Начать придётся чуть издалека. С вопросов, подробно раскрывавшихся в публикациях, посвящённых работе человеческих зрения и памяти. Где говорится о вещах весьма странных. О том, в частности, что сознание не имеет прямого доступа к «картинке» – сигналу с глазного нерва. «Сырая» информация обрабатывается специальными, относящимися к именуемой «подсознанием» сущности, программами, – для начала распознающими образы. Из которых – с массой интересных эффектов, в случае сбоев работы программ, – уже компонуется осознанная картина мира.
...Но всё это кажется сложным. И даже неправдоподобным. Как это, «человек не увидит предмет, если распознающий образы бот просто посчитает данный образ неважным»? Как можно смотреть и не видеть?
Смотреть и не видеть можно именно так, как это и показано на картинках «с секретом». Например, на данной. С умышленно не контрастным рисунком. Можно долго смотреть на разводы, отлично видя их, – и ничего больше. До тех пор, пока бот, обрабатывающий изображение, не ухватится за относительное расположение нескольких ключевых точек, виртуально достроит, определит, что прочие точки ложатся в ряд, – и тогда только в хаосе проявится картинка – образ. Развидеть который может потом оказаться не менее трудно.
...И собственно об агнозии – расстройстве восприятия, при которым больной, – уже именно больной, агнозия может быть результатом повреждения коры головного мозга, – оказывается неспособным распознавать образы определённого рода. Допустим, зрительные. Ответственный за это бот просто не работает. Обладая нормальным зрением, человек оказывается потерянным в мире, где достаточно красок, линий, фигур, но во что-то осмысленное они не складываются.
Самый известный случай зрительной агнозии описан Оливером Саксом на примере «профессора П.» в середине прошлого века. Известный, потому что – профессора. Страдающий врождённой агнозией человек работал преподавателем консерватории. Больной не был способен отличить собственную жену от вешалки с одеждой, – как люди, так и предметы, представлялись ему комбинацией пятен, каковые он мог точно и детально описать, но не постичь их смысл, – не отождествить их с объектом. При этом слуховое и обонятельное распознание образов – работали. На слух профессор легко узнавал людей, и, разумеется, музыку.
Тем не менее, сама по себе зрительная агнозия профессора П. создавала бы даже меньше проблем, чем слепота для людей невидящих. Всё-таки, некоторую информацию из не расчленяемых на образы «пятен» можно было извлечь, например, замечая движение. Благодаря этому, больной мог свободно двигаться, не натыкаясь на предметы. Но бот, отвечающий за распознание образов осязанием, тоже не работал. Исследуя предмет на ощупь, больной мог описать его форму, но не определить, что держит в руках… если только ему не помогали запахи или звуки… И при всём этом, ум, образование и опыт, позволяли профессору в глазах окружающих оставаться лишь «чудаковатым».
...И, кстати, об образовании. Удивительным образом, – хотя стоит ли удивляться, если речь о расстройстве восприятия, – профессор свободно мог читать, как обычный текст, так и ноты. Хотя чаще куда агнозия подразумевает именно обратное, – неспособность распознать символы. За узнавание образов отвечают несколько несвязанных и даже не соседствующих участков коры головного мозга, – эволюция не ищет оптимальных решений, её устроят любые работающие. Поломка одного может быть отчасти компенсирована работой других.