Наконец-то свершилось: долгожданный дождь прошёл! И не мимолётный ливень, а несильный, достаточно долгий дождь, хорошо промочивший землю. После этого воспряли и повеселели все огородные растения. Вот как много значит естественный полив! А кроме того, теперь мне можно ненадолго отдохнуть от поливальщицкой работы.
Сосед, к которому меня вызывала его супруга, к сожалению, скончался. Причиной было обширное кровоизлияние в мозг, не оставившее ему ни единого шанса. Вдова рассказала, что страдал покойный гипертонической болезнью, буквально ежедневно давление зашкаливало. Вот только пациентом он был недисциплинированным. К давлению двести двадцать относился пренебрежительно, как к лёгкому насморку. Набор лекарств, которые каждый гипертоник должен принимать ежедневно и пожизненно, игнорировал. От жены, пытавшейся его вразумить, отмахивался, мол, перестань ерундой заниматься, нормально я себя чувствую! Ну вот и дочувствовался, умер в шестьдесят четыре года. Можно сказать, сам к себе смерть приблизил.
Транспорт меня подвёл в этот раз, поэтому на работу пришёл на двадцать минут позже обычного. Только вошёл в медицинский корпус, как сразу столкнулся с бригадой, которую мы меняем. На вызов их отправили, чему врач Анцыферов был, мягко сказать, не рад. Но на сей раз вызов им дали профильный, так что повод для возмущения отсутствовал полностью. А для меня это всё означало, что наркотики я получу только после их возвращения. Ну и ладно, спешить некуда. Чем позже вызовут, тем лучше.
В семь тридцать пошёл на конференцию. В конце своего доклада, старший врач сообщила:
– Поступила телефонная жалоба от больной Курниковой на двадцать третью бригаду четвёртой смены. Двадцатого июня они приехали к ней на повод «Боль в спине». Сделали к***рол и фельдшер Леонтьев назначил ей кар***пин мид***лм и иб***фен. После того, как она их приняла, почувствовала себя плохо. С её слов «была как пьяная, темнело в глазах, отнимались ноги, казалось, что умирает». Требовала наказания и грозилась жалобой в Департамент. Но ведь назначения-то правильные…
– Да какая разница, правильные-неправильные! – вспылил главный врач. – Бригада неправа по любому! Кто вообще разрешал делать назначения? Ведь миллион раз твердилось, что «скорая» не имеет на это права! Хотите знаниями блеснуть, что ли? Ну блистайте дальше, ждите, когда на вас в суд подадут! Ведь была уже жалоба на врача, не помню фамилию. Назначила антибиотик, а он отёк Квинке вызвал. Тогда тоже говорили об этом на конференции. Уж думал все всё поняли, но оказывается ничего подобного! Короче, Ольга Дмитриевна, с вас докладная по этой жалобе. А вы, Надежда Юрьевна, вызывайте этого Леонтьева, берите с него объяснительную и пишите мне служебку на дисциплинарное взыскание.
Далее слово взяла начмед Надежда Юрьевна:
– Коллеги, начну с ваших взаимоотношений с диспетчерской. Если кто-то забыл, напомню, что все выездные работники обязаны подчиняться диспетчерам. Неважно кто вы: врач, фельдшер или медсестра. Для вас распоряжения диспетчера – это закон. Примерно, как в армии, где все беспрекословно должны подчиняться приказам командира. Диспетчеры второй подстанции жалуются на врача Данилова. Кстати, опять его нет. Документацию он оформляет с ошибками, диспетчеры, закрывающие карточки, естественно, делают ему замечания. Но он каждый раз начинает кричать о нарушении субординации, мол, какие-то фельдшеры смеют ему что-то указывать. Так вот, сразу скажу, никакого нарушения субординации здесь нет. Всё это прописано в триста восемьдесят восьмом приказе и должностных инструкциях. Кроме того, напомню, что диспетчерская – это не проходной двор. Приходить туда можно только по делу, а не просто поболтать. Кстати, позавчера я выгнала оттуда сотрудницу Сб***банка. Объясняю ей, что посторонним тут делать нечего, а она мне: «Я не посторонняя, а ваш менеджер, я за вами закреплена!». В общем, еле выпроводила её. А самое главное, всем по фигу, что в диспетчерской шляется непонятно кто!
