Марии Петровне Носовой было скучно, даже, скорее, одиноко. За окном гвалт, кто–то переезжает, где–то ругаются мужчины, плачет ребенок, скрипит тележка дворника, а она, Маша, сидит у себя дома и мается от того, что не с кем и словом перемолвиться. Был у нее, конечно, кот, дворовой породы парень, но очень смышлёный, Лёнька, но что с него возьмешь. Он ведь молчит, только презрительно глянет на хозяйку и лениво развалится на подоконнике, подставив пузо ласковому летнему солнышку.
У Марии Петровны были знакомые, коллеги, но лето как будто слизывало их с ее жизни. Все куда–то уезжали, сажали, сеяли, плавали, собирали, закатывали и строили, а Маше податься было некуда. Раньше она выходила во двор и скромно сидела на лавке около дома, наблюдая, как мимо протекают потоки загорелых людей, как соседка Ирина Витальевна пропалывает клумбу под своим окошком и потом, поправив косынку на голове, тащит лейку, чтобы полить бархатцы и Анютины глазки.
Маша бы помогла ей, да Ирина Витальевна никого к своему садику не подпускала, всё делала сама.
А потом лавку от подъезда вообще убрали, вняв просьбам жителей первого этажа.
И Маше стало совсем грустно.
Были, конечно, еще сериалы. Их в невиданном достатке развелось на всех каналах, что работали у Марии Петровны. Сначала Маша глотала эти выдуманные истории как горячие пирожки, а потом приелись и они…
Маша задумчиво ходила по квартире. Пыль, и та уже была везде вытерта, переложены подушечки на диване, перемыта посуда, и подметен в сотый раз пол. И всё равно скучно…
Мария Петровна села в кресло, повздыхала, а потом сняла с полки толстую, обернутую старой газетой книгу. Полистав ее, Маша заинтересованно нахмурилась, потом стала ощупывать себя, отложила рукопись и, резко встав, снова села.
— Темнеет… Кружится… Холодеет в руках, покалывает… — бормотала она, потом опять увлеченно взялась за книгу.
Маше даже поплохело.
Она начала усиленно дышать, но так стало только хуже. Выпила воды. Глотать было тяжело, жидкость как будто застревала в горле, не стекая в пищевод.
Маша испуганно посмотрелась в зеркало.
— Ну точно! Бледная кожа, склеры, вон, какие… И эти… Ну, как их там… — она быстро перелистала страницы назад. — Да, губы синеватые.
Мария Петровна медленно, держась за стену, дошла до телефона.
— Скорая? Это Скорая? Мне плохо. Что плохо? Всё плохо. Все признаки… Да–да! Гипертонический кризис… Ах, нет, криз. Простите, я в терминологии еще не сильна…
…Так Мария Петровна впервые попала в третью городскую больницу.
Приехавшая Скорая сначала брать ее не хотела.
— Женщина! У вас всё в порядке! Вы абсолютно здоровы! — раздраженно сказал в сотый раз фельдшер Витя, закрывая чемоданчик и снимая перчатки.
— Да как же в порядке, вон, руки трясутся как! А стучит, стучит сердце, я прямо чувствую! — упиралась Маша. — А вдруг вы уедете, и я помру! На вашей совести, молодой человек, будет моя смерть! Мои родственники вас засудят!
— Послушайте, Мария Петровна, вы всё себе надумали! Откуда вы вообще взяли, что у вас что–то не так? Лягте, отдохните, почитайте эту,.. — Витя почесал голову, — Джейн Остин, ну, или Достоевского возьмите. Вон у вас сколько книг на полках! Сходите погулять, посидите у пруда в парке, купите себе мороженое и дышите!
— Я не могу дышать, вы понимаете?! Я… Ох, голова… Кружится голова…
Вот так оно и получилось, что Маша вышла с кулёчком вещей из подъезда, торжественно поддерживаемая под локоточки Виктором, страдальчески кивнула дворнику и нырнула в салон машины. Там она тяжело опустилась на носилки и вздохнула.
— Душновато тут у вас, однако! Ну ничего, я потерплю. Вы мои вещи, вещи–то там не потеряйте, пожалуйста…
Виктор закатил глаза и сел рядом заполнять бумаги.
