Где-то с восьмого. С коллежского асессора.
«ТБ» – часть сборника «Миргород». Туда входят четыре разнокалиберные повести, из которых наиболее реалистичная – «Вий».
Я к тому, что все попытки литературоведов с Бассейной возвести «ТБ» в титул исторического или патриотического произведения совершенно безосновательны, несмотря на отдельные первичные признаки. Любые расследования относительно исторической основы и особенно прототипов украинского Робин Гуда притянуты за уши вплоть до отрыва ушей. «Надевать он стал пальто – говорят ему: не то!»
Версий «ТБ» несколько, что говорит о важности для Гоголя вещи совершенно никчёмной, в которую он, по сути, до самой смерти вносил правки. Канонических прижизненных изданий два: 1835 и 1842 года, оба изобилуют многочисленными нескладностями, издательскими и цензорскими (и самоцензорскими) правками и в известном смысле, неаутентичны. Второе издание вдвое толще, туда налито пропорционально больше православия, вшестеро русского, на порядок отчизны, и назидательный градиент направлен к умалению малороссийского и возвеличиванию великорусского.
Школьным методистам (вдумайтесь в это исключительно точное словечко) это не нравилось, и они белыми нитками сшили свою версию Тараса, в которой линейкой по рукам затвердили житие провокатора и сыноубийцы как патриота родины, – рядом с житием пионера Павлика. Красным галстуком повязали национально-освободительную борьбу. «Вместо валенок перчатки натянул себе на пятки».
В общем, издевались, как могли. Между тем, и без костылей советского литературоведения ясно, что «ТБ» не содержит никаких литературных открытий, это самая слабая фэнтези «Миргорода», который и сам-то весь эхо шумного успеха «Вечеров...», – все понимают, что цели текста не эстетические, а дидактические, но контекст виден как-то смутно, а в чём дидактика – сегодня уже не понятно. Понятно лишь, что Гоголь уже готов был взрослеть, но повозиться в уютной песочнице с ведьмочками и мертвяками ещё хотелось, а сериал вдобавок приносил деньги.
Если иного не видно, то так бы на это и смотреть: ноль всё же больше отрицательных величин. Но советские не могли без соцреализма, и каждое произведение русской литературы переворачивали с ног изящной словесности на голову смыслов, пропаганды или хотя бы сатиры, которых у хороших русских писателей не было и помину, а цели ими ставились исключительно художественные.
Как взлетел Гоголь, и почему его продвигал Николай I, я писал, и повторяться не буду.
Гоголь считал себя историком, в историки ломился и – имел такое право, поскольку история в его время была едва-едва написана, и не все каноны как следует забетонированы. Оставалось немало зазоров во времени и пространстве, где движения народов были возможны, а ещё более возможны интерпретации. Историей занимались дилетанты, и дилетант Гоголь на равных основаниях историю преподавал и по истории писал (то есть был даже официально профессионалом). Известен, например, его опус о великом переселении народов. Он был опубликован в 1834, за год до «ТБ», и представляет собой не более и не менее спекулятивную версию событий, чем любая другая по той же теме (это, напомню, как бы V век, и о нём можно писать смело и на ха-ха без забот о правках и редакциях).
Как один из столпов новой национальной администрации он работал по направлению эстетического национализма (без отрицательной коннотации, которую придал этому слову XX век), пытаясь нащупать художественные границы приличия, которые в то время определены не были и тестировались всеми, от Булгарина до Пушкина. Сама история проходила верификацию внедрением в массы беллетризованных версий.
Стандартообразующим историческим романом считался «Уэверли», ультрафиолетово политкорректная и рекордно унылая приключенческая нудятина, в конце которой каждый был вознаграждён наследством и годовым доходом от авторских щедрот: ганноверские короли получили своё, английский пэр своё, шотландский клан своё (наследство и годовой доход – это суть всей английской литературы). Что утверждает шотландец Скотт? Ах, до чего хороши наши шотландские Стюарты, объединившие унией два царства, но ещё лучше замечательные ганноверские, за Великобританию которых топим и топить будем. Громовые аплодисменты. Долго не смолкающие овации.
Ничего не напоминает? Киевскую Русь, Рюриковичей? В истории любой империи найдутся свои унионисты стюарты и романовы. Если романист найдётся талантливый.
Историческая литература – наследие романтизма, с возмужанием реализма этот ювенальный жанр отправился в детский сад, – в самом деле, кому ещё могут быть интересны 3 или пусть даже 4 мушкетёра?
