Больше всего на свете Нина ждала трех событий. Это приход лета, Нового Года. И приезда тетки.
Зима, например. Все вокруг суетились. Готовились. Шушукались. Замирали. И вот, бац, шумной рекой обрушивался на головы людей Новый Год с боем курантов, мандаринами, запахом хвои в прихожей, с хлопушками, с весельем, подарками и зимними каникулами. Нина любила Новый Год.
И лето. Прекрасное, но такое короткое. Нина любила начало июня. На деревьях листочки такие новенькие. И шиповник цветет. И впереди столько свободы. Ведь через две недели родители отвезут ее с сестрой в деревню. А там нестрогая бабушка будет поить своих внучек теплым, парным молоком. И Нина будет лазить по черемухе. А белыми ночами читать упоительно интересные книги и закусывать чтение черной горбушкой с зеленым луком…
Но больше всего Нина любила тетку Марину. А Марина так редко появлялась в ее жизни, поэтому сравнивать ее с Новым Годом считалось не таким уж и грехом...
Тетка жила в Североморске. Она присылала фотографии, на которых всегда была зима. В письмах Маринка передавала приветы и поцелуи. И Нине тоже передавала. И еще тетка присылала посылки... Эти ящички с сургучными печатями, похожими на шоколадные медальоны, и пахнущие чем – то фантастически вкусным.
Приезд Марины считался праздником. И это случалось так редко и всегда ночью. Нина знала, что мама ждет свою сестру, готовится к ее приезду… Все суетятся, на кухне пахнет вареной свеклой (к торжеству), никто не ложится спать… Укладывают только Нину и Ирку... Но Нина не спит, а напряженно ждет.
И вот звонок. И тетка, нет не тетка, а яркое, красивое, душистое облачко вплывает в квартиру.
И так вкусно пахнет. И Нина бежит к ней и виснет на шее. И мать оттаскивает Нину от тетки, покрикивая
- Не порви дубленку, отстань!
А папа, стоящий рядом с теткой, улыбается. Он встречал Маринку на вокзале. Он с тяжелыми сумками, которые упоительно пахнут снегом, шоколадом и чем-то вкусным - копченым, рыбным... И мама кричит в восторге:
- Палтус!
Тетка очень красивая. Она какая-то ...заграничная. На ней модная дубленка и огромная меховая шапка. Изящные сапожки обнимают стройную ногу. На шее тоненькая цепочка с мерцающим кулоном. Вот она снимает шапку... Мех пушистый, и благоухает сладким, удивительным ароматом. На голове рассыпаются нежные упругие, с золотистыми переливами, завитки.
И лицо какое...
Нина всегда сравнивала свою рожицу с ее лицом... Вот у нее самой нос – рубильник. Валенок, утконос, а не нос.
«Зачем меня Нинкой назвали, — сокрушалась, — Назвали бы Мумми-мамой, самое оно то»
А у тетки – изящный, с кокетливой курносинкой.
Глазки у Нинки были узенькие, маленькие, косоватые, Совсем не похожи на теткины – серые, с поволокой, в обрамлении длинных, подкрашенных дорогой тушью, ресниц, очи. У Нинки рот дли-и-и-н-ный, как у лягушки, и бледный. А у Тетки – маленький, аккуратный, верхняя губа слегка вздернута, тронута розовой, с перламутром, помадой. И зубки ровные под этой губой. Ах, как здорово!
Нет, куда Нине до тетки... Как до луны... И Нина даже пыталась тайком краситься, но получалось какое-то пугало, клоун, но совсем не тетка Марина. А ведь все говорили, что Нина и Марина – одно лицо... И мать порой смеялась, ревнуя:
- Маринка, такое чувство, что это не я, а ты Нинку родила... Да она и тянется к тебе как…
И Нине в эту минуту думалось, что произошла какая-то ошибка. И она, Нинка, действительно Маринкина дочь. Ну ведь читала она в каком-то французском романе про это... Там какая-то чудесная таинственная принцесса подбросила в прелестной корзиночке розового младенчика. И какой-то благородный сир принял этот дар... Может быть и тут случилась вопиющая драма, и женщина, именуемая МАМОЙ, воспитывает Нинку. А женщина, ЯВЛЯЮЩАЯСЯ мамой, приезжает, чтобы хоть одним глазком посмотреть на свое дитя?
Ну не может быть, чтобы родная мама била свою дочку! А родная мама била. Нина помнила эти проклятые минуты и часы.
