Оля Миронова ненавидела Тасю всеми фибрами души. Ненависть была густой, вязкой и острой на вкус. Оля часто ловила себя на мысли: это чувство ей помогает выживать, словно двигатель внутреннего сгорания. Словно живая вода, эликсир молодости, триггер. Огонь в очаге – иначе не скажешь.
Миронова верила в Бога и понимала – жить, ненавидя, нельзя. Это порочный круг и путь в никуда. Во всяком случае, так говорили о ненависти. Она пыталась разобраться в причинах и следствиях своего состояния, но ничего толкового так и не выяснила. Грустно подбив итоги тщательного анализа Оля пришла к выводу: генетическая, впитанная еще с молоком деревенской мамы-простушки, нелюбовь ко всему отличному от общей массы. Эффект ненависти стаи к одиночке, этакой белой вороне. Врождённая неприязнь «черни» к рафинированным буржуям. Как-то так…
Что это за имя – Тася? Таисия? Что-то посконно-домотканое, из замшелой глубинки, пропахшее кислыми щами и ржаным хлебом. «Таси» не приезжают на работу на лаковых красненьких машинках, «Таси» не рассуждают о живописи средних веков и не спорят о поэзии Мандельштама и Хармса. Тася – это немолодая женщина в цветастом переднике, с прилипшим к рукам тестом и гулькой на голове. Тася присмотрит за соседским лялькой и вызовет милицию, если шумно во дворе!
Да. Еще у «Таси» отчество какое-нибудь, типа «Капитоновны» или «Никифоровны». У Оли в родном городке, находившемся где-то на «задворках империи», в отштукатуренном бараке со скрипучей от времени лестнице, в коммунальной клоповной халупе, была такая соседка – баб Тася. Типичная тетка в шлепанцах на уродливо варикозных ногах и гребешком в жидких волосах. Знатная скандалистка, но в душе – сама доброта. Тася из далекого детства, пахнувшего горячим хлебом, продававшимся в магазинишке местного хлебозавода.
Та баб Тася и близко не стояла с Таисией ЭТОЙ. ЭТА была настоящей петербурженкой. Тонкая, звонкая, в легкой, струящейся шёлком блузе, в юбке-карандаш (я надену узкую юбку, чтоб казаться еще стройней…), невесомых колготках на палочках-ножках в изящных лодочках на острых, как шило, каблуках.
Жесткое каре волос, коротенькая, над бровями, челка, тонкие брови, тонкий нос и карие глаза. Острые скулы и острые плечи. Что в ней? Что такого особенного в жалком тощем цыпленке, если язык не поворачивается назвать ее жалким тощим цыпленком? Тася (а она просила обращаться к ней именно так) несла себя с достоинством и с чувством превосходства над земным миром. При этом – ноль гордыни, со всеми проста и приветлива. Даже голос ни разу не повысила! Даже в тех случаях, когда голос нужно было повышать до благого матерного ора!
И пахло от Таси Францией. Нет, не пошлой искусственной, сделанной где-то в подпольных филиалах китайско-турецкой смесью, а именно - Францией семидесятых благодатных годов, когда потрясающе некрасивый Серж Генсбур сводил с ума женскую половину человечества потрясающе красивыми по эротичности композициями. Тася несла в себе тайну. А ведь именно тайна делала женщину женщиной.
Тася входила в серый офис, и в офисе становилось светло и уютно. В помещение вплывал аромат черного кофе и духов. С глаз падала тяжелая поволока утренней дремы, всем хотелось двигаться, как Тася, говорить, как Тася, дышать, как она. И все начинали двигаться и говорить, как Тася. Все подражали ей. Все, включая мастера чистоты, угрюмую Анну Сергеевну, любили Тасю. Все, кроме Оли, милой Оленьки, лицом похожей на «женщину в жутких розочках» из советского фильма. Такой женственной и мягкой Оли, с таким вкрадчивым и мягким голосом… ну а какой должен быть голос у работника бухгалтерии? Никто никогда бы даже и подумать не посмел, что за горгона сидит за третьим столом справа.
Да и что там думать: женщина обыкновенная, среднерусская, типичная, стандартная. Кругленькая, невысокая, пухленькая. Ее даже звали не Ольгой Петровной, а Оленькой Петровной. Стрижка «каскад», обесцвеченные, крашеные оттеночным шампунем волосы. Легкая завивка. Золотой кулончик на тонкой цепочке. Просторные брючки на резинке, трикотажная кофточка. Сапоги на устойчивом каблуке. Очки в модной оправе. Мягкие ручки с кольцами, въевшимися в пальцы. Ямочки на щеках. Приятная дама. Бухгалтер. Все.
