Отец изо всех сил старался Ирину Петровну не возвращаться на Нордвик. Но не тут-то было! Не такова была моя мать. Увещевания отца лишь еще больше разожгли огонь ее обиды и желания сделать все ему назло. Никакие разумные доводы не возымели действия. В феврале все мы выехали на Нордвик. Уже который раз я совершал этот нелегкий путь, но, пожалуй, именно тогда он оказался самым длинным и самым тяжелым. Неприветливый зимний Красноярск, промерзшие самолеты и аэродромы. Я страшно устал от окружавшей меня, постоянно сгущавшейся, ненависти. Не в силах определиться для себя, чью сторону принять, для меня становились врагами оба. Я чувствовал себя окруженным предательством, ложью, кругом чудились недомолвки и скрытый смысл, подчас даже там, где всего этого не было. От открытого, благожелательного, веселого мальчика, казалось, не осталось и следа.

Так или иначе, мы снова были на Нордвике. Мы жили с мамой, я ходил в школу, и без того серые дни теперь казались вовсе мрачными. То, где я видел приключения, теперь не радовало и не удивляло. Чтобы как-то разрешить ситуацию, отец уволился и перевелся в Оленекскую экспедицию. Ее район был восточнее, ближе к Тикси. Пиррова победа Ирины Петровны. Без сомнения, ей было горько, но она напускала на себя торжествующий и злорадный вид. Уезжал отец в марте. Был обычный зимний ветреный день, мела поземка. Когда я шел из школы, они садились в собачьи упряжки, чтобы ехать на аэродром. Я угрюмо остановился поодаль и, лелея свою обиду, попрощаться я не подошел. Глупый детский максимализм. Кто бы знал, что это была наша последняя встреча. Сани съехали на лед и вскоре скрылись в снежной пелене… В конце года отца не стало… Его гибель почему-то не поразила меня, подействовала на меня как-то глухо, просто отозвавшись новым этапом разрушения прежнего уютного мира.

Я предполагал, что напишу об этом спокойно. Просто отделаюсь парой фраз, сухо фиксируя события. Но не получилось…

Согласно одной из мистических историй моей мамы, человек неосознанно предчувствует свою смерть и незадолго до нее (за месяц? За год?) может совершать какие-то необычные, не свойственные ему, необдуманные поступки. Таким поступком виделся ей уход отца из семьи. Может, так ей было легче объяснить то, что являлось для нее предательством любимого человека, легче пережить и оправдать посмертно…

Летом 50 года мама должна была, как всегда, лететь в Москву в ГУСМП на защиту проекта. Чтобы я не болтался по поселку без дела и не был в нахлебниках у знакомых, меня зачислили в топографическую партию. Денег мне не платили, зато продуктов выписывали в избытке на всякий непредвиденный случай. Поэтому мы всегда были сыты, а потом, в конце полевого сезона, все, что не съедалось, благополучно списывалось. Выдали мне брезентовый костюм, меховую куртку, резиновые сапоги, меховой спальный мешок и где-то сразу после школы забросили нас трактором на санях-волокуше на 100-200 км от базы на восток. Потом к нам присоединили семью якутов с оленями. Они кочевали в 10-15 км от нас и использовались при перемене стоянки раз в 10-15 дней.

Начальником партии являлся С.Л. Плавинский, очень квалифицированный топограф из спецпереселенцев. Это был высокий сухощавый неразговорчивый человек. Мама говорила, что он поляк. Как я понял, специального образования он не имел, говорил почти без акцента. Мы с ним жили в балке – утепленном шкурами брезентовом домике на легких деревянных полозьях. Спартанский быт: две койки со спальниками, столик у окна – почти как купе в поезде, только при входе было отделение для печи-камелька.

Двое рабочих жили в большой палатке, где находилось и все топографическое имущество. Еще была палатка с высоким настилом для продуктов. Настил должен был спасать продукты от зверя: песцов, сов, воронов-полярников.

Рано утром все трое уходили на съемку, нагруженные рейками, теодолитом, треногами, планшетами, большим брезентовым зонтом и т.п. Я оставался в лагере, наводил порядок в помещениях и на территории, и к вечеру на железной печке на улице готовил на всех обед-ужин. Обычно это был густой суп на основе сухой смеси, называемой «Суп картофельный без жира и соли». Хватало почти на ведро. Добавлял еще из ведра очень соленую томат-пасту. Ну и, конечно, какую-нибудь дичину, которую надо было с утра добыть, ощипать и выпотрошить. Еще размачивал и поджаривал слегка сухари на противне. Получалось довольно вкусно и сытно. Только прежде всего нужно было добыть дрова, а их поиски представляли огромную трудность. Тундра – это не тайга: любую найденную деревяшку приходилось таскать за километры. Так что забот у меня хватало, к вечеру ног не чуял под собой от усталости. Зато чувствовал себя важным и нужным. Все эти бытовые подробности я подробно записывал в дневнике. Он до сих пор сохранился.

Оба рабочих ранее уже отбыли срок в лагерях, судя по их прибауткам и песням, они были из уголовников. Помню, раз они не захотели идти на съемку, т.к. накануне сильно промокли. Плавинский, не церемонясь, избил одного из них. Это мгновенно возымело действие.

У нашего сурового начальника имелось в наличии табельное оружие – тяжелый револьвер «Кольт». А охотился он с многозарядным Винчестером 12 калибра. Была еще малокалиберка, с ней уже я стрелял линных гусей – они не летали, но и близко не подпускали. Когда наш лагерь переезжал, мы то вьючили имущество на оленей. Седла были, но мы ими не пользовались – брели рядом.

