На Вечере поэзии LiterMort в этом декабре учитель поэтессы Кати Павловой — Екатерина Владимировна Сторожакова — прочла сказку “Бабочка”, посвящённую Еве: 8-летней девочке из “Театра дождя”, в танце напомнившей своему учителю бабочку.
В сказке Екатерины Сторожаковой прослеживается нестандартная для жанра морфология текста, которую мы рассмотрим через призму “Морфологии сказки” В. Я. Проппа.
У Проппа вы встречаем следующие основные разряды сказок по Аарне:
I. Сказки о животных.
II. Собственно сказки.
III. Анекдоты.
Пропп цитирует Волкова, приводящего 15 сюжетов фантастической сказки. Сюжеты эти следующие:
1) О невинно гонимых.
2) О герое-дурне.
3) О трех братьях.
4) О змееборцах.
5) О добывании невест.
6) О мудрой деве.
7) О заклятых и зачарованных.
8) Об обладателе талисмана.
9) Об обладателе чудесных предметов.
10) О неверной жене и т. д.
Волшебные сказки охватывают (по Аарне) следующие категории:
1) чудесный противник,
2) чудесный супруг (супруга),
3) чудесная задача,
4) чудесный помощник,
5) чудесный предмет,
6) чудесная сила или уменье,
7) прочие чудесные мотивы.
Несомненно, сказка “Бабочка” Екатерины Сторожаковой представляет собой литературную сказку, содержащую черты и стихотворения в прозе, и легенды, однако может, по Волкову, определяться как сказка о мудрой деве: принцессе Бабочке, которая из великой любви к людям решила родиться человеком. Прослеживается явная сюжетная связь с... библейским мифом об Иисусе Христе, рождение которого в облике земного мужа исходило из любви Бога к людям и желания помочь человечеству облегчиться от груза грехов. (Согласно Библии, род людской достиг такого уровня греховности, когда никакие действия уже не могли греховодников спасти. Любая молитва была бы каплей в море. И рождение божественного духа в форме человека символизировало готовность Создателя простить нашего брата.)
По Аарне, “Бабочка” может категоризоваться как волшебная сказка о чудесной задаче.
Е. В. Сторожакова берёт основу библейской фабулы, однако в центр сюжета помещает не мужа, но деву. Это, с одной стороны, звучит как реабилитация женственности, утверждение достоинства женщины как не вспомогательной, а центральной фигуры, а с другой — позволяет называть “Бабочку” женской сказкой (термин Проппа).
Пропп пишет, что “Веселовский понимает под сюжетом комплекс мотивов”. <...> Мотив вырастает в сюжет. <...> Для Веселовского мотив есть нечто первичное, сюжет — вторичное”. Берём на заметку и следующее положение: “Сюжет для Веселовского уже акт творчества, соединения. Отсюда для нас вытекает необходимость изучать не столько по сюжетам, сколько прежде всего по мотивам.”
Так что рассмотрим и прокомментируем в “Бабочке” сюжетообразующие мотивы и символы.
Эпоха невинности
Сказочное действие предваряется длинной экспозицией. Художественное время обозначено чётко: X век до н.э. Гомеровские времена символизируют невинность мира, его юность и (сравнительную) безгрешность, а также гармонию земного мира с небесным: “Вечер <...> умиротворение <...> гармония природы <...> пастух <...> овцы”. В экспозиции образы выстраиваются в символический образный ряд, как в свободных стихах: мир природы — пастырь (пастух) — овцы — земля — небеса.
Звёздные мотивы намечают вектор духовного движения вверх, формируют возвышенно-философский пафос бытия и свободы: “Тело привязано к высшей точке мироздания <...> Душа стремится ещё выше — к ним <...> Звёзды отражают свет души”.