— А что, сирену вы не включаете? Так поедем? — тихим, умирающим лебедем прошелестела Маша.
— Олег, включи сирену. Барышня желает с ветерком!..
Водитель недовольно крякнул, и завыла, затрещала сирена, замигали лампочки на крыше кареты…
И вот уже Маша сидит в Приемном покое, пьет водичку из пластикового стаканчика, глядит на суетящихся врачей и думать забывает о том, как плохо ей было до этого. Народу в Приемном пока мало, поэтому Машу быстро принимает и осматривает дежурный врач.
— Что, скучно дома? — заговорщицки улыбается доктор и подмигивает медсестре.
— Да что вы?! Плохо мне, вот очень плохо… — Маша сникает, снова чувствует дрожь в руках, бледнеет и затихает…
… Марии Петровне выделили койку у окошка. Уютно, тепло, приятно пахнет чистотой и хлоркой. В палате кроме Марии еще двое больных. Женщины отвернулись к стенке, лежат молча, шумно дыша.
Маша посидела–посидела, потом переоделась в халат, как велел доктор, встала, прошлась по палате, поправила жалюзи на окнах.
— Я окошко открою? Душно что–то, — бросила она в тишину комнаты.
Пациентки молчали.
— Так я открою. Если кому будет дуть, скажите!
Ветер загнал в палату бабочку. Та, шумно обивая крылышки о стекло, рвалась наружу, но никак не могла найти выход.
— Ах, ты, гугусенька! — прошептала Мария Петровна, протянула руку, чтобы схватить бабочку, но та вырвалась и ринулась вверх. — Ну куда же ты!
Когда в палату вошел Григорий Ильич, лечащий врач, Маша уже стояла цаплей на стуле и пыталась поймать бабочку.
— Это что такое?! — заорал Гриша, Мария Петровна вздрогнула, пошатнулась и, чуть не упав на пол, оглянулась.
— А? Что такое? Да вот, видите, создание Божье, беззащитное, попало в ловушку, так помрет ведь, несчастное!
Григорий Ильич растерянно пожал плечами.
— Мария Петровна, я вас тут осмотреть пришел. Но вы, я гляжу, заняты. Мне попозже зайти или вы сразу вещи соберете и домой поедете?
Маша на миг замерла, потом тяжело слезла со стула и, аккуратно сложив ручки на коленях, села напротив доктора.
— Нет–нет, я вот… Я сижу…
Через час Григорий Ильич звонил Машиной дочери, Ирине.
— Понимаете, тут такое дело… Вы только не пугайтесь…
— Что она опять учудила? — устало просила Ира, выходя из офиса на улицу.
— Ваша мать в больнице. Ничего опасного, мне даже кажется, что она симулирует… Вы бы приехали, поговорили с ней…
— Нет.
— Почему нет? Вы ее родственница, повлияйте на мать, уговорите вернуться домой.
— Я ее дочь, не более того. У меня своя жизнь. Мы с мужем честно пытались вовлечь маму в воспитание внуков, приглашали к нам в гости, но она, как обычно, делает так, что мир начинает крутиться только вокруг нее. Знаете, это надоедает. Если вам нужны деньги на ее лечение, скажите, я привезу или переведу. Но навещать ее не буду. Вы сказали, что ничего серьезного там нет, так что извините.
— Но Ирина…
— Я больше не могу говорить, я на работе! Это она вас попросила мне позвонить? Простите, но я не приеду.
Ира бросила трубку и с досадой оглядела разноцветную от летних нарядов горожан площадь. Весело бил в небо фонтан, шуршали привязанные за веревочки воздушные шары, тележка с мороженым уютно утроилась в теньке, под раскидистым дубом.
— И что же тебе не живется, мама! — думала Ира, поднимаясь на лифте. — Вместе жили, ты ныла, что плохо, что тесно и шумно. Теперь тебе опять всё не так, опять тянешь меня к себе, а потом оттолкнешь…
… Мария Петровна перезнакомилась со своими компаньонками, выяснила, что у Арины недавно сгорела дача, женщина слегла с давлением и вот теперь коротала дни на долечивании в стационаре после интенсивной терапии. Яна Егоровна, пациентка грузная, мучающаяся диабетом, попала сюда после того, как упала на улице, потеряв сознание. Ее часто навещал муж, приносил домашнюю еду, долго сидел рядом и рассказывал о житье–бытье.
