Начало: https://dzen.ru/media/karinasvetlaya/zapiski-admirala-nevydumannaia-semeinaia-saga-chast-1-64ca99ceb150f14f2dd75dc4, https://dzen.ru/media/karinasvetlaya/zapiski-admirala-nevydumannaia-semeinaia-saga-chast-2-64ccfd478b9e943477e46847
Семью матери Олега Борисовича разметало по всему свету. Горькая, трагическая судьба.
Насколько подробно я знаю о семье моего отца, настолько же скудны мои сведения о родных моей мамы – Казаковой Ирины Петровны. Мне не довелось встречаться практически ни с кем из них, за исключением маминого брата, моего дяди, Казакова Бориса Петровича. Мама свято хранила тайну жизни своих родителей, следуя одним ей известным мотивам. До меня долетали лишь скромные обрывки воспоминаний, да найденные впоследствии письма, фотографии, редкие документы. А ведь Ирина Петровна, по сути, была единственным источником информации и хранителем каких-то вещей своей семьи, но ее скитальческая жизнь и работа, предполагавшая неустроенность и постоянные переезды, способствовало потере важных документов, имевших фамильную ценность. Ну и судьба бабушки и дедушки по материнской линии сложилась так, что хранение таких семейных архивов в определенный исторический период мог неблагоприятно отозваться на жизни их потомков. Поэтому я, к стыду своему, не знаю ни имени, ни отчества, ни девичьей фамилии моей бабушки. Я не знаю и отчества своего деда. Мало того - с фамилией не все так очевидно…
Итак, вот что удалось собрать. Моя бабушка происходила из обедневшей дворянской семьи, однако, несмотря на бедственное положение, господский дом где-то под Самарой удалось уберечь. Ее отец, мой прадед, покончил с собой. По слухам, вроде как от долгов, но также вызывает сомнение стабильность его психического здоровья. Впрочем, возможно, верно и то, и другое. Бабушка воспитывалась в пансионе и у родственников по фамилии Некрасовы. Как водится, в юном возрасте она вышла замуж за молодого офицера. И перед войной родилась моя мама и ее брат Юрий. Жили они в Самаре, а летом в имении. Были ли у бабушки братья и сестры, я точно не знаю, но одна сестра вроде бы была и вышла замуж за обрусевшего эстонца. В памяти мамы он помнится как «дядюшка Рихард», который владел стекольным производством в Самаре. После революции они уехали в Эстонию в Дерпт (Юрьев). Какое-то время сестры переписывались. В 1941 году их дочь, тетя Шура Мадиссон, предпочтя Советскую Россию оккупированный фашистами Эстонии, эвакуировалась в Иркутск. К тому времени родственников там уже не осталась, судьба раскидала их по стране. В Иркутске тетя Шура осела до конца жизни, стала художником – ее гравюры есть у меня. Как-то в 60-е годы она приезжала в Москву на выставку и даже жила на 42 км, но пути наши не пересеклись, меня в тот период там не было.
О своем деде Петре я знаю еще меньше. Знаю, что был он потомственным военным, воевал в 1 Мировую войну, а потом вернулся в Самару. Власть в то время в Поволжье менялась, и в итоге он, как и мой дед, ушел с Колчаком. В каком качестве служил – не знаю, но также отступал с колчаковской армией, забрав семью – жену и двоих детей… Маленькая Ира лежала на палубе парохода, крепко прижавшись к маме и братику. Девочке очень страшно, потому что с берега раздаются выстрелы. Мама постаралась накрыть телом обоих детей, Ира вжалась в досчатую палубу и чувствует запах воды и кожаной обуви, ей трудно дышать, но мама строго-настрого велела не поднимать головы. Ира чувствует, как вздрагивает мамино тело каждый раз, когда с берега слышится очередной залп. Пули то и дело попадают в ограждения, бьются окна кают. От страха Ира не почувствовала боли, когда крупный осколок впился ей в бедро. Только что-то теплое вдруг потекло по ноге… Шрам остался у мамы на всю жизнь, как воспоминание. Как-то мне попалась книга с рисунком, где зверского вида люди из леса стреляют из пушки, сделанной из клетки с обручами, и подпись: «Красный партизан Ветчинкин». Будучи под впечатлением от рассказа мамы, я сразу связал картинку с происходившим и заявил деду Иннокентию Гавриловичу, что, наверняка, именно он, Ветчинкин, стрелял в мою маму. Он засмеялся в ответ. Оказывается, дед встречал этого Ветчинкина, и где бы вы думали? В лагере. Бывший красный партизан, восстанавливающий огнем и мечом советскую власть и враг народа, спасавшийся вместе с ее противниками. Вот так Советская власть примирила, казалось бы, непримиримое.
После поражения Колчака семья Казнаковых так и осталась в Иркутске. Действующая амнистия, о которой я уже упоминал, давала надежду на спокойную жизнь. Долго спорили: думали, не податься ли в Харбин, но хозяйничающие там японцы вызывали непонимание и страх. И кстати, да, это не опечатка: именно КазНаковы. Фамилия была сознательно изменена именно после решения осесть в Иркутске. Очевидно, что это было сделано не случайно, но причины подобной перемены точно не известны. Мне приходит на ум, что, возможно, члены семьи Казнаковых были достаточно активными участниками Белого движения, а сам дед Петр был не просто рядовым офицером, а проходил по военно-судебному ведомству. Маме при смене документов для пущей конспирации прибавили пару лет, а, может, и не только ей изменили дату рождения, но мама об этом вспоминала мало. Ну и, разумеется, поскольку для меня сия история является всего лишь фамильным преданием, я считаю себя сыном Казаковой Ирины Петровны.
