Светлана Хромова говорит о любви с помощью фотографий.
У меня с детства трепетное отношение к фотографии. Проявление пленок, долгий процесс создаваемой темноты на кухне, бережное, чтобы не засветить, извлечение темных рулончиков из коробочек, словно улиток из раковин. Дом наполнялся едкими запахами, и вот наконец белая карточка опускалась в прозрачную жидкость. Через какое-то время она темнела, затем из неясных контуров вырисовывались наши лица. Это были тайна, волшебство, красота и радость — семейная летопись, проступающая на белых фотостраницах.
Я люблю фотографироваться. Пейзажи и натюрморты, сделанные мной, мои собственные портреты — это один из языков, на котором я говорю с этим миром. Фотография несет в себе полную гамму чувств, широкую палитру полутонов и оттенков. Наблюдая мир через объектив, я вижу себя, отраженную в нем, и, рассматривая свои портреты, удивляюсь — эти отражения так не похожи на зеркальное.
Как не очень открытый человек, объективу могу сказать многое. Смотрю на свою фотографию и сразу же вспоминаю, у кого в руках фотоаппарат, что значат эти стена и кустик на заднем плане, какие события случились вчера. На что я надеюсь на этом снимке, что произойдет в будущем — все, о чем мне хочется рассказать каждому. Будто русалочка, потерявшая голос, я могу смотреть на мир с фотографии и молчать, но песня моя льется, не переставая…
Иногда слова покидают меня. Это то самое молчание, пугающее писателя, особенно когда сталкиваешься с ним впервые. Оно не вечно, но именно в такие моменты я продолжаю говорить с помощью фотографии.
Я люблю фотографировать. Больше всего мне нравится придумывать истории, в которых предметы оживают, становясь полноправными участниками происходящего.
Если представить мою любовь в виде предметов, это будут: книга, написанная на языке, которого я не знаю, раковина, в которой нет моря, и роза без корней. И ничего прекрасней этой розы я в своей жизни не видела. Ее лепестки одновременно красные, алые или пурпурные, а вот побежала белоснежная жилка, и кажется, что цветок создан из мрамора самим Роденом. Но нет, роза живая, она становится водой, а теперь закатным светом или светлыми восходными лучами. И как будто цвет всех лесов этого мира отражается в ее листьях. И ничто так не ранило мое сердце, как ее шипы, и ничто не согревало и не возвращало к жизни, как свет ее цветка.Книгу я вернула в библиотеку. Раковину бросила в море. Розу я посажу в саду. Когда наступит зима, она просто уснет под снегом. Но если бы я могла смотреть на нее вечно…
Читатель ждет уж рифмы, вернее, фотографии розы, но нет — она появится позже.
Я люблю скрипку. Звучание, форму, струны, и не могу отвести глаз от рук музыканта, играющего на ней. Умею смотреть, держать, гладить, я даже пытаюсь извлечь из скрипки звук. Но никогда — музыку. Так похоже на любовь. Те, кто однажды рядом с человеком слышал свою музыку, поймет и согласится — никогда и ничто не может быть больше. Вообще не может быть.
Десять лет назад я очень многие события не фотографировала, они воспринимались мной как вечные, само собой разумеющиеся. Казалось, так будет всегда. Сегодня стараюсь снимать все, что мне дорого, отчаянно понимая — вечным оно от этого не станет. Вечного нет. Время ограничено, у меня есть определенное количество раз для всего. Как уменьшается количество поездок на моем проездном в метро, тает реальное число этих поездок, так и для меня есть определенное отмеренное количество входов и выходов из метро, и оно становится меньше. Число просмотренных спектаклей. Поездок в другие города и страны. Встреч с друзьями. Сделанной работы. Прочитанных книг. Сколько раз я еще смогу надеть это любимое платье? Я не успеваю. Сфотографировать, обработать, выложить. Не успеваю поймать времена года, погоду, свет. Сколько раз я еще нажму на кнопку фотоаппарата? Слышала, люди боятся смерти. Нет, это не про меня. Но я боюсь не успеть. Может быть, это одно и тоже.
Однажды я очистила дольку чеснока и заметила пыль в странной складочке, похожей на заживший шрам. Начала мыть, и тут долька развалилась на две, каждая — цельная, с маленьким росточком наверху. Вместе они сложились в одну, только малозаметный шрам на каждой из них мог подсказать, что здесь — две жизни. Зажившая рана в месте соединения. Неправильная форма раздельно, дающая идеальную вместе.
Это ведь не случайность, да?
Не знаю, есть ли на Земле инструменты, с помощью которых я могла бы говорить о любви. Слова, фотографии, прикосновения — все это кажется маленьким и недостаточным, но это все, что у меня есть. Остается лишь надеяться, что другой человек услышит мое сердце, которого больше нет: есть наше общее сердце и оно стучит и стучит…
Читать и смотреть в журнале "Формаслов"