Маша удивлялась, неужели Яне интересно слушать всю эту пустую болтовню.
Мария рассталась с мужем десять лет назад. «Да и Бог ему судья, да был бы жив!» — любила добавлять Маша, когда рассказывала, как муж просто собрал вещи, сказал, что устал крутиться вокруг Марии, и ушел.
А потом ушла и дочь. И редко звонила, быстро выясняла, всё ли в порядке, не дослушивала до конца и прощалась…
Маша, как самая здоровая из пациенток, взяла над своими подружками шефство. То воды принесет, то поправит подушку, то позовет медсестру. Яна и Арина благодарно кивали и всё удивлялись, отчего такую добрую, отзывчивую женщину никто никогда не навещает.
— Машенька, а что же, у вас родные далеко? Приехать не могут? — спросила как–то вечером Арина.
— Родные? Да заняты все. Не до меня им. Да и не нужно мне ничего.
— Ну как же? Дети есть у вас?
— Дочь. Но у нее своя семья, работа. Ей некогда.
Мария не стала рассказывать, что позавчера пыталась дозвониться до Ирины, но та сбрасывала звонок, а потом написала, что занята и перезвонит позже.
Маша ждала ее звонка, ходила по больничному коридору с телефоном в кармане, но Ирина так и не объявилась.
— Да никакая работа не должна отвлекать от семьи! — уверенно сказала Яна. — У меня, вот, двое сыновей. У каждого по двое детей…
— Прогрессия… — кивнула Мария.
— Что? — не поняла Яна.
— Я говорю, прогрессия! Арифметическая… — уточнила Мария.
— Ах, ну да. Так вот, у всех дела. Но звонят, навещают, да вы сами их видели. А как же! Мы же семья!
Женщина вдруг замолчала, заметив, как потупила глаза Мария Петровна.
— Извините, я, может, зря всё это говорю… У каждого своя жизнь… — смутилась Яна.
— Да нет, что вы! А ну–ка девоньки, давайте я нам кефирчика принесу. На сон грядущий очень, говорят, полезно! — Маша, запахнув халат, взяла чашки с тумбочек и вышла в коридор.
— Мария Петровна! – вдруг окликнул ее дежуривший сегодня Григорий Ильич. — Как вы себя чувствуете?
Маша замерла с тремя чашками кефира в руках, обернулась и пожала плечами.
— Да вроде бы ничего. По утрам иногда голова как чугунная, а так хорошо.
— Послезавтра выписываем вас, так что потихоньку собирайтесь.
— Как так выписываете? Да я ж только недельку тут… Да я ж вся больная!
Григорий только усмехнулся. Анализы Маши были отличными, сердце работало как часы, а румянец на щечках говорил о высоком уровне гемоглобина…
… — Да что ты ее держишь? — усмехались коллеги, когда на летучках Гриша рассказывал о своей подопечной. — Ведь здоровая как бык, симулянтка, место только занимает! Её еще когда на Скорой привезли, сразу было понятно, что старушка просто скучает, вот и придумала себе развлечение.
— Ну, у нее было некоторое повышение давления, да и с кровью не очень, — уклончиво ответил Григорий, теребя в руках медицинские карты. — Да тут еще такое дело… Она, вы видели, к нам сюда какая приехала?
— Какая? — спросила Верочка, молодая, жутко красивая женщина, по которой вздыхали все практиканты.
— Да пустая вся. Видно, что никому она не нужна. А тут, посмотрите, ожила, суетится, за своими соседками ухаживает, в порядок мысли свои приводит. Вчера сходила в нашу библиотеку, ну, ту, у столовой, взяла себе кого, вы думаете?
— Романчик какой-нибудь с неприличной картинкой на обложке? — бросили товарищи.
— Нет, ребята. Дюма. За классику старушка взялась.
— Дома пусть читает классику. А тут больные должны лежать.
Гриша только вздохнул. Да, они были правы, а он – нет. Да, Маша симулянтка и обманщица. Но Григорий, по наивности ли или по доброте, считал себя врачевателем не только тел, но и душ.
