Наш герой оказался на 42-м км. Это место всегда входило в состав большого Кратово. Проведя здесь много лет, поселившись здесь окончательно, я подпишусь под каждым словом Олега Соловьёва. Это прекрасное, поэтическое место, пробуждающее вдохновение и самые тёплые чувства. Если вы заглянете в подборку моих стихов, то стихотворение "Дорога домой" - это как раз про Кратово.
Начало:
По пути в Жидачев мы с мамой на два дня задержались во Львове. В первый раз он как-то не затронул меня, а вот сейчас показался красивым и необычным. Конечно, мои воспоминания о Львове обрывочны и сумбурны. Помню, например, памятник Мицкевичу, Стрийский парк, огромную барахолку – тогдашнюю достопримечательность, крик зазывал: «Французский прибор для завивки ресниц!», а также причудливый номер гостиницы и ресторан «Астория».
Иннокентий Гаврилович уже фактически не работал, много лежал. Гибель сына сильно повлияла на его здоровье. Бабушка частенько ночью тайком плакала, не в силах сдержать боль утраты и боясь остаться одна, если вдруг с мужем что-то случится. Я снова пошел учиться в прежнюю русскую школу. Но теперь ее перевели в приличное здание в центре городка. Она стала 10-классной. Сменились многие учителя, поговаривали, что кого-то из прежних арестовали. Как 14-летнего меня сразу приняли в комсомол, особо не мучая собеседованиями и идейными вопросами. Подозреваю, надо было выполнять план по приему, а местные ребята в ВЛКСМ вступать не торопились. Впоследствии каждый раз, когда мой комсомольский билет попадал в руки партийных чиновников, меня начинали выспрашивать, как я очутился на Западной Украине, не был ли в оккупации я или мои родители. Наверняка, и справки наводили. Наше пребывание в Жидачеве было недолгим, и Слава Богу. Городок не оставил внутри меня никаких приятных воспоминаний, только серость, враждебные, подозрительные взгляды, и какая-то непроходящая тоска. С тех пор на Украине я не был, кроме служебных командировок в Николаев, Крым – но там мало украинского. Эта страна по сей день вызывает у меня неприязнь, отнюдь не связанную даже с политическими событиями последних лет. Чувство это зародилось именно тогда, за период короткого проживания в Жидачеве. Хотя это, конечно, несправедливо, и я допускаю, что осенне-зимнее послевоенное Закарпатье – не самое лучшее время и место для знакомства со страной (тогда еще республикой) в целом. Тем не менее, когда мне попадаются Симоновские строки о том, как «… наводят грусть желтые дожди…», у меня сразу встает перед глазами городок Жидачев с мокрыми крышами и грязными улицами.
И вот тогда-то я оказался тут. В благодатном краю среди сосен и елей, где можно засыпать под стук колес поездов и гул самолетов, где жизнь отмерена верстовым столбом: 42 км.
Еще в феврале я поступил во 2 Раменскую мужскую среднюю школу. Она располагалась рядом с платформой Фабричная за теперешним рынком. Старое здание стоит и поныне. В класс меня привел директор – инвалид войны – со словами, не внушающими оптимизма и уверенности в будущем благополучии: «Все вы здесь бандиты и хулигана, вы из него тоже сделаете бандита». От директора здорово разило спиртным, но человек он был неплохой, и в школе его весьма уважали. В классе было человек 30, и это казалось не просто непривычным, а удивительным, что в такой толпе реально хоть что-то услышать и понять. Впрочем, учителя по основным предметам были хорошими, остальные – так себе. Учительница по литературе, молоденькая, с горящим еще взглядом, искренне хотела сеять «разумное, доброе, вечное», но что она могла, когда мы полгода «проходили» «Молодую гвардию» Фадеева, а на следующий год – ее же, но в новой редакции – с усиленной ролью партии.
Большинство учеников были «с Фабрички», и учебу они считали чем-то необязательным. Но все друг друга знали чуть ли не с 1 класса и дружно объединялись для совместных каверз, иногда довольно злых. Часто зачинщиком был Женя Стукин, живший на моей же улице. Мама строго меня предупредила, что я здесь, чтобы знать школьную программу и получить медаль, лучше золотую, за окончание школы, т.к. возможностей помочь мне с институтом у нее нет, и вообще она далеко, и надеяться мне надо только на себя. Интересная установка для ребенка, который всю свою жизнь учился урывками, без конца переезжая с места на место. Не правда ли? Но то ли мамины слова на меня так подействовали, что я углубился в учебу, то ли сказался мой скудный опыт в общении с ровесниками, но школьная жизнь вне уроков меня абсолютно не занимала. За все три года я ни разу не был на вечерах ни в нашей, ни женской школе, не участвовал ни в общественных делах, ни в хулиганских акциях. Все мои знакомства ограничивались по географическому признаку близлежащими улицами 42 км.