А жизнь, кстати, и вправду наладилась. Дед со временем стал известным в Иркутске адвокатом, а в семье родились еще два сына: Борис и Артем.
Кстати мама рассказывала, что ее семья была в родстве с потомками А.В. Суворова по линии его дочери Натальи. Интересный факт, конечно, но в то время трудно было поверить в родство с известным полководцем и уж тем более, при отсутствии современных средств связи, проверить и доказать его было малореально. Поэтому, несмотря на то, что мама говорила об этом не раз, мне и в голову не приходило расспрашивать ее о подробностях и уж тем более докапываться до истины. По идее, наверное, и сейчас можно было бы об этом умолчать, но вдруг у моих потомков будет больше энтузиазма и возможностей, и они, проделав поисковую работу, смогут с гордостью сказать: мы в родстве с самим Суворовым – ну и будут иметь дополнительный стимул не посрамить великое имя.
В 1938 году, в мае месяце, мама приехала со мной, годовалым, в Иркутск, видимо, чтобы меня показать своим родителям. Я был маленьким блондинчиком, и дед шутливо называл меня «шведом». Жили тогда Казаковы в отдельном деревянном доме, их и теперь много в Иркутске. Брад деда Юрий служил в армии, был офицером. Когда ночью постучали в калитку, мама, ничего не подозревая, пошла открывать. За порогом стояли какие-то военные, и она, уверенная, что те пришли к Юрию, стала объяснять визитерам, что его нет дома. Увы, все было не так благополучно. Все, что было дальше, пересказано уже не раз в литературе о временах сталинских репрессий. Перевернутый вверх дном дом, плачущие женщины, скорбно молчавший отец, и, как следствие всего этого неминуемый арест. Словно судьба зло посмеялась над вчерашней грустной шуткой Петра: «Похоже, я последний оставшийся адвокат в Иркутске, так что, видимо, Ириша, мне не стоит бояться ареста».
Понимая, что помочь родителям уже не сможет, а нужно спасать себя и маленького сына, мама лихорадочно собрала мои вещи и спешно уехала в Красноярск. Она была права: вскоре забрали и бабушку. В августе того же года деда расстреляли в тюрьме НКВД. Ну а бабушка просто сгинула без следа. Судьба родителей не могла не отразиться на других родственниках. Юрия уволили из армии, Борис и Тема фактически остались беспризорниками. Мама помогала им по мере сил. Но что она могла? С тех пор мама потеряла веру к органам власти. Более того: она ее боялась, даже простые милиционеры вызывали у нее трепет. Она всегда ждала от правоохранителей какого-то подвоха, словно они были созданы не защищать, а разрушать жизни людей. В какой-то мере это чувство передалось и мне. Я не верю в чистоту помыслов власть предержащих, чувствую к ним некую брезгливость что ли… Когда началась эпоха массового «реабилитанса», я предложил маме восстановить доброе имя ее родителей. Мама была по обыкновению резка и безаппеляционна: «Родителей не вернешь, а от этих сволочей мне ничего не надо. Пусть все останется на их совести».
Началась Великая отечественная война. Каждый солдат был на счету, каждый, кто мог отдать свою жизнь за Родину. Тут и понадобились униженные, растоптанные Казаковы. Юрия вернули в армию. Он честно сражался, не помня обид, потому что враг был общим.
«Хуже нет — лежать в обороне. Каждую ночь поверяющий. И у каждого свой вкус. Это уж обязательно. Тому окопы слишком узки, раненых трудно выносить и пулеметы таскать. Тому — слишком широки, осколком заденет. Третьему брустверы низки: надо ноль сорок, а у вас, видите, и двадцати нет. Четвертый приказывает совсем их срыть — демаскируют, мол. Вот и угоди им всем. А дивизионный инженер и бровью не поводит. За две недели один раз только был, и то галопом по передовой пробежал, ни черта толком не сказал. А я каждый раз заново начинай и выслушивай — руки по швам — нотации командира полка: «Когда же вы, уважаемый товарищ инженер, научитесь по-человечески окопы рыть?..» Виктор Некрасов «В окопах Сталинграда»
Когда я читаю эти строки, вспоминаю о Борисе, тоже инженере полка. Он погиб в 1944 году в Молдавии.
Бориса и Тему тоже призвали. Тема попал в противотанковую часть и погиб в первом же бою. Борис воевал в пехоте, под Харьковом угодил в окружение, но, к счастью, выбрался. В конце войны как имеющий 10-классное образование был направлен в офицерское училище, но был отчислен (может, из-за отца?) и направлен сражаться в части НКВД на «бандеровскую» Западную Украину, наводить порядок. В 1947 году его демобилизовали, и мама забрала его к себе, да больше и идти ему было некуда, остался он совсем один.
В следующей части вы познакомитесь с родителями нашего героя. Ждите продолжения и не забывайте дарить свои сердечки-лайки.
Продолжение здесь: https://dzen.ru/media/karinasvetlaya/zapiski-admirala-nevydumannaia-semeinaia-saga-chast-4-64d3d48b6bd9c6067896f15d