У меня с собой были толстая книга Блока и Антология русской поэзии начала века, а у Плавинского - сборник изречений философов с аннотациями. Три эти книги я проштудировал от корки до корки по нескольку раз. С тех пор многое помню наизусть. Книги эти живы. Их желтые страницы несут на себе остатки бледных полярных цветов, которые я использовал вместо закладок. Увы, цветы – хрупкие создания, их не пощадило время, но посеревшая пыльца и впитавшийся сок с маленьких лепестков и сейчас остаются напоминанием о том времени.

Когда было несколько теплых дней, растаяла мерзлота, и обвалился берег речки, где мы стояли. Обнажились какие-то древние кости от огромного животного. Я подобрал большой темный зуб с дырой, в которую входила свеча. Так у нас появился эксклюзивный подсвечник.

Это лето мне очень запомнилось. Умиротворяюще действовала северная природа: разноцветная тундра, сопки, безымянные реки, озера, живность, живущая по своим законам. После передряг последнего времени, мне было приятно побыть одному, подумать, осознать, разобраться в себе самом, упорядочить мысли. Я понял важную для себя вещь: я могу обходиться без общения с окружающими, а если его не избежать, то и качество этого общения для меня мало значит. «Чтобы оставаться чистым, надо уметь пить из грязных стаканов», - цитата из того времени. Но так или иначе, уединение подействовало на меня плодотворно. Я немного успокоился, примирился сам с собою, вновь почувствовал уверенность в окружающем мире…

В начале сентября, к учебному году, меня с вещами на трех оленях с каюром переправили на базу нефтяников на реку Тигян. Там работал Борис Казаков. А уже оттуда он меня на небольшом самолетике отправил обратно на Нордвик. Мама была в Москве, и мне предстояло начать осваивать самостоятельную жизнь. Наш дом использовался как гостиница, но мне оставили одну комнату, в принципе, мне больше и не надо было. Была навигация, и на Нордвик приехало много начальства из Москвы, поэтому дом был полон. Я хорошо помню Илуферьева, да и как было его не запомнить, ведь он впоследствии помог мне с пропиской в Москве – тогда это была проблема, а он был заместителем начальника ГУСМП. Я был радушным хозяином. Учась во вторую смену, я успевал с утра по первому снегу настрелять куропаток. А вечером по всей гостинице разносились божественные запахи жареной птицы, дразня обоняние гостей и разжигая их аппетит. Я же щедро угощал всех желающих местным деликатесом.

В ноябре, как и всегда, пришла полярная ночь. Этот вечер мне не забыть, как бы я ни старался. Я пошел на склад что-то дополучить к пайку, но он был временно закрыт. Чтобы убить время, ушел в тундру в сторону Гипсового озера. Снега было еще мало. Небо переливалось первым в этом году северным сиянием, сквозь него угадывались звезды, все вокруг дышало суровым покоем, который не нарушал даже самый тихий ветерок. Вокруг было так торжественно прекрасно, что отчего-то хотелось плакать. Через несколько дней Борис Казаков рассказал, что именно в этот, потрясший меня, вечер погиб мой отец. Экспедиции работали в одной радиосети, и все стало известно сразу же. Но никто не хотел оказаться первым, кто принесет мне страшную весть, хотя об этом знали все, даже мои соученики.

Мама вернулась только через месяц. Все это время мне было очень одиноко. Несмотря на то, что я в последнее время очень повзрослел, почувствовал себя самодостаточным и уверенным, я был всего лишь подростком, которому нужна была любовь и забота. Зная о предстоящем приезде мамы, я вышел ее встречать. Кругом царила непроглядная тьма. И в этой темноте над ледяным полем издалека был слышен лай собак ее упряжки, и на сердце становилось тепло, и губы сами собой начинали улыбаться…

Вскоре окончился этот памятный 1950 год. Я доучился в 7 классе. Родителя отца умоляли маму, чтобы я остался с ними. Они искали во мне утешение, чтобы в заботах хоть немного попытаться унять боль от потери сына. Мама сдалась довольно быстро, понимая, что из-за постоянных ее командировок я подолгу времени оставался один в отнюдь не тепличных условиях. Ну и что-то кому-то доказывать было уже не нужно. Так в конце лета я снова отправился в путешествие вдоль Северного морского пути. По дороге традиционно пролегала Москва, а потом я опять оказался в Закарпатье. На этот раз я покинул Нордвик навсегда. Закончилась моя детская Арктика. Уже почти забылись и полярная ночь, и холода за -40, отмороженные уши и пальцы, многодневная пурга, когда между домами протягивали канаты, чтобы не заблудиться. Осталось, пожалуй, ощущение простора, свободы и какого-то единения с плывущими льдами, бесконечной тундрой, искрящимся снегом зимой и разнотравьем летом, с разнообразным зверьем, плавающим, летающим, бегающим в этих бескрайних просторах, с полудикими людьми, говорящими на странном языке, с северным сиянием на бесконечном холодном небе... Теперь я понимаю, что тогда кончилась не только Арктика, но и мое детство. С тех пор я никогда уже не жил вместе с мамой, перестав быть сыном, оставшись только внуком. Встречались мы только когда складывались благоприятно куча жизненных событий: командировки, выходные, отпуска….

Забегая вперёд, скажу, что теперь Олег Соловьёв покинул Нордвик навсегда. Огромная, трудная, не всегда под силу и взрослому, часть жизни осталась позади.

Продолжение:

Записки Адмирала (невыдуманная семейная сага). Часть 13.

Карина Светлая12 октября 2023