Начало читайте здесь:
Родители. Самые близкие люди нашего героя. Как получилось, что они оказались рядом друг с другом?
Вот, пожалуй, и все, что я хотел рассказать о не слишком далеких моих предках. Конечно, существует множество мелочей, которые хранит память, словно шкатулочка с милыми сердцу пустячками: дороги они, пожалуй, только для меня. Вряд ли стороннему читателю откроется их ценность. Поэтому постепенно перейду к моим родителям: Ирине Петровне Казаковой и Борисе Иннокентьевиче Соловьеве. Писать о них как-то беспристрастно мне невозможно, сколько бы я ни старался включить разум и думать о гармоничном построении предложений и соблюдении правил грамматики и пунктуации. Огромный пласт моей жизни прошел бок о бок с этими людьми, даже если отвлечься от того факта, что я просто обязан им самой жизнью. Обнаруживая в себе те или иные черты характера, я то и дело ловлю себя на мысли, что это досталось мне от мамы, а вот это от отца. Я узнаю в своих поступках, интонациях, реакциях родителей, порой даже говорю их словами, и потому до сих пор чувствую близость с ними. Оба были непростыми людьми, когда-то поступали вразрез с моими пониманиями о логичности или даже порядочности, но я их любил. Я очень постараюсь не отвлекаться на сантименты и описывать лишь внешнюю канву событий, но не обещаю.
Как я уже писал, семья моей мамы, Ирины Петровны, с 1920 года жила в Иркутске. Там Ирина Петровна училась и закончила школу, там же познакомилась с моим отцом. Юная, ранняя любовь, трепетная и чистая, и, как частенько бывает, мимолетная и иллюзорная, словно цветок лилейника. Распустившись ранним утром, он радует нас своей красой ровно до той поры, пока солнце стоит на небосклоне. Лишь дело движется к закату, лепестки его собираются вместе, чтобы в единении друг с другом поникнуть и увянуть навсегда. После окончания школы Ирина Петровна поступила в Политех на факультет с прозаичной строительной направленностью, и школьная любовь была быстро вытеснена новым увлечением. Видимо, сильны были новые чувства, потому что даже не позволили ей закончить полный курс обучения. Покоренная новым поклонником, более старшим, и, как ей казалось, солидным и надежным, Ирина с радостью ответила на его предложение и быстро выскочила замуж. Избранника ее звали Вадим Стуков. Вскоре у пары родился сын Алик, мой сводный брат. Я не сразу узнал о его существовании, и потому даже не знаю его полного имени.
Вадим работал инженером на авиаремонтном заводе. Как-то в Иркутске потерпел аварию новейший пекинский самолет, летевший в Китай. Вадиму поручили (помимо участия в ремонте) снять чертежи с каких-то узлов самолета, какие интересовали Москву. С этими чертежами он ездил в столицу и докладывал о них Туполеву. Вадим очень ему понравился, и он предложил ему должность в КБ Казанского авиапредприятия, которое тогда формировалось. Увлеченность ответственным делом ослепила Вадима, и он не заметил главного. В это время в Иркутске оканчивал институт мой будущий отец. Он получил диплом инженера-механика по горнорудному оборудованию. До сих пор на чердаке моего дома лежат учебники по этой дисциплине. Пожалуй, мое сравнение с цветком лилейника было красиво, но не совсем верно. Прежняя любовь вернулась с пущей силой. Я не знаю точно, где был отец в начале 30-х годов. Судя по некоторым документам, фото, он работал на шахте и учился на рабфаке (возможно, зарабатывал трудовую биографию, а, может, это было связано с арестом Иннокентия Гавриловича). Но итог оказался предсказуем: Ирина Петровна рассталась с Вадимом. Может быть, действительно, всколыхнулись старые, настоящие, искренние чувства, а, может, Ирина чувствовала себя несколько покинутой, пока ее муж с остервенением производил впечатление на авиационное начальство, строя собственную карьеру. Но получилось, как получилось. «Он снова появился в моей жизни, ясноглазый, уверенный в себе, в своем праве простых решений всех сложных вопросов», - писала мама в своем дневнике.
