У нас был очень дружный класс. И после окончания школы мы собирались сначала каждый год, потом реже, потом раз в 5 лет. И вот одна такая встреча изменила жизнь каждого из нас.
***
Как-то так получилось, что перед этой встречей мы долго не собирались, выпали из поля зрения друг друга: дела заботы, очередной кризис, который повторяется у нас с завидной регулярностью - раз в восемь лет стабильно. А тут подкрался юбилей – 30 лет со дня окончания школы. Надо отмечать – святое дело.
Нинка Колпакова, наша староста, как всегда всех обзвонила, договорилась с рестораном и в назначенное время ждала нас в фойе. Наша радость от встречи была сильнее, чем обычно, так как мы не виделись больше десяти лет. Народу было много: больше половины класса, человек двадцать.
Девчонки весело верещали. Мальчишки радостно братались друг с другом. Все радушно встречали только что подошедших, словно и не было этих тридцати лет. И словно все мы не взрослые дядьки и тётки, а юные задорные ребята.
Сели, как водится, за стол. Первый тост за встречу долгожданную, второй по традиции за учителей, третий не помню уже за что, но люди всё говорили и говорили, а бокалы всё наполнялись и наполнялись. Тёплая атмосфера и горячительные напитки развязали языки всем скромникам и полились откровенные жизненные истории. Кто-то вспомнил, как когда-то боялся признаться в любви соседке по парте,
кто-то вспомнил юношескую симпатию к молодому новенькому физруку– красавцу и ловеласу.
Вспомнили всех наших учителей, ребят наших. Потом помянули всех ушедших - как их оказывается уже много в нашем классе.
Вдруг кто-то из девчонок спросил:
- Слушайте, а что Володька Протасов не пришёл, никто не знает?
- Здрасьте – «не пришёл»! Володька уже покойник.
- Да ты что? А что с ним случилось?
- Этого я не знаю, не слышал. Кто-то из наших рассказывал, а кто не помню.
Тут кто-то предложил помянуть Володьку, и все согласились.
Было несколько опоздавших – только вернулись со смены Мишка Тарасов и Колька Зайцев, они вместе на железке работают, а там не перепросишься.
Опоздавшие быстро присоединились к тостующим, и мгновенно набрали недостающие градусы то ли от усталости, то ли от обилия и разнообразия выпивки.
Часы показывали полночь. До конца веселья оставалось часа два (хозяева заведения разрешили нам гулеванить до двух ночи), как вдруг в арендованный нами зал вошёл …Володька Протасов. Собственной персоной.
Кто-то, уже сильно подвыпивший и ошалевший от неожиданности, вдруг громко сказал:
- Опачки, а мы-то тебя похоронили!
Володька стоял перед нами молча, лишь слегка улыбаясь только уголками губ. А глаза его, какие-то пустые, уставшие, не светились живым огнём от радости встречи с друзьями детства, как у всех у нас.
Володька сел за стол, ему быстро накатили в рюмку штрафной и потребовали от вновь прибывшего тост. Он что-то сказал, даже не помню что конкретно, что-то такое дежурное, незапоминающееся.
Все обрадовались, что это ошибка, что «известие о его смерти слишком преувеличено», и продолжали опустошать рюмку за рюмкой. Все были рады «возвращению» одноклассника с того света.
Вдруг я перехватил взгляд Лёшки Тихонова. Они с Володькой были друзья - не разлей вода. Сказать, что в его растерянном взгляде читался испуг – ничего не сказать. Он пристально смотрел на своего закадычного приятеля, и в его взгляде ясно читалось одно: «Не может быть!»
Я переводил взгляд с одного из друзей на другого и обратил внимание, что, если Лёшка смотрел на Володьку, как заворожённый, то Володька, наоборот, делал вид, что в упор не замечает своего друга.
Просидев в ступоре около получаса, Лёшка вдруг поднялся и вышел в туалет, по привычке или от нервов разминая сигарету.