Пахло от Оли тоже обычно-стандартно: духами «Today», немного – пудрой и шоколадными пончиками. Чуть – шампунем от кофточки (Оля стирала свои вещи шампунем для волос). Говорила Оля медленно, немного картавя. Но это ее не портило. Всем казалось, что Оленька Петровна не думает ни о чем другом, кроме своих деток, мужа и работы. А что еще надо? Женское счастье, лишь бы милый рядом… Какие тайны могут быть у таких, как Оленька?
По Тасе сходили с ума сильные и уверенные в себе мужчины. Иногда Оля видела их во дворе: твердые подбородки, однобортные костюмы, блестящие холеные иномарки. Мужчины пытались удержать Тасю за руку, за ее тонкие пальчики, но та ускользала от них, ныряя под козырек парадной затрапезного офиса. Прямо на работу Тасе присылали огромные букеты роз, и она совсем по-детски смущалась, краснея до кончиков изящных маленьких ушек.
Тася жила в центре, в старинном центре, в одном из всех этих домов, принадлежавших удачливым Пигитам, Шишковым, Лидвалям и прочим золотым кошелькам Петербурга. Она рассказывала, что не знает, что и поделать с квартирой, украшенной лепниной, позолоченной росписью, эркерами и дубовым паркетом.
- Непосильная роскошь для меня, девочки! – смеялась она, - чемодан без ручки. Там только исторические фильмы снимать! Жить сложно! Пришлось на заказ делать кровать, чтобы хоть немного соответствовать стилю. А мне, если честно, вполне хватило бы икеевского дивана, простого и без затей.
Оля слушала и внутренне закипала: что? Издевается Тася или хвастается? Эркеры ей, видите ли, не подходят! Икеевский диван для нее – простой и без затей… А ничего, что сама Оля за собственные деньги теснится с мужем и с детьми в малюсенькой картонной двушке на самой обочине Питера, и платить за эту коробку нужно всю жизнь? А ничего, что за простенький диван она уже десятый месяц отдает львиную долю от зарплаты? А диван уже скрипит, будто ему в обед сто лет!
Вот она, причина ненависти, где зарыта была! Все легко доставалось этой Тасе! Все легко, играючи. А сама Оля, чтобы быть своей среди коллег, знакомых, коренных жителей столицы, разбила в кровь лоб, стерла двенадцать железных башмаков, сточила две дюжины стальных зубов! Кто она? Уроженка приснопамятного Бокситогорска! И об этом Оля – никому, ни гу-гу. Сколько их по стране, этих Бокситогорсков, Землегорсков, Зеленогорсков, Красногорсков и так далее, и тому подобных? Тысячи!
Тысячи Советских улочек, миллионы Пионерских, сотни тысяч памятников дедушке Ленину и сотни однотипных домов культуры с колоннами. Ампир, ежкин! Миллионы Оль Мироновых, бегавших за горячим батоном на хлебозавод, взрастили эти «Горски». Миллионы Оль пили лимонад собственного производства, а потом – лимонад американских фабрик, потому что свои лимонадные заводы почили в бозе.
Оли, может быть, никуда бы и не рыпались с родных «глиноземов» и «бокситовых рудников» - зарплата нормальная, квартиру предприятие дает – да жизнь так устроила, что пришлось подаваться в северную столицу за лучшей долей. Новой политике не нужны были инициативные и идейные граждане, весело и дружно ходившие сплоченными рядами на демонстрациях. Демонстрации новой власти вообще не были нужны – пусть все сидят в своих коробках, платят кредиты и не рыпаются. Все должны жить под девизом: заплати и живи спокойно. Ну… просто живи и не жужжи.
Оля и не жужжала. Она впряглась в три работы, как Змей Горыныч о трех головах, и тащила на себе груз проблем. Муж Вадик позже впрягся в повозку. Вдвоем-то легче. Муж Олин, кстати, из такого же «горска». Коренные Олю замуж брать не хотели. Не дураки. Вот еще – для них, для золотых деточек, кто-нибудь и поприличнее найдется. Такая, как Тася, например. Тася – воздушный эльф, взрощенный на медовом молоке. Тасю хочется оберегать. А Оля создана, верно, для того, чтобы оберегать других. Грудью на амбразуры кидаться.
Автор: Анна Лебедева
