный рыжий хвост. Красила его хной и очень гордилась.
У меня отлегает на сердце. Значит, не всё так плохо, как показалось.
– Чем же вы занимались с ней?
– Как это чем? – поднимает старушка тонкие брови. – Чем ещё могут заниматься на кухне, глядя на Невский проспект, две потомственные ленинградские интеллигентки? Водку бухали, ясное дело.
Мне становится смешно. Только стараюсь не хихикать слишком громко.
– Вы и водку, в вашем-то возрасте? Нехорошо, Искра Трофимовна, – отчитываю больную.
– Это для дезинфекции, мы так с войны делаем, – замечает Комиссаржевская.
Молча киваю. Не спорить же с людьми, которые прошли через Блокаду и повидали столько в жизни, сколько мне, надеюсь, всё-таки не доведётся. Оставляю Искру Трофимовну на попечение медсестры, сама возвращаюсь к больному мальчику.
