Так и случилось. Встретил Цуркан нашу Верку у ДК, случайно встретил, а может, специально подкарауливал, только, встретившись, они замерли, как истуканы. Встали друг напротив друга, и застыли. А потом в разные стороны разошлись. Танька-спекулянтка видела эту картину:
- Ой, вы бы видели! Как в кино про любовь, как в кино. А она такая ясочка, а он такой ладный. Стоят и смотрят, стоят и смотрят. А потом Верка – бегом, бегом от Цуркана побежала. Будто он преступник беглый.
- Не к добру, - заключили женщины, - а у самих внутри сладко все заныло, будто, в правду, кино про любовь смотрят. А русское кино про любовь, да еще запретную, редко, когда хорошо заканчивается. Вечно кто-нибудь кого-нибудь или по башке из ревности стукнет или расстреляет. Потому и сосало у женщин под ложечкой тревожно, беду чуяло. Ведь чего Верка от парня наутек пустилась – почуяла и она свою беду.
Так и случилось. Месяца не прошло, как Верка от мужа сбежала. Записку черканула, Родьку в охапку – и прости-прощай, Сережа.
На Погодина смотреть было страшно. Вот почернел весь мужик. Запить – нет-нет-нет, себя блюл. Но с лица спал и глазами выцвел совершенно. Потом он все какие-то бумажки собирал, характеристики всякие. Письма писал, в суд подавал – в общем, разводил бурную деятельность. Сына хотел вернуть. И понятно – душа у человека болела: как его кровиночка живет, как при чужом дядьке ему дышится? Ведь спать невозможно, когда твое дитя в другом городе просто учится, или у бабки на каникулах, а тут…
Любой суд тогда на стороне матери был. Но Погодин – мужик упрямый и целеустремленный. Собрался он, отпуск взял и уехал в Молдавию. Вернулся… с женой. Смирная и печальная Вера была. Тоже спала с лица. Как же – от любимого оторвали, словно кусок сердца вынули с кровью. Но ради Родиона вернулась. Только из-за него. Видимо нашел какие-то аргументы Серега, нажал на нужные рычаги, смог убедить суд, я не знаю. Вывод один – Погодины снова вместе были.
С того дня, как Вера вернулась, началась в их жизни черная полоса. Оба иссохлись, подурнели, похудели, себя запустили. У Верки волосы поредели и смех пропал. Ходит тихо. Как тень. Может, бил ее Сережа – кто знает… Не замечали такого. А, может, не хотелось им жить. Ради ребенка жили.
Родька в школу пошел. Учился на отлично. Родители работали. По-первости доярки следили за обоими, мало ли что. Вдруг Вера где-нибудь вздернется на березе, или Серега в столб на тракторе врежется. Безрадостна стала их житуха. Иной раз Вера спрячется в молочном блоке и ревет там. И тошно от ее плача делалось – как по покойнику убивалась.
- Верка, прекрати! – бабы Веру в комнату отдыха уведут, чаем отпаивают ее, водой отливают, - ты что? Мужики все – тьфу! Они сегодня есть, а завтра – нет! Ты – замужняя! Что ты, как… прости господи! Голова на плечах имеется? Ради сына семью сохранить надо! Сын такой хороший, безголовая!
А та головой мотает, воет:
- Не могу я видеть мужа! Не могу! Ненавижу! Удавлюсь к чертовой матери!
Одна из доярок поняла: беда. Ну, достали водки каким-то чудом – уже сухой закон был. Налили Верке в стопку, чтобы истерику прекратить. Она прокашлялась, продышалась, проревелась.
- Как вы гадость такую пьете?
- Кака жизня, така и запивуха, - огрызнулись Веркины спасительницы, - рассказывай, Вера, изливай душу. Легче будет.
Вера и рассказала.
Жила она в нищей семье под Кишиневом. Ну как, нищей: есть-пить всегда было что. Помидоры с детскую голову. Виноград. Все растет, все прет из земли. Тепло. Светло. Красиво. Семья у Веры большая и непутевая. Ни денег, ничего не нажили. Ютились в дряхлом домишке – вот-вот обвалится. Кроме Веры еще девок – пять штук. Отец – выпивоха. Мать умерла. Всем управляла бабка. Да тоже – много ли батенька тещу слушать будет. Бегали в рванине, и то – рады.
А Вера уже тогда головы ребятам кружила. Красивая! Многие хотели к ней посвататься.
- Так ведь у нас не очень-то посватаешься к оборванке. У нас хоть и советская власть, да нравы старые. Особенно, в селах. Хоть и столица под боком. Родители ни за что не разрешат такую брать, только сумасшедшие. Но все-таки была у меня любовь. С кем? Вот с Цурканом и была! А он из уважаемой семьи! И мать там костьми готова была лечь, лишь бы Цуркан меня не взял!