На этапе экспозиции сказка больше всего напоминает символистский текст с поляризацией небесного (звёздного, гармонического, светлого, умиротворённого, божественного, свободного) и земного (природного, телесного, стремящегося (мятущегося)). Подобно тому как небо и земля сходятся в линии горизонта, так и небесное с земным сходятся стремлении души к небесам (”сливаешься с небом”) — совсем как у В. А. Жуковского в хрестоматийной элегии “Море”: “Иль тянет тебя из земныя неволи далёкое, светлое небо к себе?..”
Конфликт земного и небесного — родом из романтизма. Но, конечно, ещё старше, один из “вечных” конфликтов. Однако именно романтики сформулировали его для нас и связали с темой детства:
“Чисто вечернее небо,
Ясны далёкие звёзды,
Ясны, как счастье ребёнка.
О! для чего мне нельзя и подумать:
Звёзды, вы ясны, как счастье моё!”
Автор ставит вопросы о духовной взаимосвязи земного с небесным — тонкой взаимосвязи, неуловимой посреди рёва, рокота и воя жизни. Вот почему так важно поместить экспозицию в Х век до н.э., когда мир пребывал в “детском” состоянии и ревел и рокотал гораздо тише, чем сегодня, что позволяло “тонкокожим” услышать “и горний ангелов полёт”, и девы-бабочки рожденье.
Ставится вопрос о Творце и творении: “Кто замыслил эту бесконечность?” — и о предназначении человека на земле:
“Человеку не нужно улетать в небеса”.
Автор предупреждает против пустой мечтательности. Задача человека — украшать Землю, а с небесами Бог справится сам. Дети — вот “братья наши меньшие”, нуждающиеся в нашей защите.
Путешествие начинается
Большое внимание уделила автор хронотопу — художественному времени и пространству в их неразрывном единстве. Один из важнейших пространственно-временных символов — путь — знаменует собой завязку конфликта, связанного с поиском истины. Перед нами чисто библейская аллюзия: подобно волхвам, пастухи отправляются в путь, чтобы стать свидетелями “рождения девы со звезды”. Мужское заменено на женское, волхвы — на пастухов. Носителями сакральной мудрости станут не маги-волхвы, а — простые пастыри, в символическом пространстве — учителя.
Мотив ночного путешествия подкрепляется мотивом движения воды, традиционно-фольклорного символа времени: “вода спокойна у истока <...> поток сносит преграды”. Проводится параллель между замутнением потока и человеческого сознания, по мере того как оба отдаляются от своих “истоков”. Наблюдается притчевость, лёгкая дидактичность. В то же время даже после введения завязки через мотив путешествия рассказчик тяготеет к рассуждению и аллегории:
“Человеку дана мысль, чувство <...> дано свойство <...> как и природе <...> нарушать гармонию мира”.
Повествованию на этом этапе недостаёт одного: повествования.
Рождество Девы со звезды
Волшебное явление — рождение чудесного ребёнка (”спасителя”) — сопровождается мотивом разгула стихии: “сильный холод <...> снег”. Однако автор моментально предлагает читателю переосмыслить бурю, поменять угол зрения: “место — ладонь ребёнка <...> видно только с неба”. Ребёнок выступает отдельной темой, уравновешивающей метель, в которой леденеют и теряются сердца. Ребёнок — чистая мера, духовный абсолют, способ не потеряться на шкале истины. Всё измеримо через духовную чистоту ребёнка.
Жизнь и смерть
Мотив чудесной задачи переплетается с чудесным умением: “счастье в руках юной Принцессы”. “Страна радуги”, ассоциируемая с Принцессой, в современной фразеологизации символизирует и царство смерти, куда попадают дети и невинные твари (”уйти за радугу”). Это соотносится с символом Психеи-бабочки — души, отлетающий в мир иной. Создаётся подтекст, намёк на круг бытия, где царство смерти (небесные кущи, страна радуги) одновременно предстаёт и местом рождения новой души в мир. Круговорот духовной материи в природе, как у Лермонтова:
“Он душу младую в объятиях нёс
Для мира печали и слёз.
И звук его песни в душе молодой
Остался — без слов, но живой.