Однажды, в слякотный осенний день, на прогулке, Нина забрела на стройку. Тогда много было строек. Поселок быстро рос. Детвора играла в этих страшных, по современным меркам, местах. И Нина играла в «Бабка дедку засоси» Она переминала сапожонками глиняную жижу и бурчала под нос таинственное заклинание. И бабка дедку, а точнее, Нину –засосала. По пояс. На счастье, рядом очутился соседский мальчишка. Вытащил. Привел домой.
Мать повалила Нину на пол, даже не дав раздеться. И колотила, била, хлестала оравшую, перепуганную насмерть дочку... А после заперла ее в темном, тесном туалете. Там было тихо и спокойно. Нине хотелось спать. Но мешал холод. Почему-то холодно было...
А еще был чудесный набор кухонной мебели. Такие изящные маленькие стульчики, стол и кроватка манили, приглашали поиграть. Пупсики важно сидели у хорошенького самоварчика и так хотели попить чайку. Ну зачем им скучать за стеклом серванта, когда есть она, Нина...
Играть было упоительно, сразу придумывалась какая-нибудь история: Нина разговаривала сама с собой, и время бежало быстро, пока...не сломался стульчик. Нина пыталась приладить ножку к стульчику, но ничего не получалось. Она так испугалась! Мебель была поставлена обратно с максимальной аккуратностью, но изъян был обнаружен уже вечером. И опять....
Больной рывок за волосы, удары по голове, лопаткам, худенькой попке и резкий вскрик – удар шнура от кипятильника по спине…
А потом - снова тихий, темный туалет. Дикое желание спать. Жуткий холод.
А еще был первый класс... И эти палочки-крючочки никак не выводились. Руки как крюки... И удары головы о стену. Мать с размаху, наотмашь била по дочкиной «тупой башке», и «башка» рикошетила по стенке. И кровь в прописи. Особенно, на первых страницах…
Жизнь для Нины - как сплошной страх, напряжение каждого нерва, жилки, и быстрая работа мысли: куда спрятать шнур, веник, собачий поводок, тетрадь с тройкой по алгебре. Как извернуться, чтобы соседка –классная руководительница(вот свезло), забредшая за солью, ненароком не брякнула про вырванный лист в дневнике. Как быстро навести чистоту в квартире, чтобы лишний раз не попадать под горячую руку. Как? И тысячу «почему». И миллион «за что?»
Папа был. И защищал, наверное. Нина не видела. В их семье не приняты были скандалы в том самом русском понимании: когда вместе пьют, а потом отец бьет маму. В их семье отец в день получки приходил пьяненький домой, обнимал коленки жены и признавался ей в любви. А жена посылала его далеко и... подальше. А он шел...спать. Беспробудным сном здорового и счастливого человека. Нине столько раз хотелось кинуться к своему доброму и счастливому отцу и рыдать. Но мать, сжимая детскую ручонку до синяков, яростно шипела:
Только попробуй мне, п...ни что Петрову. Удушу. Ты меня поняла?
Нине казалось, что в матери живет страшное чудовище. Она про это где-то читала. Вселяется страшилище в человека, как в «Аленьком цветочке», и никто не может его расколдовать. Может, поцелуй? Ну...вряд ли. У мамы очень сильное заклятие, поцелуй тут не поможет. Это чудовище крепко засело в милую и красивую маму, жрет ее изнутри и растет внутри нее. И пухнет и пухнет. У мамы огромные толстые ноги, толстый живот, двойной подбородок. Фотографии в семейном альбоме она яростно зачеркивает. Так некрасива она. И сама себе не нравится, бедняжка... А на ранних фото мама такая...нежная... Даже красивее тетки в сто миллионов раз.
А потом тетка вернулась в родной городок, лежащий от поселка в пяти километрах. С Севера она привезла троих ребятишек. К тому времени бабушка получила квартиру. И многодетная Марина поселилась в ней. Как они умудрились жить в панельной однушке все вместе, до сих пор непонятно. Но, несмотря на тесноту, в доме сохранялся идеальный порядок и уют. Нина очень любила гостить у Марины.
Комната была обставлена просто и со вкусом. Светлые обои на стенах, легкие гардины на окне. Мягкий диван, уютные кресла, двухъярусная ребячья кровать – эти вещи –трансформеры и украшали комнату, и служили по своему прямому назначению - разместить для сна кучу народа.
Автор: Анна Лебедева