Вадим с матерью и сыном уехал в Казань, а Ирина с Борисом - в Красноярск, где в то время Иннокентий Гаврилович был одним из руководителей стройки Красноярского бумкомбината. Мне трудно думать о чувствах моей матери, когда она расставалась со своим ребенком. Наверное, многим это покажется диким, недостойным. Я не могу судить, я не был в такой ситуации, но, если бы она осталась с мужем, меня бы не было на этом свете.
После моего рождения в 1937 году Ирина Петровна работала у деда (вольнонаемным инженером), а Борис Иннокентьевич – в КБ Красноярского машиностроительного завода. До 1941 года Красмашем изготавливались шахтные подъемные машины, лебедки, проходческие комбайны, врубовые машины, вагонетки, шахтные клети, транспортеры и множество других важных и полезных вещей для золотодобывающей и горной промышленности, а также катера, баржи и оборудование для нефтедобывающей промышленности. Отец ездил на работу на рабочем поезде с забавным, немного деревенским, названием «Матаня» - очень давние, очень смутные воспоминания, словно тонкая, едва уловимая глазом, паутинка на еловых ветках. В материалах по истории Свердловского района указано точная "эпоха" "Матани" - с 1936 по 1961 год. Название происходит, видимо, то того, что он «мотается», как челнок, между двух районов по одному и тому же маршруту. Сейчас «Матаня» есть и на Байкале, на Кругобайкальской железной дороге. Состоит она из одного или, в разгар туристического сезона, двух вагонов, которые тащит тепловоз, за неимением электричества. С началом войны Красмаш перешел в подчинение Наркомата вооружения, и с этого времени его основной продукцией стали автоматические зенитные пушки. Вопрос был стратегический, и отцу из-за Иннокентия Гавриловича пришлось оттуда уволиться. А Красмашзавод до сих пор выпускает военную продукцию – большинство наших баллистических ракет оттуда.
Борис Иннокентьевич устроился в Главное управление Северного морского пути – ГУСМП, крупное подразделение которого создавалось в Красноярске. Располагалось оно на «острове Молокова». Я с детства помню это словосочетание, хотя совершенно не понимал его смысла. А ведь Остров Молокова, расположенный на Енисее, был первой гидроавиабазой полярной авиации СССР, а с 1929 по 1961 год являлся действующим гидроаэродромом и гидропортом. Грузы оттуда шли по Енисею в Ледовитый океан. Остров Молокова называли «Ворота Крайнего Севера». И разве стоило удивляться, что вскоре Борис Иннокентьевич был назначен главным механиком в Нордвикскую нефтеразведочную экспедицию, которая тогда только создавалась. Он отбирал и отправлял туда оборудование, кадры. Сохранились письма отца, а еще память надежно бережет его рассказы: как он летом 41-го года был в обезлюдевшей Москве, как жил в гостинице «Якорь» и питался в одноименном ресторане по талонам (спасибо принадлежности к ГУСМП). Кстати, ресторан существует и поныне на Тверской, я иногда там бывал.
Война быстро добралась до Севера. Мурманск сильно бомбили, да и в Архангельске было неспокойно. И В конце 41-го года Борис Иннокентьевич выехал на Нордвик.
Нордвик. Открытый знаменитым исследователем Таймыра Харитоном Лаптевым (да-да, тем самым, в честь которого названо море) еще в 18 веке, залив в неприветливой бухте манил и пугал одновременно. Располагался он в Таймырском (Долгано-Ненецком) национальном округе, в устье р. Хатанги на полуострове Урюнг-Тумус, на 74-ой параллели. Еще с 19 века было доподлинно известно, что в районе бухты Нордвик есть полезные ископаемые: соль, уголь и нефть. И вот только к середине 1930-х годов было принято решение к их освоению. В июле 1936 г. был создан трест -«Нордвикстрой», в обязательства которого входило: завершение разведки соляных месторождений для сооружения рудников, а также проведение географических и изыскательских работ для подготовки технического проекта строительства Нордвикского горнопромышленного комбината. Вот там-то, в суровых северных землях, и оказался на долгие годы мой отец, а потом и мы с мамой.
Впереди вас ждёт моя любимая часть этого повествования. О жизни маленького мальчика за полярным кругом.
Продолжение: