«Солнышко ты мое» — так когда-то называла Катю мама. И от этого на душе становилось тепло. Теперь ее так звал муж Владимир. У него это звучало иначе. Как-то избито, банально, раздражающе.
— Солнышко, сделай мне кофе. Ты уже готова, Солнышко? А почему Солнышко сегодня не в настроении?
Симпатичное прозвище в исполнении Володи царапало, злило, действовало на нервы. Может, просто потому, что она любила маму и совсем не любила мужа...
***
Когда-то Катя была счастлива. Вопреки всему, наверное. Они жили с мамой в комнате коммуналки. Мама много работала, потому что растила Катю одна. Где-то у Кати был и папа, только она его совсем не помнила. Он ушел давно, Кате тогда было всего два года. Мама на него, конечно, обижалась, но, к Катиному удивлению, не ополчилась на весь мужской род. Верила, что дочка обязательно встретит любовь. Когда Кате стукнуло четырнадцать, она поинтересовалась, почему мама так в этом уверена?
— Солнышко, — улыбнулась мама. — Ну если у меня с твоим отцом не сложилось, то это совершенно не значит, что тебе так же не повезет. Люди все разные: есть и хорошие, и просто замечательные. Нельзя по одному кислому яблоку судить обо всех фруктах в саду. Да и не был твой отец таким уж плохим.
— А каким он был?
— Слишком мягким, наверное, чересчур слабым. Не умел противостоять трудностям. А трудностей у нас хватало.
— Бабуля, например?
— И она тоже, — грустно улыбалась мама.
— Она папу выгнала?
— Нет, просто не приняла. Хотя повела себя по-своему достойно. Когда поняла, что я не откажусь от твоего отца, сказала: «Живите как хотите! А я умываю руки». После чего разменяла свою большую квартиру и предоставила мне комнату.
В ней мы и зажили, как умели. Потом родилась ты. Отец уставал на работе, не высыпался. Тяжело это в одной комнате с грудничком. Тогда его, видно, безнадега и накрыла: «Не могу так больше! Просвета этому кошмару не видно! Работа, дом, ночной ор и снова работа, а там, глядишь, и помирать пора! Устал я, Таня! Пусть твоя мама Катюху хоть на пару дней возьмет. Я выспаться хочу!»
Я пыталась поговорить с твоей бабулей. Не до гордости. Но она своего решения не изменила: «Хотели все решать самостоятельно — вот и решайте. Катя в первую очередь — ваша дочь, а уже в десятую — моя внучка».
Катя сразу представила бабулю. Как она отказывает маме: тон холодный, глаза-льдинки смотрят сверху вниз, под этим взглядом хочется ссутулиться, стать меньше, незаметнее.
— Она всегда была... Даже не злая, а какая-то... — Катя задумалась, подбирая слова. — Я рядом с ней себя чувствовала, как таракан, на которого смотрят брезгливо и раздумывают: не прихлопнуть ли тапкой.
— Да, высокомерия твоей бабуле не занимать, — согласилась мама. — Она же у нас руководитель, директор сети магазинов. Как у нее такая непрактичная дочь получилась, ума не приложу. Наверное, потому, что ей было всю жизнь не до меня.
Короче, через два года после твоего рождения отец окончательно сдался. «Ухожу, — говорит. — Алименты, конечно, платить буду. Но я так больше не могу. Ощущение, словно я не живу, а в каком-то кошмаре нахожусь и проснуться не в состоянии. Может, мама твоя после развода сменит гнев на милость и тебе поможет. Ведь сто процентов обрадуется, что права насчет меня оказалась».
Я, конечно, обиделась, чего греха таить. Много ему тогда наговорила. К нам запретила приходить: «Не нужен Катьке такой отец-тряпка! Чтобы ноги твоей больше здесь не было!» А папа твой и рад. С тех пор и не показывался. Правда, алименты платит. И на том спасибо.
Зато бабуля стала захаживать. Придет, бывало, посмотрит на тебя и вздыхает: «На папашку своего похожа. Только посимпатичнее. Рыженькая, зеленоглазенькая. Пожалуй, красоткой вырастет. Главное, чтобы ты ее своим воспитанием не испортила!»