Я вышел за ним. Он стоял и нервно курил. Руки у него заметно потрясывались, желваки на лице ходили ходуном, даже кадык на шее то поднимался, то опускался.
- Лёха, ты чего? – спросил я. – Никак не можешь привыкнуть к мысли, что друг твой жив? Бывает. Трепанул кто-то с дуру.
- Да не жив он, Макар! – выдавил из себя напуганный Тихонов. -Покойник, он понимаешь? Я его сам хоронил. Тётя Алла, его мать, мне тогда позвонила и просила помочь с похоронами. Я сам и могилу оформлял, и из морга его забирал. Я и памятник ему заказывал. И тёти Аллину фотографию на памятник самолично приклеивал, когда она вслед за ним ушла. Я могилу его могу тебе показать, Макар!
Последнюю фразу он произнёс с таким надрывом, что мне здоровому мужику стало не по себе.
- Ладно, Лёха, ты сейчас успокойся, делай вид, что всё нормально, а завтра будем думать, как нам быть. Только ты никому больше сегодня не рассказывай о том, что Володька Протасов - покойник, хорошо? - попытался я уговорить, как мне тогда казалось, съехавшего с катушек одноклассника.
Увидев в моих словах недоверие к своему рассказу, он продолжал:
- Послушай, Макар, я не сумасшедший. А знаешь, что? Это можно проверить – ему сердце вырезали. Он же в автокатастрофе разбился. Мать его спросили – она согласие дала. Пусть, говорит, хоть сердце его в ком-то живёт. У него шрам должен быть с левой стороны.
Я как человек здравомыслящий не верил в это, но вида не подавал, пытался успокоить разгорячившегося одноклассника. Конечно, мне было легче и проще поверить в то, что Лёха Тихонов сбрендил, нежели в то, что мы все сейчас сидели за одним столом с покойником, ели и пили с ним как ни в чём ни бывало.
Но Лёха не унимался:
- Ты знаешь, он мне когда-то сказал перед нашей очередной встречей: «Тихон, я вас всех так люблю! Даже если я умру, знай: я и мёртвый всё равно приду на нашу встречу выпускников».
Вернул нас в реальность шум, который доносился из фойе. Выйдя туда, мы увидели драку – дрался Протасов и Арефьев. Смех да и только – детская любовь к Ольке Гончаровой не давала им покоя даже сейчас: они повздорили из-за того, кто пойдёт её провожать.
Протасов крепко съездил своему оппоненту по морде – завтра точно будет фингал под глазом. А Вадик Арефьев порвал на противнике рубаху: левый рукав беспомощно свешивался на локоть, карман, опять же с левой стороны, был оторван полностью. Из-под него выглядывал грубый, незарубцевавшийся ещё синюшный шрам.
Я посмотрел на Тихонова, он кивал головой, намекая на свою правоту.
Класс поделился надвое, прям как в детстве: кто-то был на стороне одного, а кто-то на стороне другого.
Олька Гончарова выбрала сторону Протасова и крутилась возле него с примочками и холодными компрессами. Они стояли возле зеркала в фойе, рядом с мужским туалетом. И проходя мимо них, по привычке взглянув в зеркало, я увидел в нём только два отражения: своё и Гончаровой. Володька Протасов в зеркале не отражался…
***
Я сам позвонил Тихонову на следующий день и попросил показать мне могилу Протасова. Лёшка согласился, и мы поехали на городское кладбище. Он с лёгкостью нашёл это семейное захоронение: с фото на памятнике улыбался Володька, а рядом на фото расплывалась в миловидной улыбке тётя Алла, его мама.
Вернувшись домой, я завалился спать и проспал не знаю до каких бы, если бы меня не разбудил звук разрывавшегося телефона. Звонила Нинка Колпакова, наша староста. Она говорила быстро, сумбурно, заглушая свою речь рыданиями. Из её слов я понял только одно: Олька Гончарова, которую вчера пошёл провожать Протасов, до дома не дошла. Её обнаружили сегодня утром в подвале собственного дома… Дворник обнаружил… Задушенной…