– Коллеги, есть вопросы? – спросил главный врач.
– Да, у меня есть! – сказала фельдшер Уткина. – Точнее претензия к Андрею Ильичу. Я ему сдала отчёт для подтверждения категории, но он придрался и заставил почти всё переделывать. А когда я это успею, ведь срок уже истекает! С меня же доплату снимут!
– Юлия Васильевна, а о чём вы думали, когда сдавали отчёт? – спросил главный фельдшер Андрей Ильич. – Вы мне его принесли всего четыре дня назад. Где вы до этого были и на что рассчитывали? У вас там столько ошибок, столько ляпов, что его нельзя направлять на комиссию. Не собираюсь я из-за вас позориться!
– Да какие ошибки-то? – не унималась Уткина.
– Так, Юлия Васильевна, я вам уже всё объяснил и всё подчеркнул. Если всё-таки не поняли, то приходите ко мне и я ещё раз всё разъясню. Давайте не будем затягивать конференцию!
– Игорь Геннадьевич, ну вы видите, что происходит? – обратилась она к главному врачу. – Это что за издевательство?
– Никаких издевательств нет, – твёрдо ответил он. – Ваш отчёт будет читать, как минимум, председатель комиссии. И вывод может быть сделан такой, что на «скорой» работают люди профессионально неграмотные. А это никому ненужно. Коллеги, есть ещё вопросы? Тогда всем спасибо!
Бригада, которую мы меняем, ещё не вернулась, а потому вызвать нас не могли. Куда ещё пойти-податься бездельничающей бригаде? Конечно же в «телевизионку»! Только уселись, как тут же ураганом влетела нещадно матерившаяся пожилая фельдшер Нечаева.
– У меня наркотики пропали! Ну кто мог их <свистнуть>? – сходу выпалила она. – Здесь нет?
– Нет, не видно, – ответил я. – А где они у вас были?
– На стеллаже, где укладки ставим. Потом я пошла в диспетчерскую и забыла с собой взять. Минут через десять вернулась, а их нет. Везде всё обошла, но как в воду канули!
– А на пункте были? Скорей всего их Светлана забрала.
– Да там заперто, два раза дёргалась.
– Ну так ещё раз зайдите, она же не могла куда-то за пределы уйти.
И тут собственной персоной появилась Светлана:
– Лидия Владимировна, вы – Маша-растеряша! – сказала она Нечаевой. – Пойдёмте, отдам вам!
– Света, да разве так можно? Ты же меня чуть до инфаркта не довела!
– А разве можно наркотики без присмотра оставлять? – парировала Светлана и Нечаева не нашла, что ответить.
Вот и приехала наша бригада во главе со злым врачом Анцыферовым.
– Ну что, Александр Сергеич, подтвердился психоз?
– Да какой, <нафиг>, психоз! Пьянь голимая! С утра пришёл ужратый и давай жену гонять. А эта дура не полицию, а нас вызвала, говорит, крыша у него едет. И ведь не слушает, упёрлась, делайте ему капельницу с успокоительным! Потом уже надоело пререкаться, аккуратно её в сторону отодвинули и ушли. Так она нам вдогонку начала жалобой грозить! Эх и дурдом, блин!
– Так ведь дурдом – это наша естественная среда обитания. Куда мы от него денемся?
– Да <нафиг> мне нужна такая среда! – ответил он и отправился сдавать карточку.
Первый вызов прилетел к нам аж в начале одиннадцатого, побив тем самым все рекорды. Поехали к задыхающемуся онкобольному шестидесяти лет.
Открыла нам заплаканная немолодая женщина:
– Совсем ему плохо, чуть живой лежит. Уже и не говорит ничего, только стонет.
– Справка из онко есть?
– Да, вон, на столе лежит.
Прочитал я эту справку и всё там было абсолютно безнадёжно: рак обоих лёгких четвёртой степени с метастазами везде, где только можно.
Крайне истощённый, серо-бледный с синеватым носогубным треугольником, больной лежал на кровати. Рот его был широко открыт, словно с жадностью пытался захватить как можно больше живительного воздуха. Но, к сожалению, ничего не получалась. Сатурация, то есть насыщение крови кислородом была ничтожно малой: всего лишь шестьдесят семь процентов. Давление девяносто на пятьдесят, пульс нитевидный. Да, всё это говорило о том, что доживает страдалец уже не последние дни, а максимум, часы.