Он не стал рассказывать, как случайно подслушал разговор Марии Петровны с дочерью. Та, видимо, всё порывалась положить трубку, спешила, а Маша торопливо рассказывала о событиях в больнице, о том, какие у Марии добрые и внимательные соседки. Но Ира не слушала. Ира уже давно ничего не слушала, с тех пор, как поняла, что и ее слушать мама не собирается…
Маша тогда вздохнула, попрощалась с Ириной и села на стуле в коридоре, рассеянно глядя перед собой. Потом, заметив Григория, оживилась, вскочила и затопала к нему, шаркая по полу разношенными тапками…
Вроде бы ничего особенного, но стало Грише как–то жаль ее…
… Марию Петровну выписали. Но через месяц она снова тут как тут, и вроде симптомы есть, и подлечить кое–что нужно, а так – всё та же, улыбается, как будто в пионерлагерь приехала. И опять к Григорию Ильичу, своему верному и мудрому пионервожатому.
— Опять вы? — устало спросил он. — Опять давление?
— Ох, и не говорите, Григорий Ильич. Замучилась совсем. Я уж и гуляла, и старалась зарядку делать. Всё–всё, как вы сказали, а, оно, вон, опять скакнуло… Скорая приехала, ну как они меня одну дома оставят, мало ли что…
— А у вас разве нет кота? — просил Гриша, усадив Марию Петровну на кровать и нацепив на ее палец прищепку для измерения кислорода. — Сидите смирно, сейчас оксиметр поработает, а вы отдохните. Так что с котом?
— А как вы узнали? — удивленно спросила Мария.
— Да шерсть на халате у вас. Нехорошо, у кого–то может быть аллергия…
— Да–да! Я поменяю, я переоденусь, держите свой окси… окса... — Маша всё никак не могла выговорить название прищепки. — Кот с соседкой, я ее попросила. Так, где мои вещи?..
— Рано, сидите.
Гриша нахмурился. Показатели приборчика были отнюдь не так оптимистичны, как хозяйка цветастого, байкового халата, что так рвалась к бурной деятельности.
— Ладно. Все процедуры завтра вы пройдите, потом посмотрим.
— Да, конечно! А что мы посмотрим? Это же просто давление, как тогда?..
— Конечно, вы отдыхайте. Вот я вам тут книгу принес. Детектив. Вы любите детективы?
— Я… Наверное, люблю, — кивнула Маша и улыбнулась.
… На следующий день Марию направили на рентген, а потом, ближе к обеду, Григорий звонил ее дочери, снова и снова набирая номер. Но Ира, видимо, была опять занята.
— Мария Петровна! А муж у вашей дочери есть? — как будто между прочим спросил доктор у Маши, встретив ее в коридоре.
— Есть, а что такое?
— Ничего, просто надо же нам как–то анкету про вас заполнить.
Гриша врал, не моргнув глазом, врал пожилой женщине, которая годилась ему в матери или даже в бабушки.
— Анкету? Это такие новые правила? Муж есть… Да, Ирочка замужем…
— Мне нужен его телефон. А то как же без телефона! Знаете, эти анкеты, они такие дотошные!
Маша вынула из кармана телефон, пощелкала там, что–то бормоча и спустив очки чуть вниз, а потом радостно сказала:
— Вот, нашла. Тимурка... Хороший мальчик. Ирочка его с детства знала, мы жили в одном дворе с этим мальчиком. Он, знаете, такой был тихий, застенчивый…
Она еще что–то рассказывала, но Гриша не слушал, быстро списывая номер мужчины к себе в блокнот…
… — И что ты думаешь? — спросила, выдувая красивыми губами табачный дым, красавица Вера. — Без ее согласия ты не можешь распространяться о диагнозе! Ты еще в вечерних новостях выступи!
— Я знаю. Можно просто попросить, чтобы он прислал сюда Ирину. Марии Петровне нужна будет поддержка. Такие новости, Верочка, ни здоровья, ни счастья не прибавляют. А Носова впечатлительна. Она же, знаешь, как к нам в первый раз попала?
— Как?
— Энциклопедию медицинскую почитала.
