С выжившим после авиакатастрофы у стен чернобыльского саркофага и перенесшим острую лучевую болезнь 68-летним Ашурмаматом Атаджановым мы встретились у него дома, в поселке Бортничи в пригороде Киева. Жена полковника Ольга Георгиевна готовила обед, 11-летний сын Яша только вернулся из школы. «После полугода полетов над разрушенным реактором Чернобыльской АЭС я, признаться, уже не надеялся, что женюсь, — улыбается бывший летчик. — Для этого ведь нужно иметь мужскую силу, а откуда ей взяться после огромных доз облучения? Но мне сумели помочь врачи, в том числе американские и японские. В Японии медики, лечившие людей, которые пережили атомные бомбардировки Хиросимы и Нагасаки, провели особый курс реабилитации, а по его окончании заверили: «Теперь вновь будешь мужиком!»
«Смотрел в зеркало и глазам своим не верил: я полностью поседел!»
Вертолет, экипажем которого командовал Ашурмамат Атаджанов, разбился за 13 суток до окончания строительства саркофага, накрывшего руины реактора.
- В тот день мы с высоты около 100 метров распыляли клейкий раствор, он связывал на земле зараженную радиацией пыль, не давал ей подниматься и попадать в легкие строителей, — рассказывает полковник в отставке Атаджанов. — Мы опорожнили над возводившимся «Укрытием» уже несколько цистерн раствора. Нам сказали: «Еще один вылет — и на сегодня все». Настроение, помнится, было отличное, все пребывали чуть ли не в состоянии эйфории. Я еще сказал напарнику: «Как бы веселье не обернулось бедой. Будь внимательней, а то я как пьяный». А он мне: «Я тоже, хоть и не пил. Это, командир, из-за радиации». Она и в самом деле может действовать таким образом. Мы пообещали друг другу не расслабляться. Но случилось то, что случилось.
Не заметили, как оказались слишком близко к подъемному крану. Вертолет зацепился за него винтом и упал возле стен саркофага. Все произошло за считанные секунды: падение, удар, потеря сознания. Очнулся уже в больничной палате. Медсестра спросила: «Знаете, где находитесь?» Я стал гадать, называя населенные пункты, расположенные неподалеку от Чернобыльской АЭС. «Вы в Москве, а без сознания провели четверо суток, — сказала сестричка. — Какого цвета у вас волосы?» «Черные, я же узбек», — ответил. Девушка молча подала мне зеркало. Смотрел и глазам своим не верил: я полностью поседел! Вскоре узнал, что выжил и мой напарник, капитан Валерий, простите, фамилии его не помню. После Чернобыля память сильно ухудшилась. А эта авиакатастрофа была для меня уже не первой — мой вертолет упал с большой высоты, когда я воевал в Афганистане.
Падение вертолета Атаджанова стало вторым авиационным происшествием, случившимся на строительстве саркофага. За полтора месяца до этого при подобных обстоятельствах — зацепившись за подъемный кран — упал Ми-8. Все четверо членов экипажа, которым командовал 30-летний капитан Воробьев, сгорели вместе с вертолетом. Владимир Воробьев, будто предчувствуя близкую кончину, накануне отослал домой почти все свои вещи, в том числе купленное для супруги золотое колечко…
- А у меня перед аварией не было ни предчувствий, ни вещих снов, — говорит Ашурмамат Атаджанов. — В Чернобыле так уставал, что буквально проваливался в сон — какие тут сновидения. Я открыто молился Богу, хотя командование этого не приветствовало. Каждое утро, умывшись, обращался к Аллаху, просил его, чтобы сохранил мне и моим товарищам жизнь и здоровье. Кстати, и Христу, и Деве Марии, и Николаю-угоднику тоже молился. В кабине вертолета были Коран и несколько христианских иконок, мы их повесили еще в Афгане.
Рассудил так: идеология идеологией, но на войне и коммунисту не помешает к Богу обратиться. Как знать, возможно, это и спасло мне жизнь. Ну как еще объяснить то, что в Афганистане наш вертолет разбился чуть ли не в лепешку (его подбили душманы), а экипаж остался жив? Нас сразу же подобрали ребята, летевшие на другой машине, и доставили в госпиталь.
