У В. В. Набокова есть эссе: «Пошляки и пошлость». Набоков осуждает американский стиль рекламы для среднего класса, рекламы задающей фальшивые ориентиры материального счастья без сопутствующей духовной мерки.
Нерусским своим читателям он поведал о том, что в русском языке (и, следовательно, сознании) существует специальное слово, точного аналога которому в западных лексиконах нет. (Пошлость – банальность, вульгарность, духовная низкопробность.) И вовсе не потому, конечно, что там нет пошлости. А, скорее потому, что она скрыта за эвфемизмами буржуазной респектабельности. Сам Набоков пишет, что буржуазность он понимает в флоберовском, а не марксовском смысле: «Буржуа – это самодовольный мещанин, величественный обыватель». При этом, Набоков не пишет, есть ли в западном сознании точный эквивалент мещанства. (Мещанин – это сословие, безликое имя которого выперло в дворянской культуре синонимом презрительной клички.)
У русских есть, вернее, было специальное название для самодовольного величественного мещанства — пошлость. Пошлость — это не только явная, неприкрытая бездарность, но главным образом ложная, поддельная значительность, поддельная красота, поддельный ум, поддельная привлекательность.
В набоковскую пору ещё нет, а сейчас существует слово «гламур», то есть, красота без души.
Американские 1910 – 50-е – это стремительная, почти магическая материализация среднего класса горожан, который весь целиком и взялся из этой материализации. Сходные процессы взрывной урбанизации с накоплением в городах новых буржуа шли до войны и в Европе. Надо понимать, что все эти люди были за поколение до того чистой деревенщиной вообще без потребностей. Так что Набоков хочет от этих людей слишком многого, того, что достигается, в общем, столетием семейных традиций.
Ошибкой что русских, что немецких эстетов было представление о крестьянской жизни, как о пасторали, сгенерированной в умах поэтов-романтиков. То есть, пастушок со свирелью философствует, глядя на овечки под похожими на овечек облаками. Эволюция деревни, по идее, должна была плавно дрейфовать, как в песне:
И два тракториста, напившихся пива,
Идут отдыхать на бугор.
Один Жан-Поль Сартра лелеет в кармане
И этим сознанием горд.
Другой же играет порой на баяне
Сантану и "Weather Report".
Но – не вышло. Нигде. Даже жившие в поместьях, а не в городах шапочно общались лишь с развращёнными дворовыми, и подменяли действительность либо на охотничьи байки, как Тургенев и Некрасов, либо и вовсе на сказки, как Гоголь. Описаний жизни настоящих крестьян в мировой литературе просто нет, скорее всего, потому что там и описывать особенно нечего.
Аристократ Набоков точно подмечает, что источник мещанской (=буржуазной) пошлости – в стремлении принадлежать к избранному кругу, но не по сущностным свойствам, а исключительно по внешним. Не естественное стремление к высокой культуре, а коллекция маркёров-симулякров (копий без подлинника).
Нередко он сноб.
Вот отсюда можно препарировать.
Сноб – хамелеон неблагородного происхождения, имитирующий благородство вторичными признаками.
Сам В. В. Набоков пошляком не был. Ну, почти. (Претензии на аристократизм в стремительно опрощающемся мире ещё более пошлы, чем обратные поползновения; поклонение глупой азиатской игре в шахматы; житие в царстве пошлости, – Швейцарии; юношеские стихи, публикации юношеских стихов в отцовских газетках, публикации юношеских стихов в отцовских газетках под кошмарным псевдонимом.)
А его отец пошляком был.
Иногда кажется, что Набоков-сын это осознавал и на это досадовал, но сыновняя благодарность порождала специфический эдипов комплекс умолчания.
В. В. Набоков не утверждает, что аристократия лишь по наследству лишена гена пошлости, или что пошлость на 100 проц имманентна лишь простецам. (Статья была адресована прежде всего американцам, у которых титулы не в чести.) Хотя это подразумевается, особенно в контексте корпуса «Лекций о русской литературе», где выстругивается эталон прямой пропорции знатности и таланта (исключение – Чехов).
Английский герцог может быть столь же вульгарным, как американский пастор, французский бюрократ или советский гражданин.
В. Д. Набоков – пошляк всех возможных оттенков. Ещё про таких говорили: «выщелкнулся».
В состоянии типичного отличника он прожил полжизни. Как известно, отличник – это дурак, у которого недостало ума найти талант. А изобразить себя хочется.
Отличник – ни что иное, как та самая попытка принадлежать к избранному кругу, причём по системе условных маркёров, – чужой и формальной; равной приобретению ранга, градуса, степени, рейтинга, титула, чина... в конечном счёте – ордена.