— Ну, Гриш, я не знаю ,что ты так ее оберегаешь, прямо по–отечески, но имей в виду, с огнем играешь. Узнает она, что ты родственникам болтаешь про нее, подаст на тебя в суд.
— Не подаст. И не узнает, — уверенно сказал Григорий
Спустившись по лестнице, он вышел на крыльцо, потоптался у склонившейся к самому козырьку липы, вздохнул, щурясь от солнца, как довольный кот, а потом решительно позвонил Тимуру.
…— Извините, но Ирина не общается с матерью. Они совершенно чужие друг другу люди. Этого уже не изменить, простите.
— Тимур, я всё понимаю. Но может так получиться, что через полгода и общаться будет не с кем. Марии Петровне скоро понадобится ваша помощь и поддержка. Ну, по–человечески поймите, тут не до семейных ссор, дело серьезное!
— Что ж, если нужны будут деньги, ну, на лечение или еще что, я готов перечислить. Не стоит беспокоить Ирину. Понимаете, мы ждем ребенка, Ирочка тяжело переживет первые месяцы. Не надо ее волновать.
— Да. Не будем волновать Ирину, — кивнул Гриша. — И денег не надо. Я думал… Ну, одним словом, извините за беспокойство!..
… Маше сказали о предполагаемом диагнозе через два дня.
— И что дальше? — сникнув, спросила она.
— Надо обследоваться, а дальше лечиться. Может, нужно позвонить кому–то, поговорить с родственниками, если хотите, я могу… — Григорий Ильич внимательно посмотрел на женщину.
— А… Нет, не стоит. Ни к чему это всё!
— Просто понимаете, если вам сделают операцию, нужно будет восстанавливаться, вам нужна будет помощь!
— Бросьте. Я сама справлюсь!..
Заполняя бумаги, Маша никого не указала в графе «Кому из... сообщить, если…».
— Никому ничего не надо сообщать, — буркнула она и отдала бумаги медсестре, что ждала рядом.
Та пожала плечами и унесла документы.
— Сама виновата, — тихо рассуждала Маша, готовясь к операции. — Иру всю жизнь не слушала, всё отвлекала она, всё дела у меня были… Работа эта проклятая, чтоб её! Теперь той же монетой Ирочка мне и платит. Заслужила я… Всё это заслужила… Останется мой котик, Лёнечка мой, жить у соседки. И зачем мне лечиться? Всё равно всю оставшуюся жизнь мучиться…
… Мария Петровна чувствовала, как кто–то легонько шлепает ее по щекам, зовет по имени.
— Проснулись? Ну и отлично! — анестезиолог улыбнулся Маше. — Теперь отдыхайте, ну–ну, не двигайтесь, лежите. Я попозже еще зайду.
Маша чуть повернула голову и хотела спросить, как всё прошло, но сил не было, перед глазами всё плыло, и казалось, что вокруг всё пропахло серой. Женщина несколько раз моргнула и уснула, как будто провалилась в черную бездну, что пряталась под тонким слоем ее жизни.
«– Мама! Смотри, какой рисунок! Это я сделала! — маленькая Ира стоит рядом с матерью, которая готовит обед. — Тебе нравится?
— Да, Ириша, нравится. Положи на стол. Я потом посмотрю.
Ира кладет альбомный лист и отходит, ожидая, что мама, наконец, заметит свой портрет. Ира так старалась!
Но маме некогда. Она должна быстро накормить дочь и бежать на работу. Всегда куда–то бежать, спешить, всё на ходу – любить, жить, почти ничего не чувствуя и не замечая даже, как отдаляется дочь...
… Вот Ире уже шестнадцать. Она пришла домой пьяная, рыдала, что–то рассказывала, жаловалась. Но Маша тогда устала, а мужа не было дома. Разбираться с Ирой было лень. Маша просто отправила ее в ванную, а потом велела ложиться спать. Пока дочка мылась, Маша позвонила подруге и долго рассказывала ей, как прошел день, как она чуть не купила бракованные туфли, но вовремя это заметила, как начальник хвалил ее… Подруга слушала вполуха, пока делала себе маникюр, а потом и вовсе положила телефон на стол, ожидая, пока Маша отключится сама…
… Вот Ира уже выросла, она сообщила матери ,что выходит замуж и уезжает. Они с Тимуром уезжают.