Я молчала: бесполезно возражать. Да и сил не было. Уставала, как лошадь после пахоты. Молилась, чтобы меня хватило хоть какое-то воспитание тебе дать. Получилось. Ты у меня выросла не только красоткой, а еще и умничкой. Верю я, что ты счастливее меня будешь.
Кате тоже хотелось в это верить. Да и почему она не может быть счастливой? Обязательно будет. Да хоть ради того, чтобы порадовать маму! Но судьба решила иначе...
***
Кате было восемнадцать, и она только поступила на первый курс института. Появилась в ее жизни и любовь. Его звали Сашка, и Кате он казался лучшим мужчиной в мире. Она уже была готова познакомить его с мамой, но не успела.
В их маленькую семью пришло горе. Маму разбил инсульт. «Этого не может быть! Только не с мамой. Она же молодая. Сорок один всего. Да я ведь думала, что она у меня еще замуж выйти успеет. Сколько можно одной куковать?» — не верила Катя. Но увы, беда приходит, не спрашивая.
В этот раз она пришла не одна, привела с собой бабулю.
— Татьяна, ты теперь инвалид, — сказала та, появившись на пороге их комнаты, после маминой выписки. — Давай называть вещи своими именами. Поэтому выход я вижу только один: вы переезжаете ко мне, твою комнату сдаем. Пусть хоть какие-то деньги приносит. Пособие, конечно, оформим. Но ты сама понимаешь, это слезы!
Мама, еле передвигающаяся по квартире, опираясь на палочку, все понимала и не спорила.
Так они оказались у бабули.
— Теперь о тебе, Катерина. — Бабуля привычно смотрела сверху вниз, скупо роняя слова-ледышки. — Учебу надо окончить. Человек с образованием заработает больше! Я в этом уверена. Но финансовый вопрос стоит остро. Я не намерена полностью вас спонсировать. Поэтому предлагаю разумный выход из ситуации: тебе нужно выйти замуж.
— Но мы с Сашкой хотели сначала окончить учебу...
— С каким Сашкой?! Если он не может прямо сейчас обеспечить молодую жену, создать ей достойные условия для жизни, то предлагаю о нем забыть. Сразу! Свой детский лепет про «люблю — не могу» ты должна была оставить у дверей больницы, когда встречала мать. Теперь ты взрослая женщина. И я жду от тебя взрослых решений.
Катя стояла и чувствовала, как вокруг рушится мир, погребая под обломками все ее надежды, любовь, саму жизнь. Бабуля расценила ее молчание как хороший знак:
— Думаю, твоей маме не стоит знать о нашем разговоре. Начнет страдать, геройствовать, святую из себя строить, тебя спасать бросится. Ты этого хочешь? Вот и я нет. Ей нужен покой, уход и лечение.
— И за кого же я должна выйти замуж? — поинтересовалась Катя. Голос казался чужим, деревянным. — Ко мне как-то олигархи в очередь не стоят.
— Правильно. Потому что ты молодая и наивная, как когда-то твоя мать. Но это не страшно. У тебя есть я. А у меня есть замечательный молодой человек на примете. Мой заместитель, Владимир Петрович. Мое место займет, когда я на пенсию наконец соберусь.
— И сколько этому молодому заместителю лет? — Катя спросила, чтобы просто не молчать.
— Тридцать восемь. Не пугайся, за старика я тебя замуж не собираюсь отдавать. Кроме того, ты ему очень понравилась заочно. Видел твое фото у меня на столе. Я местами старомодна. Считаю, что фото семьи, делает начальника более живым в глазах подчиненных.
Катя ничего тогда не ответила бабуле. Ей казалось, что это все какой-то фарс. Розыгрыш. Сценка из дурной пьесы.
Впрочем, бабуле ответ и не требовался. Вскоре она пригласила своего заместителя на ужин. На удивление, он не был Кате противен. Симпатичный, холеный, вежливый. Без снобизма бабули, зато с неплохим чувством юмора.
***
С Сашкой пришлось расстаться. Она наврала ему с три короба. Мол, встретила другого мужчину, влюбилась без памяти, вот такая она неблагодарная и ветреная. Кате очень хотелось, чтобы Сашка не страдал. Пусть злится, ненавидит ее, но лишь бы не мучился.
Она не знала, получилось ли у нее это. Сашка из института ушел. Может, перевелся в другой, может, вообще бросил учебу. Катя старалась об этом не думать.
