Начало:
Путешествие с маленьким ребёнком. Сейчас многим это кажется, мягко говоря, хлопотным делом. Тем лучше вы поймёте, что пережил наш герой, путешествуя из Красноярска в Нордвик.
Ну, раз дальнейший рассказ будет напрямую связан со мной, мне проще вести его сквозь призму своих детских воспоминаний.
Я родился и провел первые годы жизни в поселке при Бумкомбинате на правом берегу Енисея. Квартиру я, конечно, не помню, но, если судить по сохранившимся фото, она была не маленькая. От тех времен сохранились чудом несколько чудесных вещиц, пробуждающих совсем смутные воспоминания о Красноярске и о родителях: зеркало из гостиной, письменный стол, за которым я сейчас пишу, стеклянная пепельница деда, две складные металлические кровати – трофей из Варшавы. Как эти вещи дожили до Красноярска во время злоключений семьи, через Бийск, Томск, Иркутск, я даже представить себе не могу… Память услужливо подбрасывает образы каких-то игрушек, больших и деревянных, а еще помнится регулярный размеренный стук колес от железнодорожные путей рядом с домом. Более или менее осознанно вспоминаются напряженные лица взрослых у радиоприемника и непонятное пока, но подсознательно страшное, слово «война».
Всего пять букв, ни одного грозно звучащего «Р» в слове, но почему-то после того, как оно прозвучало на всю страну, вдруг стало очень тревожно, и все изменилось. Всем взрослым как-то стало не до меня. Родители суетились и решали очень важные проблемы, а со мной стала заниматься «бабушка Телянна» - так в моей детской интерпретации звучало имя Алевтина Ивановна. Практически сразу нас покинул отец, выехав в Москву, а потом в Мурманск, Архангельск, чтобы успеть протолкнуть грузы для Нордвика. Меня отдали в детский сад, потому что там кормили. Каждое утро я орал благим матом и упирался маленькими пятками изо всех сил, но упорная бабушка волоком тащила меня в сад. Конечно, дома, в родных, уютных объятиях «Телянны» я чувствовал себя уверенно и безопасно, а в саду среди чужих мне страшно не нравилось. А однажды рядом с домом сколотили помост типа сцены. Я жуть как хотел побывать на готовящемся торжестве, ведь там толпился народ, играла громкая музыка, выступали артисты. Но меня не пустили. Я ужасно обиделся и был зол на всех и вся. Видимо, поэтому так и запомнил этот день. А бабушка много позже мне рассказала, что в тот день провожали на фронт «добровольцев» - амнистированных уголовников с Бумкомбината. В Красноярске как-то сразу появилось много новых, плохо говорящих по-русски, людей – эвакуированных прибалтов и поляков. В общем, отголоски войны докатились и до наших отдаленных краев.
И вот осенью 42-го года мы с мамой тронулись к отцу на Север. Трудно представить, что чувствовала мама, переезжая с малюткой-сыном в суровые, неустроенные заполярные края. Конечно, там уже обосновался отец, но, думаю, ей все равно было волнительно и страшновато. Я хорошо помню посадку на теплоход «Иосиф Сталин» - немецкий, купленный перед войной. Он мне казался огромным, словно «Титаник». Мы переезжали Северным путем с королевской роскошью. У нас была комфортабельная каюта наверху, на пассажирской палубе, обедали мы в салоне с зеркалами. Все это произвело на меня большое впечатление, я чувствовал себя очень важным. Но, если постараться, можно было увидеть, что на нижней грузовой палубе, среди ящиков и тюков, ходили и лежали завернутые в тряпье люди. Мама объяснила, что это переселенные немцы Поволжья, их везли работать в Норильск, на шахты. Мне все было любопытно, но нас к ним не пускали. А немцы вели себя странно и загадочно. Временами они вдруг принимались петь непонятные песни, а потом бросали что-то в воду. Позже мне объяснили, что переселенцы пели псалмы над умершими в дороге маленькими детьми, не выдержавшими тягот пути, отдавая их измученные тела на волю волн могучего Енисея. Я думаю, что едва ли кто-то из тех немцев, кто волею судеб оказался на теплоходе вместе с нами, когда-либо вернулся домой.
В соседней каюте тоже ехала к мужу мама с сыном и двумя грудными девочками-близнецами. Им надо было дальше, в Усть-порт. Интересно, что с этим мальчиком – Эриком Остроумовым – мы после войны учились в одном классе на Нордвике, а потом встречались и в Москве. Их семья жила на Собачьей площадке, которая ныне превратилась Новый Арбат (а мне, что ни говори, жаль старого названия). Когда я учился в Петергофе, Эрик учился в Ленинградском Арктическом училище. Оно располагалось, практически, по соседству, в Стрельне, в Константиновском дворце. Одна из его сестер-близнецов вышла замуж за внука академика Обручева. Их дача на 42-м, совсем недалеко от моего дома, на той же улице. Так что мир очень тесен. Увы, несколько лет назад Эрик умер.
А тогда, в далеком 42-м году, мы сошли в Игарке. Мне запомнился деревянный город: деревянные мостовые, дороги, дома - очень разные и красивые. Строили его заключенные, видимо, но и архитекторы, очевидно, были знающие, с творческим подходом. Сейчас я, пожалуй, назвал бы этот стиль подобием «северного модерна», с которым так часто встречался в ставшим мне практически родным Ленинграде.
В порту царила рабочая суета. Вдоль причальной стенки портальные краны грузили бесконечные бревна, рабочие выкрикивали указания, перемежая их «вкусной» нецензурщиной, народ сновал туда-сюда. В этом бедламе трудно было сохранять хладнокровие. А еще Игарка запомнилась непривычным изобилием продуктов в магазинах. В Красноярске-то все уже выдавалось по карточкам. А тут было все, даже алкоголь. Матросы-попутчики однажды напоили меня, пятилетнего, «Шартрезом». «Пей, Олег, он сладкий, как мед». Я, дурак, и повелся. Со слов моей мамы, врачи меня потом еле откачали. Вот такая она оказалась, заполярная Игарка 42-го года: суетливая, бестолковая, щедрая и коварная.
На острове располагалась база авиации ГУСМП: взлетная полоса, причал для гидроавиации, и дальше, до места назначения, мы летели на попутном самолете ледовой разведки «Дорнье-Валль». Это летающая лодка с моторной гондолой на стойках над фюзеляжем, два винта - тянущий и толкающий. Теперь такие можно видеть в каком-нибудь музее авиации. На таком летал и погиб Амундсен, но мы, к счастью, долетели благополучно. По дороге были посадки в каких-то бухтах. Когда самолет садился, с него бросали якорь, а нас через верхний люк перегружали в шлюпку и везли на берег. Я запомнил Хатанг. Там мы ночевали, и нас кормили вкусной олениной, причем все бесплатно – на зимовках ГУСМП деньги не ходили.
И вот мы прилетели к отцу. Вот это была встреча! Если бы папа оказался Дедом Морозом, я бы удивился меньше. Он встретил нас в морской форме, с нашивками, статный и красивый, словно из книжки про героев-моряков. Тут же нас окружила стая больших и добрых собак. Вот так и началось мое Северное детство.
Северное детство - это не просто экзотика. Оно суровое, порой, похожее на выживание. Но об этом вы узнаете в следующей части. Читайте, не забывайте ставить лайки, ведь именно в таких воспоминаниях и есть настоящая история...
Продолжение: https://dzen.ru/media/karinasvetlaya/zapiski-admirala-nevydumannaia-semeinaia-saga-chast-6-64dbbea2d9846708a16e3f94