Вдруг больной издал протяжный стон и дыхание его прекратилось. Стоявшая рядом супруга, а точнее уже вдова, ойкнула и прижимая руки к лицу, спросила напряжённым голосом:
– Что с ним такое? Он умер, что ли?
– К сожалению, да, – ответил я, но она не собиралась сдаваться и мириться с внезапной утратой.
– Да что вы стоите-то? Сделайте что-нибудь, пусть ещё поживёт хоть чуть-чуть!
Здесь я должен пояснить, что при онкозаболеваниях четвёртой стадии с метастазами, реанимация не проводится. Вот только есть такая штука, как реанимация по социальным показаниям. По-другому её можно назвать «реанимацией понарошку». Нет, она не предусмотрена никакими нормативными актами, для неё не существует алгоритмов, да и вообще, выполнять её никто не обязывает. Цель в данном случае не возвращение к жизни, а всего лишь успокоение близких умершего. В течение десяти минут мы выполняли это показательное действо. Вдова, увидев, что было сделано всё возможное, стала намного спокойнее. После этого, законстатировав смерть и объяснив дальнейшие действия, мы ушли.
На первый взгляд, родственников, требующих бессмысленной реанимации онкобольных, понять можно. Ведь они готовы цепляться за любой, даже призрачный шанс на возвращении к жизни близкого человека. Однако за этим кроются неосознанные эгоизм и жестокость. Ведь люди отказываются понимать, что в случае успешной реанимации результатом будет лишь продление мучений. В чём здесь эгоизм? Да всего лишь в том, что в таких случаях действует подсознательная установка: «Пусть он будет со мной, а какой ценой, это неважно».
После освобождения, нам было велено следовать в сторону Центра, но по пути получили вызов: без сознания мужчина сорока под вопросом лет на улице. И было ещё интересное примечание: лежит в куче чернозёма.
Прибыв на место, мы застали настоящее шоу. На той самой куче сидел бомжеватого вида мужичок с совершенно чёрной физиономией. Но он не просто сидел, а улыбался во всю ширь щербатого рта и помахивал рукой. Ещё бы, ведь на него свалилась невиданная ранее популярность. Прохожие останавливались, весело приветствовали, а некоторые и на камеры снимали. Одним словом, это был его настоящий звёздный час.
– Здравствуйте, господин африканец! – политкорректно поприветствовал я его. – Как дела? Есть ли жалобы?
– Дайте соточку? – попросил он в ответ и хитро посмотрел на нас.
– Нет, хоть ты и звезда, но не дадим. Давай-ка поднимайся и иди куда-нибудь с глаз долой. Можешь идти-то?
– Да без базара! – сказал он, однако попытка встать оказалась безуспешной.
Ну что ж делать, пришлось моим парням придать ему вертикальное положение. После этого, при поддержке, он сделал несколько пробных шагов, а дальше уже пошёл сам. И были мы весьма рады этому. Ведь если бы пришлось везти его в вытрезвитель, то тогда бы он нам всё перепачкал. В документации я написал, что на месте никого не оказалось. Зачем пустую писанину разводить?
Вытрезвителем мы для краткости называем «Пункт помощи лицам, находящимся в состоянии алкогольного опьянения и утратившим способность самостоятельно передвигаться». Это не самостоятельное юрлицо, а структурное подразделение наркологического диспансера.
Повод к следующему вызову был: под вопросом умерла женщина шестидесяти двух лет.
Подъехали к «хрущёвке» на окраине города. Изрядно покорёженная металлическая дверь квартиры, похоже не запиралась вообще. Для приличия всё-таки постучали и услышали мужской голос: «Заходите!».
В комнате за столом с объедками и торжественно выставленной початой бутылкой водки, сидели четверо поддатых мужчин.
– Что случилось? – кратко спросил я.
– Баба моя вроде умерла, – ответил один из них, выглядевший старше своих собутыльников. – Идите в ту комнату, посмотрите.
Там мы сразу увидели, что на грязной постели лежала не баба, а её тр-п. Причём уже не первой свежести, с давностью смерти не менее двенадцати часов. До бурного гнилостного процесса оставалось совсем немного.
– Умерла она, – сказал я. – Живой-то вы её когда последний раз видели?
