Психолингвисты - страшные люди.
Их не видно и не слышно. Они сидят по своим норкам, прицепившись лапками к клавиатуре. Выстукивают на ней имена клиентов, на которых нужно собрать досье. Анализуруют их слова, любимые выражения и ассоциативные конструкции.
Из всей этой абракадабры постепенно вырисовывается одно, самое важное, ключевое слово.
Ключ.
Доступ к внутреннему миру.
Чтобы с чем-то работать, надо, чтобы оно, как минимум, тебя впустило. Это самый первый шаг. База, от которой пляшешь на результат.
И тут главное - не налажать. Хотя, и на старуху бывает поруха, и даже самый опытный психолингвист может вспомнить несколько страшилок, когда его повело не в ту степь и "шеф, все пропало!"
Для спичмейкера это не трагично - подумаешь, скрепы в речи не в том порядке расставил и в двух местах фонетический диссонанс пропустил - никто и не заметит, все слушают, как всегда, вполуха. Консультанту рекламщиков тоже можно все свалить на неправильную финальную подачу, да и кому от этого жарко - ну, не получилось в этот раз, заработают на другом продукте, когда полнолуние закончится.
Труднее всего приходится переговорщикам. И это я не о тех, кого высылают на захват заложников и прочий треш. Туда без специальной подготовки, с одним красным дипломом, не попадешь. Да и тяжелый это хлеб. Я о тех, кто помогает разрулить затянувшееся подписание контракта, конфликт между руководителями, или сложный развод. Здесь ответственность в разы возрастает, и результат не замедляет явить себя во всей красе. Сразу все про тебя ясно, какой ты есть специалист.
В такие редкие моменты и можно увидеть живого психолингвиста: вон он, за столом, на самом краешке, строчит в блокноте, по старинке, исподтишка вскидывая глаза на собравшихся - невербалику, жук, пропустить боится.
Человек ведь - тот же текст, только живой и озвученный. И каждый раз продираться к его душе через дебри слов или сквозь пелену упрямого молчания (нулевой текст - это тоже текст!) - приключение. Вызов. Сложный танец, на подготовку которого уходят долгие часы.
А бывает так, что времени не дают совсем. И приходится вытанцовывать не от печки, а от чего придется. Импровизировать.
В те незапамятные времена, когда самолеты летали и туда, и сюда, и везде было можно, собрались мы с детьми к бабушке на каникулы. Лететь нам не то, чтоб очень долго, но прилично и с пересадкой. Первый самолет еще ничего, бодряком: читают, мультики смотрят, печеньки друг у друга тырят (ну, вы знаете), пописать бегают. Я в это время расслабляюсь, сил набираюсь для второго, ночного рейса, где они будут ныть, возиться и складывать на меня все, что можно - книжки, пустые стаканчики, ноги, руки и головы - и эти последние из года в год тяжелеют.
В этот раз что-то пошло не так. Сначала посадку задержали на час. Потом, как водится - пропустил свой коридор, сиди, жди когда дадут "добро" на взлет. А жара июльская. Кондиционер почему-то включать нельзя, пока самолет никуда не движется. Так стюардесса сказала. Ей видней.
Сидим. Потеем. Масок тогда еще не носили, но воздух в салоне, наполненный тяжелым запахом, определение которому сложно дать, но узнаешь его на раз - невыносимый. Душно, младенцы ожидаемо начинают громко орать. Граждане - тихо материться. И в этот шум вдруг врезается резкий истеричный голос: "Высадите меня! Я не полечу никуда! Достали!" Мужчина. Из ряда кресел впереди слева только голова торчит в бейсболке. Стюардесса спешно перебирает ногами по проходу, меня обдувает мимолетный жаркий ветерок. Пытается успокоить пассажира, слетевшего с катушек. Втолковывает ему что-то. Не разобрать. Смотрю, мужчина нервничает еще больше, начинает размахивать руками. Стюардесса уступает место старшему бортпроводнику, молодому парню. После первой же его реплики мне лично становится понятно, что договариваться парень не собирается. "Так вы полетите или нет? Решать надо сейчас!" Приподнимаюсь на сидении и слегка вытягиваю шею, чтобы разглядеть пассажира. Лет 50. Русский, но не без южных кровей. Хотя, судя по говору, лучшие годы провел в Сибири. Крепкий, широкоплечий, вьющиеся волосы с проседью.
Бортпроводник пошел на принцип, срабoтало противостояние "отцы и дети". А может, он просто устал. Тоже, поди, несладко - в форме и ботинках на жаре стоять. Через минуту в салоне раздается объявление в микрофон: "Уважаемые пассажиры, в связи с требованием гражданина сойти с борта нашего судна, мы вынуждены просить вас покинуть салон самолета. Рейс задерживается минимум на два часа, время, необходимое, чтобы идентифицировать и выгрузить багаж". Младенцы все, как один, испуганно замолкают, граждане, наоборот, начинают выкрикивать такие лингвистические композиции, что у психолингвиста уши в трубочку.
А я понимаю, что если так пойдет, то на второй самолет мы не попадаем.
Поднимаюсь и иду вперед. Кресло рядом с возмущенным мужчиной пустует. Осторожно сажусь и внимательно вглядываюсь в лицо. Нужно понять очень быстро сразу несколько вещей: насколько он агрессивен, трезв, способен слышать. Можно ли к нему прикасаться, или есть риск получить в лоб.
Вижу перед собой обиженно искривленный рот, пальцы сжатые на ручке кресла, красное от гнева лицо. И еще - виноватость. Над ним как будто высвечивается экран из всех его невысказанных слов и какие-то еле уловимые образы: отец, ремень, обида, стыд.
Ключевое слово: наказание.
Была не была! Мягко кладу руку ему на предплечье, слегка сжимаю и представляю на его месте своего сына. И, прямо в глаза, просительно и с нежностью, но твердо и спокойно: "Как я вас понимаю! Нам трудно. Жарко. Все устали. Никто из нас не виноват, что самолет задержали. Посмотрите, здесь, с вами, женщины, маленькие дети. Пожалуйста, не наказывайте нас за это." Выдыхаю. И вижу, он тоже сдувается. "Да чего я? Я ничего. Я согласен. Нормально все".
Бегу к бортпроводникам. Уламываю старшего, который поначалу загорается и уверяет, что уже поздно и он сообщил диспетчерам. Уф! Договорились. Утихший пассажир натягивает бейсболку на лоб и утыкается носом в иллюминатор. Через десять минут самолет выруливает на взлет. Мои восторженно хлопают в ладоши, на соседних креслах народ радостно скандирует, сюардесса благодарит. Видно, ее тоже вся эта канитель сильно напрягла. Меня хватает на последнюю фразу: "Да что вы, не стоит, какие пустяки, бывало и хуже."
Мы взлетаем, и до самой посадки я лежу в кресле выжатым лимоном.
Все-таки с бумажными текстами как-то проще.
Да и рукописи, как известно, не горят.