Юриспруденция (занятие подчинённое, возвышенное протекцией государственной машины до сакральной обрядности) была назначена В. Д. Набокову наследственным роком, а не избрана мучениями юношеских метаний: он, по замыслу, должен быть наследовать министру юстиции Дмитрию Набокову. (Тот имел отношение к делам Чернышевского и Достоевского, что позже дало Набокову-писателю игривое наследственное право шагнуть бочком в клуб избранных ещё до настоящей литературной инициации, он намекал, что, принадлежа к иным избранным, держит до поры некий занятный компромат на ФМД). Пошлость, однако, не в этом, а в том, что В. Д. Набоков распорядился привилегиями близости к власти с целью эту самую (свою, в общем) власть подвинуть и выйти вперёд (отличник же). В его представлении законодательная клика юристов должна была заслонить собой власть исполнительную. Чем кончилась заумная восточная рокировка (а она произошла в феврале 1917) помним хорошо. Матом в два хода. Под матерок и хохоток.
Желание принадлежать к избранным лежит в основе избирательного права. Само насаждение нижних палат в континентальной Европе, которые предполагалось набить такими вот конвенциональными отличниками (шпионами, масонами и террористами юристами) было в основе замысла островных зачинщиков «весны народов» 1848 года. Не сумевшие сдержать натиск проходимцев, европейские монархии вскоре столкнулись с юродствующими юристами. Главным в этой вакханалии было кооптировать на вершины власти «избранных народом» пиратов и колодников, что давало антибонус карьерной администрации и разлагало её по сечению «мы всю жизнь пахали как проклятые, а тем временем настоящие проклятые...» В России фейерверк чудовищных, ультрафиолетовых пошляков Набоков – Керенский – Ленин несколько запоздал, зато градиент правового падения от деяний юристов был таков, что страна сбила по инерции все ограничители человечности.
Женитьба на едва-едва дворянке Рукавишниковой была актом неслыханной пошлости. Рукавишниковы были почти никто: купцы-простолюдины из староверов, купившие дворянство незадолго до. Но приданое было велико: огромный дом в Петербурге, который Набоков переписал на себя, чтобы преодолеть имущественный избирательный ценз. Так пошлость замкнула первый круг.
Брак Набокова напоминал кое-что другое, а именно расплодившиеся в те же времена браки английских аристократов и американских миллионерш-наследниц. Но там суть была в выходе британцев на новые уровни влияния в США («англо-саксы»). В России же влияние было обратным. Кретина Набокова запустили делать староверские дела по искоренению «монарха-антихриста».
Женитьба породила второй виток и грандиозный скандал, с организацией партии избранных конституционных демократов, где Набоков, как отличник, состоял в учредителях и непременных членах. Пошлость клики самозванцев мигом высветилась кличкой «кадеты», которая в отличие от вигов или квакеров не приобрела респектабельности – никогда.
Набоков сразу, как появилась возможность, предоставленная верховной властью, принялся возводить себя в ранг избранных. На трибуну 1-й Госдумы он возносился двадцать восемь раз (!) – и это за два с небольшим месяца работы самой недолгоживущей организации («Короткий Парламент»).
Дело закончилось Выборгским воззванием. Разумеется, Набоков и тут был в числе отличников.
Богатство открывало немало дверей, кадеты издавали газету, которая выступила с обвинением в коррупции в адрес лоббиста Снессарева. Тот не отмолчался и отстрелялся в адрес Набокова, высмеяв его неравный брак. Всё было правдой: Снессарев продвигал интересы американского Вестингауза, перекрывшего дорогу английским компаниям, на него натравили проанглийских кадетов. Правдой была и история с женитьбой. Скандал не стоил выеденного яйца: это был спор равных. Оба: и Набоков и Снессарев имели в избирательной системе равный статус, оба в разное время были гласными С-Петербургской Думы.
Но Набоков сорвался и вызвал на дуэль... редактора газеты «Новое Время» Суворина, в которой объявленный недуэлеспособным Снессарев опубликовал свой ответ. Пошлость акта была тройная: апеллируя к своему дворянству, «демократ» Набоков унижал своего соперника происхождением. Вдобавок, незадолго до того юрист опубликовал статью о недопустимости и бессмысленности дуэлей. Третьей особенностью было то, что честь жены Набокова никоим образом не была задета, то есть, Набоков оскорбился просто так, на пустом понте. Разумеется, Суворин его послал. Снессарев пытался добиться дуэли, но потом на распальцовщика плюнул: «кадет»!
Во время Первой Мировой Набоков вырос-таки из кадета и служил ополченским прапорщиком, после чего его перевели в канцелярию Азиатской части Главного штаба.
С самого основания кадеты вскачь и кубарем гнали страну к азиатской революции. Интеллектуально ограниченный Набоков прицепился к, как ему казалось, гениальному локомотиву Милюкову, а о настоящем уровне человека можно судить по тому, что Милюков возводил свой род к герою Куликовской битвы(!) Понятно, что пошляка с таким самомнением можно катить в тачке до любой помойки.
До помойки их и прокатили.
Само название набоковской эмигрантской газеты «Руль» есть чудовищная пошлость. Руль от чего? (Выдернули сорняками из страны, где цвели миллионерами-аристократами в государственной оранжерее, причём, сами себя, – опростились-опростались). Ну, разве от парижских такси?
Убили Набокова глупо и пошло: тремя выстрелами в упор на лекции своего паровоза Милюкова, пыхтевшего о кознях американской индустриализации Советской России. Кто там на кого и почему покушался – до сих пор объяснить не могут.