Маме тоже пришлось соврать.
— Мама, ну ты пойми, сердцу не прикажешь. Володю я люблю. К тому же с ним у меня есть будущее.
— Где-то я уже это слышала... Про будущее. Солнышко, ты скажи честно, это бабуля тебя настропалила?
— А ты думаешь, что я сама не могу решить, с кем мне будет лучше? — Ответила злее, чем надо.
Но это от бессилия. Слишком больно было смотреть на мать: застывшая в вечной скорби половина лица, с трудом двигающиеся губы... Нет, она ни за что не признается, что несчастна. Матери не нужно страдать еще больше. Она сделает все, что велит бабуля: выйдет замуж с прицелом на будущее, окончит институт, найдет хорошую работу. А пока будет помогать как сможет.
Пусть сейчас с нее почти нечего взять. У нее всего-то и есть, что невеликие деньги от сдачи комнаты, где она была так счастлива с мамой... Но Катя все поправит. Она благодарна бабуле, что дает им шанс, тратится, ищет варианты.
***
Сыграли свадьбу. Спасибо, что без разудалого размаха. Все довольно строго, сдержанно, престижно.
— Как вы зовете Катюшу дома? — поинтересовался Володя у тещи. — Рыжик, лисичка?
— Солнышко, — улыбнулась мама одним уголком рта.
— Ей это удивительно подходит, — сказал Володя. — Я сворую у вас это прозвище.
Катя отучилась, устроилась на работу. Место неплохое, но она мечтала о другом. Маме реабилитация помогала: словно замороженная, левая сторона тела потихоньку оживала, улыбка уже не напоминала гротескную маску.
Бабуля ушла на пенсию, и Володя стал директором. Он менялся: казалось, что это должность накладывает на него отпечаток. Превращает в подобие бабули. Он обзавелся снобизмом и высокомерием. Полюбил любоваться собой в зеркалах. Научился разговаривать с Катей, словно с неразумной девочкой.
— Солнышко, переоденься. Строгое черное платье и никакое другое. Я же тебя предупреждал.
— Не ешь на ходу, Солнышко! Это вредно и вульгарно.
— Не стоит со мной спорить. Я лучше знаю как надо. Надеюсь, мое Солнышко это понимает?
Катя молчала. Она не хотела расстраивать маму и подводить бабулю. Ведь Володя был щедр. Находил врачей, подбирал помощниц по хозяйству, оплачивал маме реабилитацию и лечение. Хоть он наотрез отказался забирать тещу к ним домой, но тем не менее старался для нее.
— Солнышко, ты пойми, я не готов жить с тещей. И могу себе позволить этого не делать. Тебе не на что обижаться. Твои родные женщины ни в чем не нуждаются. У них две комнаты на двоих. Они вполне ладят, как это ни странно. Радуйся.
Радоваться не очень получалось. Но Катя была благодарна мужу. Он был в чем-то прав. Пусть и поздно, но бабуля, похоже, помирилась с мамой. И неважно почему. Может, от скуки, а может, ей нравилось чувствовать себя спасительницей... Главное — результат.
Катя плыла по течению, словно бессловесная, равнодушная рыба. День за днем.
Но однажды мамы не стало. Инсульт предпринял вторую попытку, и она удалась. Горе и боль обрушились на Катю. Но где-то там, на краешке боли и горя робко расправило крылышки облегчение...
Она больше не должна жертвовать собой. Принимать и терпеть рядом Владимира. Приходить в гости к бабуле и делать вид, что все хорошо. Она может начать жизнь сначала. Ей ведь всего двадцать пять!
***
И через месяц после похорон она сообщила мужу, что уходит от него.
— Ты сбрендила, Солнышко? — Володя смотрел на нее из-под очков.
— Нет. Наоборот.
— Ты же понимаешь, что уйдешь отсюда, как и пришла — почти ни с чем?
— Понимаю...
— И зачем тебе это нужно, Солнышко?
— Чтобы жить... Ведь ты знаешь, Володя, что я тебя не люблю.
— Катя, ну что за сироп? Люблю, не люблю. Мы, по-моему, прекрасно уживаемся. Я помогаю тебе, ты скрашиваешь мой досуг... Все довольны. Или нет?
— Нет, Володя. Ты так часто повторяешь, что я Солнышко... Так вот, Солнышку нужно любить, дарить тепло, сиять. А рядом с тобой это невозможно.
