Приятным чтением оказался лонг-лист конкурса «Поэтический дебют» (организуемого журналом «Аврора»), о котором я узнала на странице Киры Грозной.
#Аврора #конкурс #поэтическийконкурс #стихиолюбви #ПоэтическийДебют #стихиожизни #рецензия #БугаёваНН #LiterMort
Субботнюю пересменку между уроками скрасило написание небольшой рецензии на «Сотворение мира» лонг-листера № 41 Анны Струковой.
Сотворение мира
В первый день пустота слова мои обеззвучила,
Обескровила тело, помыслы обезличило.
Остриё перемен было в грудь мою с силой вкручено
И повёрнуто восемь раз — бесконечно ввинчено.
День второй в пустоте горизонт очертил и выделил
Между твердью земной и твердью небесной видимость.
Сыпал снег сверху вниз. Покрывались перила инеем.
Я лежала, осознавая сию действительность.
А на третий со мною рядом упало яблоко.
Просто красное яблоко — падалица небесная.
Надкусила. И вдруг от жизни такой заплакала.
Если б тело могло, оно бы от боли треснуло.
На четвертый я солнце видела. На пятый — птиченьку.
Вот такую, с ладонь, синичку. Всё билась в форточку.
Залетай да и клюй тело моё, как вишенку.
Залетай, уноси и душу мою, как косточку.
В день шестой я была одна перед миром созданным.
И, за стену держась, узнавала хождение заново.
Грудь кровила, слова звучали, гудели помыслы:
Я — не ребро адамово.
Я — не ребро адамово.
Я — не ребро адамово.
В стихотворении Анны Струковой развёрнутая метафора, раскрывая тему любви, изображает дезинтеграцию женского от мужского.
Если любовный союз двоих — это единение, одна плоть в прямом смысле слова, то разлучение, расставание — это отрыв плоти от плоти, подобно тому как ребро Адамово было оторвано от него Творцом. Согласно мифу, мужчина первичен, а женщина вторична.
Однако между библейской мифологической основой стихов Анны Струковой и изображённым любовным конфликтом есть существенное различие, на которое недвусмысленно указывает тройной финальный рефрен: «Я — не ребро адамово.» Женщина в картине мира Анны Струковой отказывается быть неполноценной частью мужчины (или малополноценной, или особью с ограниченной полноценностью) и пылко утверждает свою полноценность и самодостаточность. В том числе — и через написания "адамово" с маленькой буквы.
Кроме того, Анна Струкова оригинально отвечает на вопрос определения любви. Что значит любовь мужчины и женщины? Это значит срастание двух воедино. Такова болезненная любовь, в которой женщина теряет свою самостоятельность и чуть не превращается в придаток к Адаму, не приспособленный к самостоятельной жизни, то есть теряет собственное индивидуальное лицо: «помыслы обезличило».
Обращает на себя внимание гендерный мотив. От общечеловеческого поэт обращается непосредственно к женскому. Как чувствует себя женщина, расставшаяся с мужчиной? Это объясняет анафорический глагольный ряд, подкрепленный звукописью:«обеззвучила, обескровила, обезличило». Потеря любви — это физически ощущаемая потеря, кровоточение, сомнения в собственном «я».
Очень своеобразно путь от «дезинтеграции» до обретения «лица» Анна Струкова изображает на метафорической основе сотворения мира. Был общий мир, был — но исчез. И раненная бездушно вкрученным «остриём» обстоятельств женщина заново создает свой собственный мир. Примечательно, что «струковская женщина» (позволим себе так её назвать) выживает в ситуации, которая других потенциально убила бы: подумать только, восемь раз вкрученное остриё! Но это лишь ещё один ответ на вопрос о влиянии негативных перемен на человека. Перемены подобны острию — они дырявят человеков почём зря, а человекам после этого в себя приходить и приходить.
Стихотворение приятно читать благодаря плотным, нестёртым метафорам и оригинальной лексике, паузности и ритмике. Это, кстати, и помогает отличать оригинальную лирику от секундарной, т.е. вторично-профанной, интернетно-медийной.
У Анны Струковой вводится мотив земного и небесного, но растерзанная несчастной любовью героиня стихотворения больше не принадлежит ни земному, ни небесному из миров. Она посредине, а её состояние поэт определяет словом «видимость»: «Между твердью земной и твердью небесной видимость.» Так, терзаемый «тиранкой любовью» человек как бы приплюснут между молотом и наковальней, так как эмоционально уязвим, слишком мягок для двух «твердей» — неба и земли. Любить — вообще тот ещё риск. На эту авантюру решаются самые рисковые и — сердечные.