– Когда… Вчера вечером, я не знаю во сколько… Часов в десять, наверно. Она сто грамм выпила и спать завалилась, – ответил тот, который старше.
– Она вам кем приходилась?
– Ну как назвать-то… Сожительница, мы же с ней не расписаны.
– Она чем-то болела?
– Да <фиг> её знает, я что, врач, что ли? Всё, давайте увозите её, пока не завоняла! – с нескрываемым раздражением ответил он.
– Нет, мы тр-пы не возим. Сейчас вызовем полицию, и они сами решат вопрос с перевозкой. Кстати, дайте её паспорт и полис.
– Да вы чего, смеётесь, что ли? Какой паспорт? Она его потеряла давно! А полис вообще не оформляла.
– И что, больше никаких документов нет? Хотя бы свидетельство о рождения.
– Ну ёп… Нет здесь ничего! Если чего и есть, то у неё в деревне осталось.
Что ж делать, записали данные покойной со слов сожителя и стали дожидаться полиции. Нескоро они приехали, минут через сорок и наконец-то отпустили нас.
Этот бывший сожитель служит очередным ярким примером алкогольной деградации. Примером того, как некогда цельная личность безвозвратно утратила все высшие чувства, в частности любовь или хотя бы простую привязанность, способность к сопереживанию, горечь утраты близкого человека. Главное место заняли интересы, направленные на добычу и потребление алкоголя.
После освобождения рассчитывали мы на обед, но, как всегда, вместо него мы получили вызов: гематурия, боль при мочеиспускании у мужчины тридцати одного года. Нда, замечательный вызов. Можно подумать, что все фельдшерские бригады полностью повымирали.
Открыла нам рыдающая молодая женщина:
– Идите, посмотрите этого придурка! Он говорит, что я его трип***ром заразила! – сказала она, захлёбываясь слезами.
Больной с крайне злым выражением лица сидел на диване. Не дожидаясь вопросов, он заявил:
– Я от этой ша***вы трип***р подцепил! Всё, блин, я на развод подаю!
– И откуда же такая уверенность? Почему именно трип***р?
– Да потому что мне сс***ть больно и ошмётки гноя вылезают! Вот, смотрите, я специально в банку по***сал!
Да, действительно, в розоватой моче были два небольших включения неправильной формы с рваными краями.
– То, что плавает в моче – это не гной, а частички слизистой оболочки мочевого пузыря, – объяснил я ему. – А это говорит о том, что у вас цистит. Проще говоря, мочевой пузырь воспалился.
– Ну правильно, воспалился. А от чего? От трип***ра!
– Нет, совершенно необязательно, – возразил я. – Точно будет известно по результату анализа, но я думаю, что вряд ли у вас вензаболевание. Вы лучше скажите, в последнее время не простужались? Может посидели на чём-то холодном?
– Ну мы это… На рыбалку ездили, с ночёвкой, малость бухнули. Я потом на берег сел и отрубился.
– А сидел-то прямо на голой земле?
– Да, я, но я потом встал и в машину пришёл. Ну так что мне теперь делать-то?
– Сейчас поедем в урологическое отделение. Не факт, что вас положат, но рекомендации дадут.
К сожалению, больной даже не попытался хоть немного смягчить свой настрой в отношении супруги. Что ж, хозяин-барин, в наши задачи воспитание не входит. Поскольку наличие крови в моче является показанием для госпитализации, свезли мы его в урологию с диагнозом «Геморрагический цистит». В переводе на простой язык это означает воспаление слизистой оболочки мочевого пузыря, сопровождающееся выделением крови.
Кстати сказать, слово «трип***р» является совершенно приличным. Это прежнее официальное название гонореи. Происхождение слова точно неизвестно и существуют две версии. По одной из них оно происходит от искажённого нижненемецкого «trippen» – «капать», а по другой – от английского «drippen», вариантами перевода которого являются «капельный водовыпуск» или «капельница». Здесь может возникнуть вопрос: зачем же в приличном слове я поставил звёздочки? Да всего лишь затем, что алгоритм Дзена может счесть его нецензурным.
После освобождения, нам наконец-то разрешили обед. Вновь мне очень хотелось какой-нибудь свежей выпечки, но ничего не вышло. На «скорой» её всю уже раскупили, а заезжать в магазины, пусть даже и по пути, начальство строго запретило.