— Глупо. Но держать не буду.
***
Катя вернулась в свою коммуналку. Предварительно навестила бабулю.
— Что за женщины у меня в роду? — Бабуля держала удар, лишь слегка повысила голос. — Ну что же. Я сделала все, что могла. Иди. Останавливать не буду. Только скажу тебе то же, что и твоей матери: «Я умываю руки!» Не люблю глупых людей. Живи, как знаешь.
И Катя отправилась жить. Набивать свои шишки, влюбляться, расставаться, восхищаться и разочаровываться.
Она надеется, что, может быть, бабуля когда-нибудь поймет: у каждого свое счастье. Ну а если нет, что же поделаешь. Катя ее все равно иногда навещает.
---
Автор: Алена С.
***
Ненависть
Оля Миронова ненавидела Тасю всеми фибрами души. Ненависть была густой, вязкой и острой на вкус. Оля часто ловила себя на мысли: это чувство ей помогает выживать, словно двигатель внутреннего сгорания. Словно живая вода, эликсир молодости, триггер. Огонь в очаге – иначе не скажешь.
Миронова верила в Бога и понимала – жить, ненавидя, нельзя. Это порочный круг и путь в никуда. Во всяком случае, так говорили о ненависти. Она пыталась разобраться в причинах и следствиях своего состояния, но ничего толкового так и не выяснила. Грустно подбив итоги тщательного анализа Оля пришла к выводу: генетическая, впитанная еще с молоком деревенской мамы-простушки, нелюбовь ко всему отличному от общей массы. Эффект ненависти стаи к одиночке, этакой белой вороне. Врождённая неприязнь «черни» к рафинированным буржуям. Как-то так…
Что это за имя – Тася? Таисия? Что-то посконно-домотканое, из замшелой глубинки, пропахшее кислыми щами и ржаным хлебом. «Таси» не приезжают на работу на лаковых красненьких машинках, «Таси» не рассуждают о живописи средних веков и не спорят о поэзии Мандельштама и Хармса. Тася – это немолодая женщина в цветастом переднике, с прилипшим к рукам тестом и гулькой на голове. Тася присмотрит за соседским лялькой и вызовет милицию, если шумно во дворе!
Да. Еще у «Таси» отчество какое-нибудь, типа «Капитоновны» или «Никифоровны». У Оли в родном городке, находившемся где-то на «задворках империи», в отштукатуренном бараке со скрипучей от времени лестнице, в коммунальной клоповной халупе, была такая соседка – баб Тася. Типичная тетка в шлепанцах на уродливо варикозных ногах и гребешком в жидких волосах. Знатная скандалистка, но в душе – сама доброта. Тася из далекого детства, пахнувшего горячим хлебом, продававшимся в магазинишке местного хлебозавода.
Та баб Тася и близко не стояла с Таисией ЭТОЙ. ЭТА была настоящей петербурженкой. Тонкая, звонкая, в легкой, струящейся шёлком блузе, в юбке-карандаш (я надену узкую юбку, чтоб казаться еще стройней…), невесомых колготках на палочках-ножках в изящных лодочках на острых, как шило, каблуках.
Жесткое каре волос, коротенькая, над бровями, челка, тонкие брови, тонкий нос и карие глаза. Острые скулы и острые плечи. Что в ней? Что такого особенного в жалком тощем цыпленке, если язык не поворачивается назвать ее жалким тощим цыпленком? Тася (а она просила обращаться к ней именно так) несла себя с достоинством и с чувством превосходства над земным миром. При этом – ноль гордыни, со всеми проста и приветлива. Даже голос ни разу не повысила! Даже в тех случаях, когда голос нужно было повышать до благого матерного ора!
И пахло от Таси Францией. Нет, не пошлой искусственной, сделанной где-то в подпольных филиалах китайско-турецкой смесью, а именно - Францией семидесятых благодатных годов, когда потрясающе некрасивый Серж Генсбур сводил с ума женскую половину человечества потрясающе красивыми по эротичности композициями. Тася несла в себе тайну. А ведь именно тайна делала женщину женщиной.
Тася входила в серый офис, и в офисе становилось светло и уютно. В помещение вплывал аромат черного кофе и духов. . . . ДОЧИТАТЬ>