«Радиация действовала так, что можно было, выпив бутылку водки, остаться абсолютно трезвым»
- В Чернобыль я попал прямо с афганской войны, — продолжает ветеран. — Моя эскадрилья находилась в Баграме, когда поступил приказ (это было не то 14, не то 15 мая 1986 года) лететь в Советский Союз, в Ашхабад. Подумали, что на отдых, но нам приказали отправляться в Киев. Пролетели полстраны с вооружением, совершая посадки лишь для дозаправки топливом. Крестьяне, увидев наши машины, шарахались, похоже, думали, что началась война. Представьте себе зрелище: низко над землей, издавая чудовищный грохот, летят 13 боевых вертолетов! В киевском аэропорту «Жуляны» посадку не разрешили, передали по радио: «Летите в город Чернобыль». Он расположен километрах в пятнадцати от атомной станции. Объясняю по рации: «Мы голодные, как волки, дайте хоть поесть, принять душ!» Отвечают: «На месте помоетесь!» Что тут делать? По дороге сели в селе Сосновка, обменяли афганские платки на творог, молоко, хлеб и самогон. Так что в Чернобыль прилетели со своими харчами
- Кстати, о самогоне. Правдиво ли мнение, что алкоголь выводит из организма радиацию?
- Я этого не заметил. Поначалу и нам, и строителям выдавали по бутылке водки на двоих. Для чего? Не знаю. То ли действительно надеялись таким образом уберечь от радиации, то ли просто для того, чтобы у людей нервы не сдавали. Только до добра водка не довела. Некоторые напивались и засыпали прямо на рабочем месте — у разрушенных стен реактора. По вине пьяных водителей случалось много аварий, поэтому «алкоголетерапию» вскоре отменили. Кстати, большие дозы радиации и стресс, бывало, действовали на организм так, что люди не пьянели. С нами такое несколько раз происходило: после полетов накрывали стол, выпивали примерно по бутылке водки, но оставались абсолютно трезвыми.
Впрочем, каждый переносит радиацию по-своему. Взять, к примеру, двух верхолазов, вешавших красное знамя на трубу (она находится рядом с саркофагом. — Авт. ). Им, помнится, дали слишком большое полотнище, его пришлось укорачивать. Так вот, нам рассказывали, что один из верхолазов умер через несколько дней после того, как водрузили знамя. Скончался в поезде, не доехав домой.
- На аэродроме в Узине (возле города Белая Церковь Киевской области) наши вертолеты «разоружили», оснастили днище и бока машин свинцовыми плитами, приделали форсунки для распыления раствора, а в фюзеляже установили громадные цистерны, — продолжает бывший летчик. — Вертолет-то у меня Ми-24, большой, в него запросто танк помещается.
Скажу честно, в первые дни полетов над чернобыльским реактором мы испытывали страх, тем более что самочувствие начало очень быстро ухудшаться. Уже после двух кругов одолевала слабость. Дальше — больше: появлялись быстрая утомляемость, боль в ногах, носовые кровотечения, потеря вкусовых ощущений. Горькое от сладкого порой отличить не мог. Но человек ко всему привыкает, страх постепенно прошел, я даже иногда чувствовал себя бодрым.
- Считалось, что вертолет герметичен и зараженный воздух не должен в него попадать, но это лишь в теории, — добавляет чернобылец. — У нас висел дозиметр, который показывал, что уровень радиации в кабине равен нескольким десяткам рентген. Нам приказали надевать противогазы. Однако долго в нем не поработаешь — не хватает воздуха и жутко потеешь. Так что противогазы вскоре выбросили из-за бесполезности. За день приходилось совершать до девяти полетов, уставали смертельно. Хорошо хоть, что работали по графику: два дня полетов, затем два дня, а то и неделя отдыха в Тетереве или Зеленом Мысу — относительно чистых местах.
В Чернобыль приезжал врач из Азии — не то японец, не то китаец — и дал Атаджанову мумие. Посоветовал отламывать кусочки размером с зернышко и рассасывать их. Это способствовало выведению радионуклидов. Уменьшало радиационную нагрузку и то, что одежду — белые штаны и куртки — летчикам меняли порой по три раза в день. Но как пилот ни защищался, все равно у него возникла острая лучевая болезнь.