У крыльца, в полном составе, отравляла атмосферу реанимационная бригада. И лица их были какими-то мрачно-тоскливыми.
– Что-то вы не веселы, господа? – поинтересовался я.
– А с чего веселиться-то, Иваныч? Три смерти в присутствии с безуспешными реанимациями! Три подряд, прикинь! – ответил врач Березин.
– А кто же в этом виноват, Геннадий Викторыч? – спросил я. – Ведь ты же сам всегда жаловался, что вас на всякую ерунду посылают. Вот теперь уже не ерунда, а всё по-серьёзному.
– Да так-то оно так, Иваныч, но ведь три подряд! Это ж форменное <распутство> получается!
– Ну ничего, может следующие вызовы спокойными будут.
– Дай бог…
Думал, что после обеда нас как всегда вызовут сразу, однако ничего подобного не случилось. Тут же началось у меня внутреннее противоборство: прилечь-не прилечь. Но прервал его вызов: психоз и порезанные вены у женщины сорока трёх лет. Заметил я, что теперь наши психиатрические вызовы поступают строго после обеда. Такое чувство, что больные специально дожидаются, когда мы будем сытыми и добрыми.
В прихожей нас встретила мать больной с недовольным лицом:
– У меня уже сил не хватает, не могу я с ней справиться. Опять обострение началось. Ничего не ест, не моется, вся вонючая стала. С кем-то всё переговаривается, видать опять «голоса» начались. Взяла и все руки себе изрезала, но, правда, несильно. Давайте увозите её, иначе она меня в могилу сведёт!
– Она на учёте состоит?
– Да, уж давно. Инвалидность у неё второй группы.
– Лечение получает?
– Ничего не получает, к психиатру давно не ходила. Я же силой не могу её заставить.
Больная, в ночной рубашке с жёлтыми разводами, сидела на диване перед телевизором. Выглядела она неопрятно: свалявшиеся грязные волосы, под ногтями чернота, ощутимый запах мочи. Её одутловатое круглое лицо было маскообразным, не выражающим совершенно никаких эмоций. На обоих предплечьях – целый частокол из множественных поверхностных порезов.
– Здравствуйте, Людмила Витальевна! Что вас беспокоит?
– Много чего. Я боюсь, что исчезну навсегда… – сказала она и начала к чему-то прислушиваться.
– Что вы сейчас слушаете?
– Да достала уже эта <самка собаки>!
– А кто она такая?
– Откуда я знаю? Баба какая-то.
– И что она вам говорит?
– Повторяет как попугай: «Ты – криво*опая! Ты – тупая!». Она может к телевизору подключаться и там сразу лица людей меняются. Так она их ещё против меня настраивает, теперь на меня как на врага народа смотрят. А то чего-нибудь приказывать начинает.
– Это она приказала руки порезать?
– Да, но я не стала сильно резаться.
– А разве нельзя её просто послать подальше?
– Ага, я чё, смертница, что ли?
– То есть, она отомстить может?
– Конечно! Она так делает, как будто я внутри переламываюсь. Знаете, как больно! А ещё она может моё тело уничтожить и тогда я невидимкой стану. Зачем мне это надо?
– А её голос откуда слышится?
– Внутри ушей, из черепа.
– Скажите, а у вас есть какие-то планы на будущее?
– Ну я не знаю… Какие, нафиг, планы?
– А чем вы обычно занимаетесь?
– …Телевизор смотрю, лежу, сижу.
– И какие же передачи или фильмы вам нравятся?
– Да вообще никакие.
– Ну может вам хотелось бы что-то посмотреть?
– Нет, не хочу.
– А что вы больше всего любите поесть?
– Мне без разницы, я всё ем.
– Людмила Витальевна, а вы считаете себя больной?
– Так я из-за этой <самки собаки> больная. Мне надо изнутри всё выбросить и вычистить.
– Ну что ж, тогда поедем в больницу, там вас хорошо почистят и выбросят всё лишнее.
Несмотря на то, что у меня не было документа с готовым диагнозом, параноидная шизофрения никаких сомнений не вызывала. Эта болезнь сформировала у Людмилы Витальевны выраженный апатоабулический дефект. Проще говоря, она утратила жизненные цели, стремления, желания, живость эмоций, способность получать удовольствие. Ничего ей неинтересно и ничего не хочется. Острую психотику в виде галлюцинаций и бреда убрать можно. А вот апатоабулия необратима и останется навсегда.