И долго на свете томилась она,
Желанием чудным полна
И звуков небес заменить не могли
Ей скучные песни земли.”
Небесные и земные образы переплетаются и сходятся в единой точке — ребёнке:
“Как на качелях, сидела девочка <...> на троне, как на качелях”.
Раскрывается проблема роли родителей в жизни ребёнка:
“родители превратились в (её) крылья”.
Во власти родителей окрылить своего ребёнка, вырастить его способным не только ползать (поначалу), но и — летать (спасибо Горькому за формулировку). Значимость родительской поддержки показана аллегорически:
“Взлетала всё выше и выше, пока не полетела сама”.
Тема защиты детства. Мягкий гуманистический пафос.
Верх и низ
Однако образы принцесс и королев воспринимаются сегодня несколько затёртыми, заштампованными. Они давным-давно превратились в “общее место” и способны вызывать даже насмешку. Почему? В массовом сознании произошло переосмысление “высоких” образов, которые стали восприниматься мишенью для подтрунивания. Такая участь постигла принцесс, королев, пегасов, ангелочков и проч. А образ “королевы” в массовом представлении сравнялся с образом заносчивой особы, возомнившей о себе невесть что. Вошёл в обиход новый народный фразеологизм: “корона не давит?” — и его варианты: “надеть/ снять корону” и проч.
Но Екатерина Сторожакова не ориентируется на “низовые” коннотации и очищает образы от “залапанности”, от пошлых наслоений и смыслов. Звеняще-возвышенный пафос нацелен на это очищение, на движение вверх, и только вверх: “Душа воздуха <...> его сила, его любовь”. Тонкое, воздушное, хрупкое возносится на нравственный пьедестал, потому что только там оно будет в безопасности. Иначе — опасность “бабочке сердца” попасть под калоши грубых и быть затоптанной.
Бабочка — это психея, душа, достойная охранения. И не будем забывать, что дочь Психеи была названа Счастьем.
Складывается новый образный ряд мотивов: душа — рассвет — река (”река даёт людям надежду”) — путь (”идти дальше, идти”) — явление (воплощение) любви в ребёнке (”любовь пришла с далёкой земли”) — поиск ответа — чудесная задача (”найти ответ и помочь принцессе”).
Развитие сказки движется через мотив антагонизма полов (принцесса-сестра, принц-брат), юнговское противопоставление женского (пассивного, нежного, внутреннего) мужскому (активному, сильному, внешнему). А внешний противник (враг, “вредитель”) заменён на внутреннего: для исполнения чудесной задачи (вспомощевания Небесной Деве явиться на Землю) героям нужна не сила оружия, а сила гораздо большая — духа.
Сонная одурь
Сказку завершает мотив времени: “100 лет прошло. Тысяча. <...> Люди страдали и вновь рождались” — и совершенно чеховский мотив сна: беспробудный сон, подкосивший героев, напоминает “сон души”, шрёдингеровскую подвешенность между действием и бездействием. А проснуться и подать руку Небесам, готовым слететь бабочкой, может каждый, кто решится проснуться.
~~
Сказка “Бабочка” Екатерины Сторожаковой, лишённая традиционного набора сюжетных мотивов, формирующих эпическое действие (борьбу с “вредителем”, завершение пути, достижение и вознаграждение), лежит в области не повествования, а рассуждения. Это дидактическое поучение в форме “жемчужной цепи” лирических образов, крайне насыщенных эстетически и создающих лейтмотив духовного движения вверх.
Образ бабочки, рождающейся для мира и ради него, соотносим с рождением духа, призванного одухотворить саму жизнь, противопоставив себя вещизму и разрушению. Это рождение ребёнка. И высокая гуманистическая задача взрослых, встречающих такую бабочку, чистую и хрупкую душу ребёнка, — не растоптать её ненароком, а окрылить.
Благодарю за прочтение!
Уважаемые читатели, прошу оставаться вежливыми при обсуждении.