Делать было нечего, и в итоге после семейного совета решили возвращаться на Нордвик, тем более истекал годовой срок действия полярных коэффициентов, а это были большие и такие необходимые деньги. Несмотря на привязанность к бабушке и дедушке, я радовался возвращению на Север. Там было интересно, там была настоящая жизнь – разнообразная и немного опасная. А здесь я был просто любимым внуком, которого надо было немножко подкормить и обогреть. Пока мы жили на Сяси, я несколько раз с мамой бывал в Ленинграде. Она мне показывала Петергоф, Детское село. Даже в развалинах угадывалось былое великолепие дворцов и фонтанов, потускневшее золото нет-нет, да и сверкнет в солнечных лучах, я пытался представить, как все это выглядело до войны, но фантазии не хватало. В Ленинграде мы ходили в детский театр и в цирк. С первого и, по-моему, последнего моего посещения я понял, что цирк – это не мое. Я не понял ужимок клоунов, не впечатлился акробатами, но особенно мне было жаль было дрессированных зверей - я привык их видеть сильными и свободными, а не выполняющими унизительные трюки за кусочек лакомства. Помню, как мы ехали по Невскому, по-моему, на трамвае, и мама мне показывала кафе «Квисисана», где когда-то продавались вкусные пирожные, и кафе «Нева», где были пирожки с бульоном. К сожалению, только из окошка мне и пришлось на них посмотреть, с завистью сглотнув слюни - после войны эти кафе стали «коммерческими», и нам были не по карману. Многими годами позже, когда я был уже взрослым, мы вместе с мамой гуляли на Невском, и я напомнил ей об этом. Видели бы вы, как она смеялась.

В тот первый год «на материке» я часто болел: ангины, бронхиты, просто простуды... Сказалась стерильная обстановка Крайнего Севера, где я провел предыдущие годы, и где все бактерии и вирусы вымерзли вместе с мамонтами. Маму научили, что мне надо удалить гланды. Сию операцию мне проделали в Ленинграде. Мне прижигали гланды аппаратом, похожим на электропаяльник. До сих пор помню, как было страшно, больно и противно.

Так что где-то осенью 47-го года мы стали собираться в обратный путь. У Иннокентия Гавриловича кончалась работа на Сясьском ЦБК, и он тоже собирался в Кексгольм, где надо было восстанавливать бывший финский ЦБК. Иннокентий Гаврилович с моим отцом поехали смотреть это место на служебной машине, которая по дороге сломалась. Отец с водителем долго ее ремонтировали, по очереди скрываясь то под капотом, то под днищем. Неутомимый шутник, отец потом говорил, что они «не смогли преодолеть линию Маннергейма». Смысл этого словосочетания я смог оценить много позже. Для молодых или же просто не слишком сведующих читателей, хочу напомнить, что Линия Маннергейма – это комплекс оборонительных сооружений длиной чуть больше 130 км, который финны построили в 20-30-е годы между Финским заливом и Ладогой на финской части Карельского перешейка для сдерживания возможного наступательного удара со стороны СССР. А Кексгольм, который нынче именуется Приозерск, и был, собственно передан Финляндией Советскому Союзу в результате мирного договора 1940 года после советско-финской войны. Этот уютный городок в лаконичном скандинавском стиле приглянулся отцу и деду.

И вот так мы снова разъехались в разные стороны. Вместе мы уже никогда не собирались. Несмотря на то, что я с радостью возвращался на Север, Сясьстрой оставил в моей душе самые теплые воспоминания. Мной тогда много занимались, баловали, я чувствовал любовь и внимание близких. Многие годы спустя, читая на рулонах серой советской туалетной бумаги логотип «Сясьский ЦБК», я невольно улыбался, ловя себя на том, что ощущаю некоторую гордость и сопричастность к производству столь необходимого людям предмета.

Наше путешествие на Нордвик опять началось осенью. По железной дороге мы ехали от Москвы до Красноярска. На этот раз нас вез очень комфортабельный, так называемый, «международный», вагон. Я очень гордился, что еду, как настоящий барин. Ведь такой вагон был один на весь состав – некий аналог теперешних спальных вагонов. Снаружи он был обит желтыми, хорошо подогнанными досками, которые и теперь называют «вагонкой». А внутри все блистало медью и успокаивало глаз благородной зеленью плюша. Как уж было не вообразить себя принцем крови! Вспомните А. Блока, стихотворение «На железной дороге»:

Вагоны шли привычной линией,

Подрагивали и скрипели;

Молчали желтые и синие;

В зеленых плакали и пели.

В Красноярске остановились в гостинице «Енисей». Она до сих пор стоит на берегу одноименной реки. Красноярск был угрюм и странен. На улицах пылали костры в чанах для битума, а вокруг грелись пленные японцы. Если подойти к ним, они вставали и низко кланялись. От памятного изобилия 42-го года осталось мало. На пристанях было безлюдно, бабы в тряпье торговали в основном репой, а больше там ничего и не росло.

При погрузке все на тот же теплоход «Иосиф Сталин» отец неожиданно встретил двоюродного брата Владислава Корелина. Оказалось, что тот окончил институт и получил назначение в Норильск. С нами также ехал и брат Ирины Петровны Борис Петрович Казаков. Он как раз незадолго до этого демобилизовался.

Был шторм, и теплоход какое-то отстаивался в устье реки Курейка. Ждать было скучно, и мы наизусть уже выучили детали берегового пейзажа. А на берегу среди маленьких сельских домиков велась некая циклопическая стройка. Мне объяснили, что это заключенные возводят гигантскую статую Сталина, т.к. он был здесь когда-то в ссылке. Там же и устроили музей «Вождя народа». Он был какое-то время обязателен для посещения трудовыми коллективами края. Деревянный домик был помещён внутрь огромного здания, на входе посетителей встречала 10-метровая статуя вождя. Внутри посетителей водили по паркетным дорожкам по периметру здания и рассказывали о жизни и деятельности Сталина. Рассказ сопровождался имитацией на стенах северного сияния, которое в тех местах и без того не редкость. Просуществовал уникальный музей-пантеон недолго. Уже в 1953 году музей перестал принимать экскурсии, в 1961 году здание закрыли, а внутренний домик разобрали. В 90-е годы здание сгорело, возможно, от поджога, а гипсовую статую сбросили в прорубь.

Послевоенный Нордвик сильно отличался от прежнего. Он стал значительно многолюднее. Не было заключенных, но были, так называемые «спецпереселенцы». Обвиненные в послевоенные годы в основном в сочувствии к фашистским захватчикам, кто-то справедливо, кто-то попавший под «горячую руку» или же по чьему-то доносу, люди были выселены с насиженных мест и отправлены покорять суровые земли Заполярья. Довольно стало много ребят примерно моего возраста, а это означало, что жизнь обещала быть на порядок интереснее прежней. В 4-м классе нас было аж 4 человека! В их числе я с удивлением и радостью узнал Эрика Остроумова, с которым в таком далеком 42-м году мы плыли вниз по Енисею. К моему восторгу, появились книги, и я со страстью взялся за Эдгара По, Дюма, Стивенсона – всех, кого я знал в пересказе отца. Что-то мне понравилось, а что-то показалось интереснее, как ни странно, в отцовском исполнении. Много было малоформатных книг серии «Военный роман». Они читались быстро и потому «глотались» одна за другой. Одна из них – «В маленькой лаборатории» - каким-то чудом оказалась жива до сих пор.

Запомнилась денежная реформа. Среди взрослых была ужасная суета: было полно слухов, все что-то обсуждали и решали, но толком никто ничего не понимал. Помню, прошел слух, что начальство якобы может закупиться где-то ночью старыми деньгами. Все бросились тратить свои сбережения. Но ассортимент был скуден, разгуляться никому не удалось. Наряду с консервами, нам досталось ведро портвейна – мутной, коричневой жидкости. Сейчас все это кажется смешным, но для многих полярников это была настоящая трагедия: исчезли многолетние сбережения, рушились планы на будущее. Мы, можно сказать, отделались легким испугом: только что приехали и, как говорил отец: «У нас не было даже долгов». Но мне было по-детски жаль старых денег. Они казались такими большими и красивыми, их можно было рассматривать, словно книжку с картинками, придумывая про каждую свою историю: летчик с самолетом летит спасать Челюскинцев, розовый Ленин только что победил всех капиталистов и указывает дорогу в будущее, Кремль в центре Москвы принимает праздничный парад, Днепрогэс – знаменитая стройка социализма, гордость страны…