Лицеистов только что написанной историей кормили полной ложкой, и школяры ей легко увлекались. Позубри-ка латынь, – а история – это вкусная занимательная беллетристика о героях, злодеях и волшебниках (до того по той же причине бестселлерами были Четьи-Минеи). Студенты лезли вглубь в надежде отыскать подробности – и проваливались в пустоту, поскольку под радужной плёнкой мыльного пузыря битв и династий не было ещё ничего, – и лицеист Гоголь смело взялся (ввязался) экспериментировать с дописыванием контекста. Но детали русской истории уже рисовали дилетанты академические, поскольку Россия конвенционально вошла в сеть европейских держав. Однако это в целом. А вот отдельные её части, например, Украина оставались Диким Полем исторического фольклора, Лысой горой для дилетантов-шабашников. Кто хочешь залетай – что хочешь хватай.
Гоголь догадался об этом буквально. Налетай, бурса! Халява! Его Украина – место девственно пустое, оказалась плотно заселена им до античности симпатичными русалками и вурдалаками, где наперегонки с колдунами летают гробы и вареники, и где на службу в церковь ломятся не православные, а легион нечистой силы. Только что выпущенный студент, хохоча и хлопая себя по коленке, выписывал из Петербурга волны юных философов и мелких бесов, что интерференцией породило в Киеве богослова верхом на ведьме, а под конец слилось в химеру святого чёрта Тараса.
Который, конечно, не начало эпического мифа, в коем Бульба – грубоватый, но благородный вальтерскоттовский Мак-Айвор в ливрее хардкора XVI века, а финал сказочного триптиха о зазеркальном Запорожье «Страшная месть» и «Вий».
Сам Гоголь – это, конечно, последователь не английского скалистого историзма и не немецкой воинственности мифа о Нибелунгах, шлифовавшихся как раз в то же самое время, а итальянского эстетического реализма «Обручённых», столь ненавидимого германской литературой смыслов и представлявших собой мир, где можно по-казацки вольно гулять вдоль и поперёк линий жизни изящной словесности.
Средиземноморская правда стократ живописнее западноевропейской сказки, как «луна Италии теплее лондонского солнца», и не случайно сам Гоголь жил в Риме и вольно гулял по Апеннинам с французским итальянцем Брюлловым, а по Ближнему Востоку с греческим однокашником Базили, бывшими, как и он, атлантами русской национальной администрации.
Сначала на литературных подмостках, а потом и в преподавательской деятельности Гоголь удачно принялся специализироваться (спекулировать) на истории малой родины: Малороссии, Украйны, Запорожского казачества. Юный мечтатель постановил себе написать научный многотомник по истории Украйны, но информации ему хватило на три лекции – дальше он провалился в фактическое болото. О Малороссии даже времён Богдана Хмельницкого было известно примерно столько же, сколько о великом переселении народов. (О России знали немногим больше.) Осознав это, Гоголь не постеснялся засунуть руку по локоть во времена Унии и даже в карман XV веку. Это был абсолютный рекорд. Проверить было ничего нельзя.
Вообще, к моменту, когда Гоголь взялся сочинять свою историю Украйны со славными Бульбами, но сугубо славнейшими Потёмкиными, самым популярным русским историческим романом был «Юрий Милославский» Загоскина, выдержавший с 1829 несколько изданий. С ним конкурировали булгаринские (полуавтобиографические) «Димитрий Самозванец» и «Мазепа». Повествовавший о тех же баснословных временах «Борис Годунов» был написан раньше, но завалялся у николаевских рецензентов, после чего государь дружески предложил Пушкину переделать драму по фирменному вальтерскоттовскому клише, чего, по счастью, сделано не было. (Пока валялось, Булгарин спёр некоторые ходы. Зря. Вообще щедрый на раздачу идей Пушкин обиделся.)
Ошибкой будет считать «ТБ» реакцией на польское восстание 1830. К моменту написания восстание быльём поросло.
Контекст событий выглядит иначе. После мировой войны 1792 – 1815 Россия вступила в прямую конкуренцию с новым мировым лидером Англией. Это произошло в истории страны впервые, и опыт лобового противостояния был небольшой. Венская система Александра I прямо запрещала всякие войны в Европе, а мировые лидеры постулировались союзниками, и не против кого-то, а в борьбе за мир. Именно тогда и возникла опосредованная конкуренция с подставами и подножками.
Одной из модных арен холодной войны был национализм, со всеми ложноножками. Щупальце национальной администрации новоиспечённого национального государства гребло под себя, а национально-освободительные движения щупали на прочность соседа. Тут важно было не перепутать! Кажется просто, а по неопытности запинались все. И конечно все империи имели критические уязвимости на украинах окраинах. Этим, натурально, пользовались: совместно против Турции в деле Греции или по отдельности, в Канаде или Закавказье.