Бесконечно много времени отнимали нелегкие хозяйственные дела. Не было ни водопровода, ни газа, дрова и уголь или торф надо было заготавливать заранее, колодец постоянно промерзал, в общем, даже мне, закаленному суровым северным бытом, было тяжеловато. Но вечером наступало мое время: я много читал, увлеченно беседовал с Алевтиной Ивановной, иногда смотрел телевизор – он у нас появился одним из первых среди соседей, зимой с удовольствием бегал на лыжах. Время от времени по воскресеньям я ездил в Москву, где ходил по улицам, посещая основные букинистические магазины. У мамы были школьные друзья Павловы, Николай и Галина. Они были давно женаты, их сын Олег на несколько лет старше меня стал моим приятелем. Он учился в балетной школе ГАБТ, танцевал. Круг его друзей кардинально отличался от того, где я вращался до сих пор, и это было весьма любопытно.
В отсутствии Ирины Петровны на меня, 15-летнего, помимо обычных бытовых проблем, легли совершенно взрослые хлопоты по оформлению дачи. А я ведь мало что понимал, растя за Полярным кругом, будучи оторванным от цивилизации. А тут была задействована сложная схема вступления в ДСК с возвращением пая изначальной хозяйке – вдове академика. Эти деньги (10 000 руб) гуляли туда-обратно с моего на счета на счет ДСК, а они пересылали его вдове. Она возвращала, и все начиналось сначала. На всю эту галиматью ушло больше года. Ну и параллельно выплачивалась мзда членам правления, всем этим Рацам, Гольдманам и иже с ними (как же без этого). Одному даже в качестве «подарка» построили курятник (на Парашютной улице). Сейчас это выглядит смешно и мелко – ныне не те масштабы. Когда все это кончилось, и маму утвердили, я настолько гордился собой, что отправил ей ликующую телеграмму.
Параллельно шел судебный процесс по взысканию пенсий за отца (погибшего кормильца). Все остальные родственники погибших 7.11.50 это уже прошли легко. А у нас возникли трудности, т.к. руководство экспедиции считало виновным отца как старшего среди находившихся на этом несчастном вездеходе. В итоге вину суд разделил поровну, а мне и родителям отца назначили выплату вполовину меньше. Но и то это было по 700 руб. Иннокентию Гавриловичу и Алевтине Ивановне и 1400 мне. Весьма неплохо, могли и ничего не дать. Мне «посчастливилось» быть на одном или двух заседаниях суда. На остальных от нас был адвокат.
Несмотря на такие кажущиеся сложными для 15-летнего подростка дела, не они в первую очередь остались в моей памяти. Эти три чудесных года запомнились мне каким-то умиротворением. Мне нравился этот добротный бревенчатый дом, устремленные ввысь сосны и ели, верная собака Каро, друзья-книги.
«…Дерево и рыжая собака – вот кого он взял себе в друзья…» Это ощущение покоя вокруг невольно проникло и внутрь меня, оставшись навсегда где-то глубоко в душе, влияя подчас на мои решения в жизни и на службе.
В те же времена летом мы с мамой поехали на юг в Абхазию. Жили мы в Гаграх и Пицунде, которая была тогда совершенно безлюдным местом с единственным предприятием – птицефермой, при которой, собственно, мы и жили. С тех пор обожаю яичницу с помидорами, которая была основным употребляемым там блюдом. А с Павловыми как-то ездил в Светлогорск под Калининградом. Там начал работать военный санаторий, а нам с Олегом (их сыном) сняли комнату. С тех пор мне пришлось бывать там еще несколько раз с промежутком в 10-15 лет, видеть, как все меняется, и сознавать неизбежность этих грустных перемен.
Зимой 53-54 года в связи с реорганизацией (всю геологоразведку забрали у ГУСМП и передали Министерству Геологии) мама, наконец, уволилась с Нордвика и приехала в Москву за новым назначением с новым мужем, Павлом Ивановичем Вьюгиным, отставным кадровым военным-танкистом. Воевал он на финской и германской войне, в 45 году был ранен и переведен в тыл, в Одессу. Там на своем трофейном Ситроене случайно сбил человека. От суда его спас Жуков, который знал его по фронту и был тогда в Одессе. Павла Ивановича демобилизовали, и он завербовался на Нордвик буровым мастером. Он имел много наград, в том числе «За оборону Ленинграда», благодаря которой позднее, навещая меня в училище, они с мамой могли получить место в гостинице, что было тогда проблемой. Павел Иванович был тихим, добрым человеком, очень привязанным к моей матери, ко мне, а позднее к моей дочери. Я искренне сохраняю о нем добрую память, а также карабин-трехлинейку с солидным запасом патронов.
Новым местом работы мама с мужем выбрали Камчатское геологическое управление – там сохранялись полярные надбавки, но климат был мягче, без опостылевшей полярной ночи и лютых морозов. Выехали они в мае 54 года поездом. Мама хотела заехать в Иркутск, встретиться со знакомыми, с тетей Шурой, может, что-то узнать о родителях, найти какие-то вещи. После смерти Сталина это было уже не опасно. Тогда же встал вопрос о моей дальнейшей учебе, что, понятно, определяло бы и всю мою дальнейшую жизнь.
История нашего героя потихоньку движется к завершению. Осталась всего пара статей, и мы оставим Олега Соловьёва в его любимом доме на 42-м км. Ну а пока он готовится к окончанию школы и мечтает о романтике моря.
Окончание: