Три года назад мне в руки попались записки друга моего отца, Олега Борисовича Соловьёва. Среди друзей у него была кличка "Адмирал". Просто дань морскому прошлому, никакой связи с реальным званием. Он просто попросил перепечатать его мемуары. Меня очень увлекла судьба этого человека. Особенно детство проведённое в суровых северных условиях. Почти одновременно я перечитала "Два капитана" Каверина, а во время путешествия посетила "Музей авиации Севера" в Архангельске. Всё как-то сошлось, и я решила преобразовать несколько громоздко написанные воспоминания в подобие автобиографической книги. Сейчас этого человека уже нет в живых. Но, поскольку здесь не упоминаются здравствующие ныне реальные имена, я считаю этичным опубликовать эти записки для вас, дорогие читатели. Думаю, вы тоже будете впечатлены жизнью поколений этой семьи. Читайте. Будет продолжение.
И только мыслей хоровод,
Где возникают иногда
Людей ушедших имена
И их дела, и их слова –
Они реальней для меня,
Чем дней текущих суета.
И с каждым годом все сложней
Уйти от этих мне теней,
Истертых писем и страниц,
Где больше мертвых, чем живых.
Не так далек и мой черед
Включиться в этот хоровод,
В круженье бестелесных лиц,
Забытых книг, пустых страниц.
Январь, 2017
В раннем детстве нас учат писать. Мы послушно выводим кружочки и палочки, складываем буквы в слова, старясь, чтобы они ровненько, словно солдатики, под одинаковым наклоном выстраивались на бледно-голубой линейке тетради. А мысли тем временем уже где-то там, где зеленеет трава, где лают неугомонные собаки, где верещат девчонки, сплетничают бабушки, где мечется под юркими мальчишечьими ногами потрепанный футбольный мяч. Но ты сидишь и пишешь, на чем свет стоит кляня свою нелегкую судьбинушку советского школьника… И лишь ближе к закату мы начинаем осознавать, какую силу дает нам написанное слово. И тогда мы берем ручку, стопку бумаги, и выливаем на листы в виде витиеватых закорючек целую жизнь.
Мне 82 года. Я живу в сосновом раю – в Кратово. Вернее, Кратово рядом, а место моего положения обозначается цифрами: 42 км. Всегда так и говорили: на 42-ом. Здесь старые деревянные дома дачной интеллигенции, большие участки, в основном не обезображенные теплицами и парниками, любопытные собачьи морды, торчащие из-под заборов, сосны, стройные, как мачты кораблей, привычный гул самолетов и ритмичный стук колес проезжающих электричек. Здесь мой приют, моя гавань и, пожалуй, весьма подходящее место, чтобы оставить свой привет моим не слишком многочисленным потомкам. Долой сомнения и лень! Все мои близкие не заслуживают, чтобы я унес с собой в вечность так много интересных историй и воспоминаний о временах, событиях и людях…
***
Истоки… Они у каждого свои: у кого-то тонкий ручеек воспоминаний, а иные могут похвастаться полноводной рекой бурных событий и судеб. Мое «древо» начало свой рост в далеком Иркутске. Мой дед, любимый, заботливый Иннокентий Гаврилович, рассказывал, что фамилия моя (не слишком, впрочем, редкая – Соловьев) была очень распространена, начиная со второй половины XIX века, севернее Иркутска, в верховьях реки Лена. Уж не знаю, приходимся ли мы родней кому-нибудь из тех Соловьевых, но душу греет тот факт, что поселок Соловьевск до сих пор там существует.
Дед… Нелегкая ему выпала доля, но из всех перипетий ему удалось выбраться Человеком. Они с бабушкой являли достойный пример истинной любви и верности, пронесенной через годы испытаний. Такое необычное для современного слуха имя Иннокентий, как ни удивительно, распространено до сей поры в Восточной Сибири. Думается мне, сие связано с памятью о Святом Иннокентии Иркутском, весьма там почитаемом. Жизнь Святого Иннокентия была полна путешествий и трудностей, связанных с выполнением Священной миссии, так и жизнь моего деда не позволила ему спокойно дожить до преклонных лет в покое и праздности на одном месте.
Разве сложно увлечь молодое, горячее сердце новизной идей, революционной романтикой, полными энтузиазма яркими лозунгами, особенно, когда сестра Дарья днем и ночью твердит о свободе и справедливости? Еще вчера ты просто студент последних классов реального училища, а уже сегодня – партийный человек. Эсер! Семья была в ужасе, особенно после того, как юный Иннокентий был подвергнут не слишком, впрочем, суровым репрессиям. И от греха подальше Кешу вместе с братом Петром отправили учиться в Томск, который являлся тогда крупным учебным центром, в надежде, что «революционная ересь» под влиянием смены обстановки выветрится из горячих голов. Время показало, что решение было абсолютно правильным.
Иннокентий поступил в Политехнический, а Петр – в университет на юридический факультет. Иннокентий подробно изучал вопросы строительства гидротехнических сооружений: мостов, плотин, причалов и т.п. Политикой он больше в жизни не занимался. Да и некогда было! Его целиком захватила веселая студенческая жизнь. Посиделки с друзьями, невинные «шашни» с девушками, озорства, так свойственные беспечной юности… Этот период своей жизни он вспоминал с удовольствием и до старости напевал старые студенческие песенки. Самое легкое, самое легкомысленное и необремененное ничем время. Словно щедрый аванс судьбы перед грядущими испытаниями.
Чудная, чудная девушка была эта Алевтина, одна из сестер Палабушевых! Счастлив был тот день, когда легкой бабочкой впорхнула она в жизнь Иннокентия. Милое, скромное, доброе создание захватило всю его душу. Встретившись раз, он уже не смог с ней расстаться. Молодые поженились, и в 1913 году родился их единственный сын Борис, мой отец.
Вскоре грянула первая мировая война. В конце 1914 года Иннокентий Гаврилович вместе с братом ушли в офицерскую школу. Диплом об окончании института получала за него молодая жена Алевтина. Дед стал сапером, а Петр – строевым офицером. Как часто ветераны обеих войн стараются не вспоминать о пережитом. О грязи, страхе, смерти… О всех тех ужасах, с которыми как-то сразу пришлось столкнуться вчерашним студентам, совсем молодым мальчишкам. Казалось, еще вчера ты веселился с друзьями, обнимал новоиспеченную жену, радовался первой улыбке новорожденного сына, и вот ты здесь… Где свистят пули, где лишаешь жизни таких же парней, как ты, чтобы не убили тебя самого, где задыхаешься от газа, который, кажется, выжигает изнутри все живое, и все твое прежнее существование, такое уютное, такое надежное, кажется настолько далеким, что начинаешь сомневаться в его реальности. Возможно, поэтому и мой дед ничего не рассказывал о той войне. Напоминанием остался тихий голос (результат газовых атак), да небольшой набор польских слов, в основном, ругательств, из чего я сделал вывод, что в Польше он все-таки побывал.
С войны дед пришел штабскапитаном. Только что произошел октябрьский переворот, Россия полыхала в огне гражданской войны. Еще недавний борец за революционные идеалы, дед оказался в армии «Верховного правителя России» Адмирала Александра Васильевича Колчака. Спорный персонаж в российской истории, со сложной, трагической судьбой. По идейным ли убеждениям дед принял участие в так называемой «колчаковщине», или принуждаемый обстоятельствами, я, увы, не знаю. Стратегически важный вопрос для армии – снабжение, и дед с его специальностью стал заслуженным и уважаемым человеком. Бабушка не без гордости рассказывала, что, когда они с дедом входили в «собрание», офицеры вставали. И всегда добавляла: «И чехи, и мадьяры». Дед истово строил и восстанавливал для армии Колчака мосты и железнодорожные пути, но, увы, ошибки совершают и «верховные правители». Безжалостный в своей репрессивной жестокости, Колчак быстро растерял авторитет среди населения. И все больше и больше «краснела» белая Сибирь. Прихватив семью, дед отступал вместе со своим военачальником и после окончательного его падения остался в Иркутске у родителей. К счастью, была амнистия, и жизнь пошла своим чередом.
Рядом была любимая жена, подрастал смышленый сынишка, да и с профессией Иннокентий Гаврилович не прогадал. Как инженер он был очень востребован: занимался дорогами, речным транспортом – разве можно переоценить значение путей, что опутывают, словно паутина, всю нашу огромную страну. Иннокентий Гаврилович долго работал в английской концессии «Лензолото». Кажется, даже был в Англии короткое время.
Иностранные концессии в СССР – весьма интересное явление. Казалось, только что вся страна воевала против империалистических захватчиков, и вот с 1920 года после подписания соответствующего декрета иностранные капиталы вдруг привлекаются для постройки значимых предприятий в тех районах страны, которые молодая советская республика развивать пока была не в состоянии. Более 350 концессий насчитывалось в СССР в 20-х годах, промышленных и торговых. И только после 1930 года концессии были упразднены. Однако, как я уже сказал, моему деду посчастливилось довольно успешно поработать на одной из них. Бабушка вспоминала, что жили они тогда «на широкую ногу»: в большом доме сновала прислуга, всегда водилась хорошая еда, добротная одежда. Даже я помню, что в нашем доме было много английский вещей, и до сих пор сохранилась дедовская готовальня. Увы, многое исчезло после пожара 1968 года.
Это были годы стабильности, достатка, семейного счастья и гармонии. Дед был высоким, с хорошей выправкой, хотя и несколько склонным к полноте – эдакий типичный образец русского офицера. Он любил и знал музыку, часто ее слушал, вполголоса напевал оперные арии. Бабушка говорила, что и голос у него был хороший, пока он не попал под немецкую газовую атаку. С тех пор говорил тихо, что придавало беседам с ним флер интимности и доверительности. Когда я уже жил с бабушкой и дедом, у нас было много английских пластинок в специальных футлярах и патефон «His master’s voice» - с нарисованной собакой.
Все изменилось в 34-м году. Наступило время, наложившее свой страшный отпечаток на многие семьи. Нельзя было понять, кто друг, а кто враг, прав ты или, если виновен, то в чем? Иннокентия Гавриловича арестовали. При такой богатой биографии, очевидно, что причина ареста могла быть абсолютно любая: офицерские погоны, колчаковщина, эсеры, закрытая уже к тому времени английская концессия... Получил он 10 лет (тогда времена были сравнительно «вегетарианские», и он при своей статье – измена родине – хотя бы остался жив). Но и тут правильно выбранная профессия, по сути, спасла ему жизнь. В заключении дед стал руководителем строек. Сначала строил лагеря для будущих массовых арестов 36-39 годов. Минусинск, Абакан, Канск и что-то еще такое же далекое... Бабушка, подобно жене декабриста, путешествовала вслед за мужем в суровые края, не баловавшие ни бытовыми, ни климатическими условиями. Она-то мне и поведала впоследствии об этих маршрутах.
В конце 30-х годов дед был руководителем стройки Красноярского бумажного комбината. В 1944 году его расконвоировали, но статья 58.УК над ним висела практически до конца жизни, что на долгие годы закрыло для него ряд городов для проживания и работы. После Красноярска под чутким наблюдением НКВД Иннокентий Гаврилович восстанавливал бумкомбинат в поселке Сясьстрой Ленинградской области, где работали пленные немцы, в конце 1947 года его направили на работы по восстановлению Кексгольмского бумкомбината, где вся семья жила они в финском коттедже, среди сосен, и им там очень нравилось. Эта, последняя, стройка была уже сугубо гражданской, а чудесная природа недалекого севера настолько покорила Соловьевых, что они приняли решение остаться здесь навсегда. Однако, как известно, человек предполагает, но вершит судьбу все равно Бог. В 1949 году началось так называемое «Ленинградское дело». Казалось бы, очередная разборка близких к власти элит. Но пострадали сотни человек, более двух десятков были расстреляны, и уж, конечно, добившийся руководящих должностей на производстве бывший заключенный с тяжелой статьей запросто мог «попасть под раздачу». «Кураторы» из НКВД настоятельно порекомендовали Иннокентию Гавриловичу уехать подальше от Ленинграда. Как ни тяжело было расставаться с полюбившимися местами, себя и семью надо было уберечь от возможной опасности. И дед срочно перевелся на стройку бумкомбината в городе Жидачев, Драгобыческой области УССР. После любимого севера там ему не нравилось – непривычный климат, другой менталитет, трудно было управляться с бестолковым, недисциплинированным, порой, случайным народом на стройке. Он откровенно тосковал, и в 1950 году (после трагической гибели сына) дед стал болеть и уволился. Он очень хотел перебраться в Подмосковье, где жили его сестра Клавдия, а также братья Петр и Павел Карандеевы. В этот-то период и появился этот замечательный дом среди сосен у «верстового столба» 42 км, хранитель семейных историй, встреч и расставаний, дружбы, любви, повидавший множество людей, случайных и значимых, свидетель множества событий и смены времен.
Сюда семья приехала в 1952 году, и Иннокентий Гаврилович почти сразу лег в Московскую больницу. Вроде подлечился и даже выписался, но, увы прожил после этого недолго. Умер мой дед весной, когда природа наоборот пробуждалась от зимней спячки, 4 мая 1952 года, в доме на 42 км.
Сегодня вы познакомились с дедом нашего героя. В следующей публикации узнаете о судьбе его бабушки, Алевтины Ивановны. Вас ждёт семейная сага.
Продолжение: https://dzen.ru/media/karinasvetlaya/zapiski-admirala-nevydumannaia-semeinaia-saga-chast-2-64ccfd478b9e943477e46847, https://dzen.ru/media/karinasvetlaya/zapiski-admirala-nevydumannaia-semeinaia-saga-chast-3-64cfe6492b27db031807d982