Вообще, фольклор украинцев начал придумывать имеретинец Церетелев. Это не должно смущать. В империи все равны, и присоединённые позднее грузины назначались украинцам более равными: у них имелся свой язык, своя азбука, свой патриарх и свои святые; не так давно было даже взаправдашнее царство-другое. Был и худобедный опыт сочинения своей истории, в генеалогических целях своей аристократии. В 1819 году Церетелев издал «Опыт собрания старинных малороссийских песен». Дело притормозили по причинам не поэтическим (подделка была очевидна, ну и что), а прозаическим. Готовилось дело Греции, и троллить украинцами Австрию было не ко времени.
С Украиной было не так просто, как с Грецией, которая была чужая, и которую было не жаль (значение православия преувеличивать не стоит, это был тот увязший коготок, за который вытягивали Турцию). Украинизация России была: мегавыгодна – в Австрии, умеренно выгодна – в Польше и совсем ни к чему в самой России. То есть, национализация «украинцев» шла по тонкому лезвию. Украинцев придумывали как народ, чужой для немцев и поляков, но свой для русских. Опять-таки, только с виду просто, но понятно не всем. Отсюда столько нелепостей в деле. Людей не плохих, а просто не уловивших суть, шлёпали и отпускали. Вдобавок, чтобы дразнить австрийцев, использовали ещё и славянство поляков. «Руки прочь от славян» – это для немцев: в группировку сепаратистов объединили австрийских украинцев и поляков. «Руки прочь от православных» – это ножницы для поляков польских. Трансграничная конструкция была трёхъярусной, но Гоголь справился на гениальной интуиции, а прочие от большого ума – не очень.
Вот, например, «галицкие будители». Жили люди в Восточной Австрии (это нынешняя Западная Украина), издавали журнальчик, для конспирации назвались литературным кружком (под невинных беллетристов косили все и везде). Прямо топить за сепаратизм в пользу России было некомильфо, поэтому люди топили за обобщённое славянство, – за украинский, польский и русинский языки (а между собой говорили только по-русски, отчего и назывались «Русской Тройкой»), придумывали русинам какую-никакую историю, письменность, культурку (то есть, собственно, русинов придумали). Выступали за демократизацию (чего бы в Австрии не выступить), за представительство и федерализм: чем мы хуже чехов. Советские учёные дивились, как это люди не различали в упор русских и украинцев. А они всё прекрасно различали. Боролись не за Днепр, а за Днестр: их главное издание называлось «Русалка Днестровская». Днепр-то и так российский.
А историк Костомаров со товарищи прокололся: сообразил Кирилло-Мефодиевское братство. Что это? Да то же самое: сочиняли украинский алфавит, систему письма (то есть, письменность), переводили Библию на то, что только что придумали. Но. Делалось дело не во Львове, а в Киеве. «Вот какой рассеянный с улицы Бассейной». А так калька: панславянская федерация, представительство, конституция, парламент. И это всё, заметьте, уже накануне рокового сорок восьмого.
С деятелями 1848 не церемонились. Нигде. Ни за что попавшего под раздачу Достоевского упекли по полной. Разыграли казнь, от которой трясло даже ненавистника ФМД Набокова.
Не то с братчиками-кирилловцами. Костомарова в недолгой тюрьме просто чуть поправили, разъяснили, в чём разница между панъевропейским славянофильством и украинским сепаратизмом. «Стал натягивать гамаши – Говорят ему: Не ваши!»
За год выучив, человек потом принёс немало пользы (сочинял и про Хмельницкого и про Стеньку Разина, пыхтел над фальшивыми летописями). Кураторы понимали: учёный обезьян несёт чушь, но эта чушь лилась на мельницу истории национального государства. То есть, «в рукава засунул руки – оказалось это брюки». Но для харьковчанина сойдёт, не всем же лицеистами быть.
А Шевченко из того же обчества отдали в солдаты, далеко, надолго. Тарас краёв не видел, как тёзка. Сумел вызвать ненависть всеобщую, тоже как тёзка. Белинский – топал ногами: я бы упёк дальше.