Следующий вызов был срочным: ДТП с двумя пострадавшими. На себя вызвала первая, реанимационная, бригада.
Когда прилетели со светомузыкой, увидели в хлам разбитую легковую иномарку и КамАз с повреждённой «мордой». Гаишники были уже на месте и проводили осмотр места происшествия. А мы с первой и десятой бригадами стояли и терпеливо ждали, когда спасатели срежут крышу и откроют двери легковушки.
– Водитель – тр-п, пассажир рядом с ним тяжёлый, чуть живой, с открытой черепно-мозговой. Пассажирка сзади в сознании, вроде как с переломами ног и закрытой черепно-мозговой, – объяснил врач Березин. – Мы берём тяжёлого, а вы – женщину сзади.
Когда пострадавших деблокировали, оказалось, что мужчина, сидевший рядом с водителем, уже не подавал признаков жизни. Тем не менее, бригада загрузила его в машину, чтоб выполнить реанимацию. А вот «наша» пострадавшая молодая женщина очень порадовала. К счастью, её ноги не были сломаны, отделалась она ушибами голеней. Несмотря на то, что патологической неврологической симптоматики я не углядел, но всё равно выставил под вопросом закрытую черепно-мозговую травму – сотрясение головного мозга. Но, относительно нормальным было её физическое состояние. А вот психическое, мягко сказать, было не очень. Поначалу лежала она тихо, кратко отвечала на вопросы. Но вдруг на неё как лавина обрушилось осознание случившегося.
– А где Вова? – встрепенувшись, неожиданно громко спросила она.
– Какой Вова?
– Ну который за рулём был?
– Не знаю, им другая бригада занимается, – соврал я.
– А куда его повезли?
– Не знаю. Вы можете потом позвонить на «скорую» и всё выяснить.
– Ааа! – крикнула она и разразилась рыданиями.
Пришлось уколоть ф***памом, после чего она успокоилась, погрузившись в полудрёму. Дописал я второй диагноз: «Острая реакция на стресс», после чего свезли её в стационар.
Далее нас вызвали на психоз у мужчины сорока восьми лет.
Открыла нам перепуганная пожилая женщина и полушёпотом рассказала:
– Я к сыну вас вызвала. Ой, как он меня напугал! Вы представляете, хотел себе горло перерезать! Я случайно заметила, смотрю он вот тут стоит перед зеркалом и нож у шеи держит! И я сразу закричала, нож кое-как отобрала, а потом вас вызвала.
– А он у психиатра не наблюдается?
– Ой, да он уж лет пятнадцать на учёте, с молодости. Шизофрения у него. Но ведь он не какой-то дурачок, у него высшее образование, физмат университета окончил. Семья была хорошая, жена и сын. А потом из-за этой болезни чёртовой всё прахом пошло.
Больной, худощавый мужчина с бледным лицом, выглядел намного моложе своего возраста. Он сидел за ноутбуком и что-то быстро писал, не обратив на нас никакого внимания.
– Здравствуйте, Константин Евгеньевич! Отвлекитесь, пожалуйста, давайте мы с вами побеседуем.
Чуть обернувшись, он быстро спросил, будто выстрелил:
– О чём?
– Для начала, повернитесь, пожалуйста, к нам лицом. А то как-то невежливо получается.
Когда он повернулся, на его шее мы увидели две ярких длинных царапины.
– Константин Евгеньевич, есть ли у вас какие-то жалобы?
– А вы кто, психбригада, что ли?
– Да, она самая.
– Чего вы от меня хотите? Опять в дурку упрятать? Мать вам уже всего наговорила?
– Константин Евгеньевич, нам никто ничего не наговаривал. Вы лучше скажите, что вас беспокоит?
– В каком смысле?
– В самом простом. Есть ли какие жалобы?
– Жалобы есть, но вы к ним отношения не имеете.
– Вы скажите хоть одну, вдруг мы всё-таки поможем?
– Ну спецслужбы меня под плотный колпак взяли. И дальше что?
– А за что они вас? Причина-то есть?