— Далеко? — растерявшись, спросила Маша.
— Мы будем снимать квартиру.
— Ой, как интересно! Помочь вам чем?
— Да что ты, мама! Разве у тебя будет на это время? Нет, мы уж сами.
Маше бы тогда остановиться, услышать, как разбилось хрупкая ваза их с Ириной отношений, да где уж там, дел много, надо везде успеть…
— Успела, молодец! — сказала во сне Маша самой себе. — Теперь никто не отвлекает. Всё, как ты хотела…»
И проснулась, ужаснувшись от того, как может болеть сердце.
Мария хотела закричать, но увидела рядом с собой других больных, поэтому постеснялась. Пищали датчики, спешили к женщине реаниматологи, что–то кричали, спрашивали у нее, а Маша молчала. Ей всё казалось, что за спинами этих людей стоит Ирочка, маленькая, серьезная. Она строго смотрит на мать, а потом вдруг протягивает к ней руки и бежит, бежит навстречу… И вот уже Маша, ее муж Володя, и дочка Ира сидят вместе где–то в поле. Вокруг клонится к земле спелая, золотисто–охристая пшеница, как будто хочет накрыть собой Машину семью. В небе парит злой коршун. Он спускается всё ниже и ниже, вот он уже заметил Ирочку. Он большой, его крылья закрывают небо, солнце, они тяжело хлопают по воздуху, свистя и вибрируя…
Птица сейчас отнимет у Маши ее дитя.
— Да оно ж тебе не нужно! — говорит коршун. — Твоя девочка все равно сама по себе. Ты и на собрания к ней в школу не ходила. Иногда отец там был, да и то редко. Зачем тебе Ира? Я воспитаю ее сам!
Маше стало вдруг так страшно, похолодело всё внутри. Она сжала кулаки и стала молотить ими в воздухе.
— Моя Ира! Моя девочка! Моя!..
… – Да угомоните её! Ишь, дерется как! — врачи отпрянули от вернувшийся в этот мир из царства небытия Маши. — Женщина, вы бы поосторожнее, так и челюсть сломать можно!
Мария Петровна открыла глаза, удивленно огляделась, а потом тихо спросила:
— Ира? Ирочка моя…
— Ирина? Ваша дочь? Она там, в коридоре. Она приехала еще утром, во время операции.
— Приехала? Моя Ирочка?
— Ох, Антоша! — повернулся врач и кивнул анестезиологу. — Да что ты ей вкатил, в себя человек прийти не может!
Антоша пожал плечами…
… — Ириша… Ты присядь, извини, тебя побеспокоили… Я просила никому не говорить. Зачем же они тебе позвонили? — виновато шептала Маша.
— Мне никто не звонил, мама .Тимуру – да, звонил твой врач, ну… Григорий Ильич, кажется. Мама! Почему ты не сказала сама?! Тебе опять на меня наплевать, да? На мои чувства, на то, что я люблю тебя?
— Нет, что ты, что ты! — Маша схватила дочь за руку. — Я просто не хотела мешать. Я всё поняла, Ирочка. Я теперь буду другой, я буду стараться… Я эгоистка, да?
— Да, мама, ты эгоистка. И ты не изменишься. Ты будешь стараться, но всё равно ничего не выйдет. Ну что ж теперь… Я всё равно тебя люблю. Давай, попей немножко, я вот тебе морсик сварила. Попробуй!..
… Григорий Ильич бросил маску на стол и уставился в окно. Сегодня был плохой день, не ладилось что–то, так, по мелочам, но раздражало жутко. Да еще и с женой крепко поссорился…
Гриша рассеянно моргал, а потом вдруг заметил, как по дорожке к припаркованному автомобилю идут две женщины.
— Мария Петровна! — догадался он. — Так и не зашел к ней…
А кто это с ней? Дочь? Возможно.
Маша доверчиво опиралась на ее руку, что–то говорила. Женщина кивала, а потом обе сели в машину и уехали.
- Всё–таки это Ира, это ее дочь! — довольно кивнул Григорий, немного постоял у окна, а потом вынул телефон и написал жене сообщение: « Я всё равно люблю тебя! И ничего с этим не поделать!.. »