Об интересе к украинскому языку говорит история издания Снiпа, куда напихали белиберду самого Костомарова, переводы Петрарки и Байрона на украинский и т. п. дичь. Чудаки думали: двинем тему и ещё денег срубим: везёт же новичкам... Продали «на новенького» 50 экз. Да и то людям, которые не столько купили, сколько купились. Остальные 500 не смогли даже раздарить. То есть, даром никому не надо. На гоголевской полтавщине, где был центр украинофильства, у журнала «Основа» в 1861 году было два-три десятка подписчиков. Журнал существовал на спонсорские деньги, а когда они кончились, других желающих не нашлось. Ищи дурака! Но ведь искали, что само по себе достойно гоголевского пера...
Получается, люди приняли чёртер чартер Викулы в Питер за черевичками за начало регулярных сообщений, тиснули афишку... и очень удивились, когда явился один рассеянный с улицы Бассейной. Да и тот «отправился в буфет покупать себе билет».
Костомаровцы перед Гоголем благоговели. Всё-таки пропасть между Нежинским лицеем и Харьковским универом была образованным людям очевидна. Имеется апокриф о встрече Гоголя и Костомарова-с-челядью. Профессора выстроились по струнке. Хотели доложить, отчитаться. А он ходил перед ними Гоголем щёголем, в красивой жилетке. И ушёл.
Не прошло и полувека, как все бородатые изыскания архивариуса Костомарова на полной ставке академической задницы свелись в точности к тому же, что юный Гоголь мимоходом высосал из пальца гениальной европейской головы. Украйна – поэтическая проекция России в сказку. А не прозаическая изнанка польской окраины.
...Оказывается, что русская народность не едина; их две, а кто знает, может быть их откроется и более, и тем не менее оне — русския… Очень может быть, что я во многом ошибся, представляя такия понятия о различии двух русских народностей, составившияся из наблюдений над историей и настоящей их жизнию. Дело других будет обличить меня и исправить... Южнорусский элемент должен давать нашей общей жизни растворяющее, оживляющее, одухотворяющее начало. Южнорусское племя, в прошедшей истории, доказало неспособность свою к государственной жизни. Оно справедливо должно было уступить именно великорусскому, примкнуть к нему, когда задачею общей русской истории было составление государства.
Вот какой рассеянный с улицы Бассейной. Криво-косо, прообраз советского историка процитировал своими словами «ТБ».
И нечего смеяться! Это много и достойно уважения! Литературоведы советские ведь так и померли в несознанке... Что ж, всё-таки Харьковский Императорский Университет, конечно, не лицей, но и не филфак педучилища.
Надо ясно понимать, что и славянофилы и западники отличались друг от друга как «глубокоуважаемый вагоноуважатый» и «вагоноуважаемый глубокоуважатый», это – кружки по интересам, пестовавшиеся правительством: таких клубов было множество со времени Александра. У тех и других на устах были: отмена крепостного права, представительство и монархия (конституционная или так), то есть прогрессоры от правительства с разных сторон брали в клещи дремучих дворян, спотыкавшихся от наезжавшего на пятки катка национализма. Если силой отобрать у чудаков маскарад турецких бунчуков и фригийских колпаков – все их тезисы были долгосрочной программой императорского правительства.
В новом мире служба не монарху, но национальному государству была для аристократии добровольна, но обязательна. Это для славянофилов. А для западников – обязательна, но добровольна. А силой никого не заставляли. Можно было служить и жить при этом за границей. Гоголь так и жил.
Весь причудливый спор славянофилов и западников – это движ эпициклами в отцепленном (и оцепленном) вагоне. «Внёс узлы и чемоданы, рассовал их под диваны...» В какой-то момент половина тех и других до того запуталась в собственном багаже, что выползла вон и отправилась к восьми утра на службу действительными статскими, как Салтыков-Щедрин.
В отличие от них Гоголь двигался прямо, сплав таланта и правильного лицейского воспитания сделали его Диканьки эталонными. Гоголь – не украинец, а наследный принц выдуманной им прекрасной страны. Называл её просто – Русь.
Оставшиеся без умных предводителей внутри своих хороводов западники и славянофилы пошли контрдансом кто в лес, кто к киевскому дядьке. Милюковы и Набоковы вопили одновременно за аннексию Константинополя и «нельзя ли у трамвала вокзай остановить». Вожатый (Николай) удивился. Трамвай – остановился.
Так и стоит и на том стоять будет. Их прямые наследники, советские (они же постсоветские) учителя-методисты со своим «Тарасом» – насельники какого-то бесконечного Ленинграда, из которого, по причине сна разума им никуда не уехать. Заплутавшие в лесу из двух сосен отчизны и православия. «Вместо шапки на ходу он надел сковороду». Так и ходят.
Так что, преподавать "ТБ" где-то класса с восьмого уже можно. С коллежского асессора.