– Есть. Давно уже есть. Это с моей диссертацией связано. Я её пишу уже пятнадцать лет и всё это время они надо мной откровенно глумятся. Вся квартира полностью под наблюдением, даже в туалет нельзя сходить спокойно. Они мою жену на измену толкнули и семью разрушили. Да много всего натворили…
– Если не секрет, какая тема диссертации?
– Нет, не секрет. «Общая теория бытия».
– Ооо, тема глобальная! Она на философии основана?
– У вас мышление слишком примитивное. Плоское какое-то. Если сказать коротко, то эта теория ответит на все глобальные вопросы. Она полностью весь мир изменит.
– Хорошо, Константин Евгеньевич, а зачем же вы пытались шею-то порезать?
– В знак протеста.
– Против кого?
– Против спецслужб. Мне не надо, чтоб они в мои мысли проникали. Из-за них у меня в голове бардак полный, такое чувство, как будто мозг выковыривают.
– Всё понятно. Константин Евгеньевич, нужно поехать в больницу. Так что, собирайтесь.
– Я так и знал. Что, натравили вас на меня? Команду «фас» дали? А если я откажусь и не поеду?
– Константин Евгеньевич, вы не один раз госпитализировались и сами всё прекрасно знаете. Ну зачем вам нужны эти проблемы?
– Ладно, я не могу с вами драться…
У Константина Евгеньевича – параноидная шизофрения с бредом изобретательства и преследования. Судя по всему, её течение непрерывное, а прежняя ремиссия была неполной. Здесь может вопрос возникнуть: а зачем его было госпитализировать, если он никому не мешал? А причины были в том, что под влиянием бреда преследования он мог совершить общественно-опасные действия, борясь с мнимыми спецслужбами. И кроме того, был риск добровольного ухода из жизни. Да, Константин Евгеньевич всего лишь поцарапал шею, но где гарантии того, что в следующий раз он не нанесёт себе смертельные повреждения?
Далее нас вызвали дежурить на пожаре, и это очень не понравилось. Ведь моя смена подходила к концу, а на дежурстве можно было зависнуть незнамо на сколько.
Подъехали к пятиэтажке. Пожарные уже были на месте и вовсю работали. Из открытых окон третьего подъезда шёл небольшой дымок. Полюбопытствовал я у руководителя пожаротушения о случившемся, и он сказал, что электрощит задымился, видать короткое замыкание произошло. Вскоре, к великой радости, нас отпустили. Вот и отлично, на этом закончилась моя смена.
А ночью приснился мне странный-престранный сон. Раньше никогда в жизни не было ничего подобного. Нет, сны я вижу регулярно, однако ничем примечательным они никогда не отличались. Но в этот раз привиделась очень реалистичная детективная история. Суть её была в том, что оперативная группа во главе с нашим главным врачом, разрабатывала план задержания вооружённой банды. Нет, не спрашивайте меня, какое отношение имеет главный врач к оперативной работе. Сам не знаю. Но, во сне это воспринималось как само собой разумеющееся. И даже более того, я настойчиво просил, буквально упрашивал Игоря Геннадьевича включить меня в группу задержания. В конечном итоге, к моей непередаваемой радости он согласился.
А вот дальше случилось ужасное: забывшись, я опоздал к назначенному времени, но всё же побежал сломя голову. Когда подбегал к нужному месту, услышал перестрелку, которая тут же стихла и стало понятно, что всё закончилось. Сразу же на меня обрушилось сильнейшее чувство вины. Ведь получилось, что я, сам же напросившись на участие в операции, не явился и всех подвёл. И в следующий момент наступило пробуждение. Принято считать, что сон – это неотреагированная реальность. А потому можно предположить, что реальной основой были недавние общеизвестные события. Но хоть я и воспринял их тревожно, однако категорически не желал лезть на рожон и уж тем более, участвовать в боестолкновениях. В общем, основа сновидения так и осталась непонятной. Да в общем-то и наплевать на эту основу. Ведь наутро ждали меня самые, что ни на есть, мирные, а потому, приятные дела: поездка на дачу и поход в лес.
Все фамилии, имена, отчества изменены
Продолжение следует...
Реклама
Уважаемые читатели, предлагаю Вам свою новую книгу "Новые байки старого психиатра".
Приобрести её можно по этой ссылке: https://www.chitai-gorod.ru/r/QhKPB