Примечательно, что символика стихотворения может интерпретироваться и более широко: как переживание женщиной негативных перемен вообще. Например, сложной операции или инвалидности. И тогда боль физическая предстанет болью физической в прямом смысле слова, преодолеть которую сможет лишь сильная, цельная, а не низведённая до части, до «ребра Адамова» личность. Но в этом случае будет на одну метафору меньше, не правда ли?
Яблоко у Анна-Струковской «Евы» — это дар небес, «падалица небесная». Если в Библии яблоко предшествует изгнанию из Рая, то в стихотворении эти события как будто претерпели инверсию. Поэт снимает с Евы всякую вину за разрушение идиллии — женщина не виновата, она слаба и морально истощена. Причём символом духовного (традиционно для литературы) выступает физическое: «Если б тело могло, оно бы от боли треснуло.» Это опредмечивание тела, овеществление. Треснуть могут вещи, а тут — тело. Человек — эдакое небесное тело в пространстве между твердью небес и твердью любви. Таково грозное влияние потери любви на чувствующее и мыслящее тело.
Резким анахронизмом в околобиблейскую историю влетает «синичка, бьющаяся в форточку». Образ форточки резко вырывает нас из развернутой метафоры и напоминает, что описываемая Ева — наша современница. И образ синички, «птиченьки», — образ символичный и интересный. Был ли выбор между журавлем и синицей? Выбрала ли героиня журавля, за что жестоко и поплатилась падением с небес? А синичка — любовь, которая тщетно пробивалась к её сердцу, как Финист-ясный сокол? Возможно.
Героиня сама предстаёт «падалицей», практически убитой личной драмой, дорастающей до масштабов трагедии. Если полуубитая любовью женщина — это вишенка, беззащитная перед хищными синичками, то её душа — это косточка, которой, кажется, уже можно не дорожить. Милая метафора, создающая пафос сентиментальный, даже слезливый, и вполне соответствующая трогательному исповедальному лиризму.
Уменьшительно-народная форма «птиченька» — это из фольклорных мотивов, сентиментальных народных песен. «Бабий» жалостливый мотив, как у Некрасова в песнях Матрёны Тимофеевны Корчагиной и вообще в многочисленных упоминаниях птиц: "птенчики", "матушка", "полсаженьки", "пташка", "пеночка".
"Горит и стонет дерево,
Горят и стонут птенчики:
"Ой, матушка! где ты?"
"Тем часом птенчик крохотный,
Помалу, по полсаженки,
Низком перелетаючи,
К костру подобрался.
<...>
Поймал его Пахомушка,
Поднес к огню, разглядывал
И молвил: "Пташка малая,
А ноготок востер!
<...>
Вилась, кружилась пеночка
Над ними: всё прослушала
И села у костра.
Чивикнула, подпрыгнула
И человечьим голосом
Пахому говорит:
"Пусти на волю птенчика!
За птенчика за малого
Я выкуп дам большой".
<...>
Пустил — и птенчик крохотный,
Помалу, по полсаженьки,
Низком перелетаючи,
Направился к дуплу."
Суффикс "еньк" — глубоко народный: это и "душенька", и "белы рученьки" "млады-младёшеньки", порой опускающиеся от отчаянья, и "реченька", и "дороженька", которую каждому человеку предстоит в жизни пройти усталыми "ноженьками".
"Ой жажда православная,
Куда ты велика!
Лишь окатить бы душеньку..."
"Эй, парень, парень глупенький,
Оборванный, паршивенький,
Эй! Полюби меня!»
"Повымахали косточки,
Повымотали душеньку!.."
"Пора! Ну, ну! не выдай, конь!
Не выдайте, собаченьки!"
"Ай! бедненький! застрял!"
Тут жаворонка малого,
Застрявшего во льну,
Роман распутал бережно,
Поцеловал: "Лети!"
И птичка ввысь помчалася,
За нею умилённые
Следили мужики..."
Наконец, финальная строфа содержит мотив одиночества: «я была одна перед миром». Одиночество — это вновь созданный мир, противопоставляемый миру двоих. Женщина брошена в этот мир, как младенец, учащийся ходить, только — заново. Раньше, в прошлой жизни, умела. Значит, это реинкарнация. Просто новая жизнь, как у индуистов. И женщина у Анны Струковой — это существо мыслящее, а не только кровоточащее: «Гудели помыслы». Самодостаточное. Не придаток, но целое. Пусть и изрядно болящее.
Таким образом, "Сотворение мира" Анны Струковой — это своеобразная "бабья песня" XXI века, всё ещё по-народному жалостливая, но уже по-современному свободолюбивая. "Струковская женщина" не только "жалится", но и сама строит свой собственный мир — сотворяет его из небытия нелюбви. Это не Ева падшая, а Ева-сама-себе-демиург, Ева творящая.
На иллюстрации: фрагмент скульптуры «Похищение сабинянок» Джамболоньи (1583)