Но жизнь пошла своим чередом. Как и прежде, Нордвик удивлял диковатыми приключениями и странными знакомствами. Летом отец при посещении полевых партий и рудников брал меня с собой. Туда летали самолеты ПО-2 с двухместной пассажирской кабиной. Меня заталкивали в багажный отсек лежа, только голова свешивалась в пассажирское отделение. Я летел «подпольно», словно настоящий разведчик, ведь, конечно, это было не положено, просто никто не проверял. Да и летчики у нас были молодые, прошедшие войну, веселые, авантюрные. А еще как-то раз мы возвращались из Хатанги на ледокольном буксире, бывшем ленд-лизовском «Монкальме». Управлял им некто капитан Манн. У него на кителе был красивый знак Ллойда (ассоциации судовладельцев, основанной в Великобритании в 1760-м году). Говорили, что в СССР было всего три таких капитана. Но капитану Манну не повезло - он был из русских немцев, поэтому с началом войны его сослали к нам на буксир. Позднее я встречал его фамилию среди первых капитанов, ходивших в Антарктику. Капитан Манн был колоритнейший персонаж, обладающий своим неповторимым стилем, который не утратил даже в условиях своего изгнания. Он рассказывал, что в прежние времена на столе у него всегда лежала трубка, табак «Золотое руно» и ваза с антоновскими яблоками, хотя он никогда не курил, но любил, чтобы в каюте хорошо пахло. Мне ужасно хотелось ему подражать, причем не только в детстве, но в жизни обязательно чего-то не хватало в этой непременной тройке: каюта, табак, яблоки…

Посчитав меня достаточно взрослым, мне разрешили охотиться и купили ружье – бельгийское, 20 калибр, «Пипер Баярд», очень легкое и красивое. Потом выяснилось, что оно дамское, но тогда я об этом не знал и не мог налюбоваться на мое сокровище. Еще была казенная мелкокалиберная винтовка и патроны к ней в коробочках по 50 штук с короной на капсюле и надписью «Монте-Кристо» на коробке. Надо сказать, что доверие я оправдал, к оружию относился ответственно и стрелял хорошо, порой, бил и влет. Спустя много лет по просьбе сослуживца я выбил в тире в парке на Крестовском острове приз – светлые полосатые брюки, что пришлось весьма кстати, ибо мой товарищ собирался в отпуск на юг. Были мы немного навеселе, готовые к авантюрам и приключениям, что не помешало, однако, остроте моих глаз и точности выстрела.

Чтобы экономить патроны, мы с такими же юными охотниками ловили силками больших длинноногих куликов, типа вальдшнепов, и жарили их на костре. На охоту уходили с утра в тундру на 10-15 км, надо было только к ночи вернуться домой. Хотя ночь летом – понятие относительное, поэтому временные границы мы соблюдали слабо, что явно не способствовало спокойствию моих родителей. Разумеется, им совсем не нравилось такое времяпрепровождение, они без конца тревожились и не уставали ругать меня за безответственное отношение к их нервной системе. Не удивительно, что в один прекрасный момент терпение их закончилось, и было решено снова переправить меня под бдительный присмотр бабушки и дедушки, по крайней мере, на лето, на этот раз в Кексгольм.

Что ж, снова в путь. Нас ждёт Кексгольм, современный Приозерск Ленинградской области. Не так давно мне удалось там побывать. Небольшой городок, где смешалась советская и финская история. И потрясающие пляжи Ладоги, так похожие на мою любимую Прибалтику.

Продолждение:

Записки Адмирала. (Невыдуманная семейная сага). Часть 11.

Карина Светлая2 октября 2023