Уж не знаю, чем бы это все закончилось, наверное, улетели мы бы с любимым моим, как голуби. Уж и работу нашли бы, и устроились хорошо. Я же дышать на него не могла. Я же жить без него не хотела! Как мы целовались, как нам привольно было! Что ваши Ваньки – смотреть не на что! Как Цуркан пел мне, какие слова говорил…
А забрали его в армию. Я ждать обещала. Увезли Цуркана на другой конец земли – на дальний Восток. Ну кто это придумал, ну какой дурак? А я все равно писала письма. Писала и ждала! Пока ждала, Серегу притащил в гости наш сосед Богдан. Ну, увидел меня Сергей – ум за разум зашел! Он понял, что вокруг меня виться глупо. К отцу отправился за разговором. Отец спьяну ему брякнул:
- Две тысячи рублей отдашь – дочку получишь.
Я смеялась: откуда у солдатика две тыщи? Зря. Сергей упорный: что-то у Богдана занял, что-то родители ему перевели, а что-то и мать Цуркана подарила. Точно вам говорю – подарила! Больно довольная бегала. Откупилась от меня матушка, откупилась. Сергей сумму отцу отдал, он меня и благословил.
Я так растерялась, так растерялась… Молва по селу летит: Верку замуж выдали, продали! Что любимому сказали, написали – думать боялась! Сыграли свадьбу. Папаша мой погулял знатно. И село погудело хорошо. Две тыщи! Думать надо!
Я – бежать. Сергей за мной. Скрутил меня возле речки (жена законная, как же) и… Женой и сделал.
Родители его меня не полюбили. Я это сразу почувствовала. А мне равно. У меня одна боль – не увижу милого никогда. Сергей с родителями разругался вдрызг и сюда привез. И зажили. Он мне ничего не запрещал: хожу растрепой, ну и пусть. Баловал меня – слова худого не скажу. Но вот не могу я с ним в кровать лечь, хоть волком вой. Я и выла. Днем смеюсь, а ночью вою. Вот вам и «хороший муж». Да никакой хороший муж лучше любимого не станет! Не станет – я вам кричу!
Но… куда денешься. Ребеночек заколотился внутри. И что-то я обомлела вся. Как же это: ненавижу, не могу, а ребеночек прижился, будто росточек слабенький. Не выдирать же его? Слабенького такого, на этой бедной земле появившегося, у вас тут и дети каким-то чудом рождаются – на болотах на ваших!
Поняла – люблю уже ребеночка! До смерти люблю. И любила до смерти. И ведь даже к мужу привыкать начала! Думаю – вот и счастье мое! А нет… Цуркан из армии пришел, как смерч по дому вился. Думал-думал, деньги копил, работал, как вол! В Кишиневе комнату получил, вот как трудился!
Понимал – не дадут ему жизни родители! Не полюбят меня. Таких, как я, гулящими называют, тырфэ, курвой! Вот и устраивал нам гнездышко подальше, где спокойнее. Знал уже – найдет и заберет меня. Приехал в Бор, мол, жить хочет и работать. А сам ходил, чтобы меня встретить.
Вот и встретились. У меня сердце в груди захолонуло. Ведь муж, дитя! А он смотрит. В глазах – синь. Грех какой, страх какой, боже ты мой! Я от него лечу. Лечу и плачу. Что делать – нельзя! Это – все! Это не скотникам грудь показывать, насмехаться! Это – судьба моя за мной явилась, голубь мой сизокрылый…
- Поехали! Помчали! Бери дитя, не бойся! Буду вас обоих любить! Нет мне жизни без тебя, Вера! – говорил, шептал, молил.
А я ведь Вера. Потому и верю. И сбежали мы втроем, пока Сергей в полях пропадал. Страда! И я знала, и Цуркан знал.
В Кишенев вернулась, и так мне хорошо! Солнце, фрукты, зелень! Любимый рядом! Какие дни, какие ночи у нас были! Никогда не забуду!
- А ребенок? Родион – как? Скучал по папке? – одна из женщин не удержалась, спросила.
- А он и не понял ничего. Маленький ведь. Все интересно. Фрукты. Город большой. Люди вокруг. Спал. Все спал и спал. Климат такой. Он спал. Привыкал к моей Родине. Кровь ведь моя.
- А Цуркан как к мальчику? Чужой все-таки? – опять спросили Веру.
- Да как? Побаивался сначала. Привыкал. Он бы привыкнул. «Сын от любимой – мой сын!»
А потом приехал Сергей. Что он сделал, я не пойму. Но все, все против нас ополчились. У нас, говорю, строго за поведением женщины следят. Или Сергей подкупил кого – не знаю. Только он мне сказал тогда:
- Я заберу Родиона навсегда. Ты к нему и на шажок не приблизишься! Ты меня знаешь!
Знала. Очень хорошо знала – не позволит! Нрав у него такой, что… Я уж изучила мужа. Тихий-тихий, а попробуй, поперек глотки встань…
Вот и вернулась. Он мне ни словом, ни жестом Цуркана не вспомнил. Будто и не было Цуркана. А дома, как в склепе. Плохо. С Родичкой играюсь, сказки ему рассказываю, целую. И думаю, и думаю… Что он, ну… Как бы он – не Сергея сын, а Цуркана. И мне так легче. Вы уж не судите меня, бабоньки, правда, немного легче. Будто частичка Цуркана с нами.
***
Наши русские женщины добры и мягки душой. Пожалели Веру. Врагу не пожелаешь таких страданий. Хотя сами мучились поболе Веры. Где им понять: собственные орлы всю кровь выпили, все жилы вытянули со своими пьянками, ленью, драками и злыми словами. И на деток им плевать с высокой колокольни. У них, видишь ли, горе похлеще – водку не продают!
А тут Серега, хороший, основательный хозяин. Не бьет, все простил, лишь бы мальчику хорошо, при родном отце жилось, а не при дяде постороннем! Дак, ей бы бестолковой, понять все это, и себя потуже затянуть! Любовь… Вот где любовь – Серегина! Ой, дуры бабы… Какие же дуры…
***
Как страна распалась, так Вера надежду потеряла совсем. Потихоньку начала попивать. Сергей ее частенько, расхристанную, немытую, страшную, от пивнушки оттаскивал, в машину грузил и дома волок в комнату, что подальше, лишь бы сын не видал. Все в поселке валилось, рушилось, а пивнушка клятая стояла. Правда, там больше бормотуху продавали. А свиньям что? Свиньям – любая бормотуха – напиток богов.
Пьяная Вера орала:
- Н-нэ трогай меня! Ненавижу! Разлучил меня с Цурканом!
А Сергей тихонько говорил:
- Видел бы тебя сейчас твой милый Цуркан! Ой, кипел бы от страсти, дура ты такая!
***
Ну и допилась, в девяносто пятом так и замерзла возле пивнушки. Налакалась пьяная и – все! Сергей за товаром уезжал (уже держал точку на рынке в городе), а Родик в армии служил. Сергей Верку потому в доме и запирал. Так она, безголовая, какую-то лазейку нашла и сбежала на верную смерть.
Похоронили. Все по-людски сделали. Плакали – красивая баба, жалко. Доярки больше всех убивались:
- Это мы ее загубили! Это мы ей первую рюмку влили! И-и-ихь…
Родик у материнской могилы – как каменный. Как из кремня. Серый, холодный, молчаливый. Отца обнял – ни слезинки. Мужик. Да и не сладко ему в армии, время было тяжелое. А здесь, дома, еще хуже – мать хоронить. Любимую мать.
***
После уже, лет через двадцать пять, история про Веру обросла красивостями, подробностями, стала легендой. Рассказывали, что на похоронах присутствовал и Цуркан. И что он кидался в могилу. И даже избил Сергея. Какая-то дамочка, не лишенная воображения, решила легенду записать. Чем не рассказ? Ну, набралась смелости, и постучалась к Родиону в дом. А он уже взрослый мужик, матерый: дети большие, внук даже народился. Взамен умершего отца. Дело семейное процветает, дом – полная чаша.
Дамочка: так и так, была у вас такая легенда…
Родион Сергеевич на дамочку так посмотрел, что у дамочки и коленки задрожали. Но – в дом пустил.
- Оставьте вы в покое маму. Сплетни это все, – вежливо посоветовал писательнице.
- Просто история такая пронзительная! О любви несчастной, - упрашивала дамочка Родиона.
А он тяжко на нее посмотрел, ухмыльнулся криво…
- Она бы никогда от хахаля своего не делась бы. Никогда. И отец бы не помог. Потому что, слаб перед ней был. Слаб! Она сама отцу из Кишинева позвонила, если хотите!
- Что-о-о?
- А то, - Родион закурил, - а то! У нее пелена с глаз слетела, и всю любовь ее смыло, когда я сказал матери там, в Кишиневе, что дядька Цуркан меня пинает, пока она не видит! И все. И кончилась любовь.
Отцу ничего мы не рассказали. Боялись, что убьет он этого Цуркана и сядет! Мать всю дорогу трагедь разыгрывала. Очень боялась, что я папе расскажу. Не за Цуркана боялась, за папу! А вы – любовь, любовь несчастная… Не было никакой любви. Б….. было одно и кровь материнская горячая. Я ее не сужу, права не имею. Она меня любила. И папу. По-своему. Но любила. Позорить не хотела. Мучилась, сомневалась. Вот и устроила цирк с медведями! Так и напишите!
- Не, я не буду. Не надо это…
- Пишите. Надо!
Дамочка ушла сконфуженная. Писать ей «легенду» расхотелось. Но зазвонил телефон. Родион! Хрипло в трубку сказал:
- Пишите. Прошу. Это все из-за меня. Это я все.
- Что, вы?
- Я матери наврал тогда про Цуркана. Нормально он ко мне относился. Подружиться хотел, язык общий найти. А я с три короба наврал. Считал, что мама должна жить с папой. И точка. А она поверила. Вот и все. Пишите!
***
Я перечитала рассказ. Отправила на редакцию Родиону Сергеевичу. Он одобрил. На Родиона было больно смотреть. И одновременно смотреть не хотелось почему-то…
Автор рассказа: Анна Лебедева
Имена, фамилии и названия населенных пунктов по этическим соображениям изменены.
