Олег ненавидел бомжей. Сам не знал за что, но прям люто, до скрежета в зубах, ненавидел. Если бы его попросили описать это чувство, он обозначил бы его как следы от ногтей, когда сам в себя впиваешься от захлёстывающих эмоций или дикой боли. И вроде никогда с бродягами дела не имел, но как только встречал на улице, злость внутри него закипала, бурлила.
«Надо же до такого опуститься, чтобы жить на улице. Человек — хозяин своей судьбы. А если выбрал такую жизнь, то пусть и живёт, раз сил не хватило побороть пороки. Он просто не хочет ничего делать, вот и живёт как паразит, а общество страдает от присутствия таких» — примерно так рассуждал Олег.
В тот воскресный день, когда развернулись эти события, Олег поссорился с невестой. Повздорили из-за ерунды, как обычно. Лика хотела позвать на свадьбу какую-то тётку из соседнего города. За те пять лет, что они вместе Олег слышал о ней впервые, они вроде и не общались, а вот на свадьбу пригласить надо. Ох, уж эта тяга девушек к свадебным пирам!
А ему не хотелось лишних гостей, тем более незнакомых. Для него идеальный вариант — самые близкие люди. Даже при таком раскладе набирается больше 20 человек, а по Ликиному списку все 50.
Олега это злило, а невеста требовала праздника.
Не придя к общему знаменателю, Олег разозлился, схватил куртку с вешалки и вышел на улицу.
А на улице нещадно грело июльское солнце. Всю ночь шёл дождь, и ещё с утра было темно, пасмурно как осенью, но сейчас неожиданно распогодило, небо голубое, манит своей глубиной.
Но Олег этого не замечал, всё ещё находясь во власти ссоры. Он ускорил шаг, надеясь выплеснуть эмоции, отвлечься. Пока не получалось, и парень продолжал идти, порой переходя на лёгкий бег.
Сам не заметил, как одолел пять километров и очутился в старом, знакомом дворике. В этом доме когда-то жила его бабушка, и в детстве Олег безумно любил приезжать к ней.
Бабушка спокойно отпускала его на прогулку одного, с одним условием: в указанный час он должен явиться на обед, затем ужин, а затем и спать. Для него, 8-летнего пацана, это казалось безграничной свободой, потому как мать излишне тряслась над ним и до конца начальной школы выходила с ним на площадку, или запрещала выходить со двора, чтобы наблюдать в окно.
Олег злился, кричал на мать (и получал подзатыльник от отца), а после четвёртого класса сказал, что ноги его на улице не будет, если она не перестанет за ним следить.
— Так и умру в квартире от нехватки свежего воздуха! — Заявил он.
И, к слову, просидел в квартире две недели, не выходя даже в магазин за лимонадом, как предлагала мать, понимая, что это её уловки.
А потом Олег победил — родители предоставили ему долгожданную свободу прогулок.
Спустя почти два десятка лет он думал, было ли это результатом его забастовки или причина в том, что мать ждала второго ребёнка и часто лежала в постели? А когда родился Глеб, ей вообще ни до кого дела не стало.
Как бы то ни было, своего он добился, хотя и пропустил три замечательных лета во дворах новостройки. Но это время он наверстал во дворе у бабушки.
Олег устало присел на лавочку. Он только сейчас понял как на улице душно, дождевая влага, та что не успела впитаться в землю, испарялась под палящим солнцем, поднимаясь наверх, отчего дышать становилось трудно.
Парень снял ветровку, но легче не стало, наоборот, это простое движение далось ему с трудом. Футболка прилипла к спине, по лбу тёк противный, липкий пот, не хотелось шевелиться, Олег прикрыл глаза, пытаясь выровнять дыхание и унять дрожь в пальцах.
Да что же такое творится? Откуда эта дикая слабость? Хотелось пить, но воды с собой не было, а дойти до магазина на углу расценивалось как подвиг.
Надо позвонить кому-нибудь, чтобы его забрали. С этой мыслью он приподнялся, чтобы вытащить телефон из кармана джинсов.
Взгляд упал на лавочку в метрах двадцати. На ней, сложив какие-то тряпки наподобие подушки, лежал бомж. Почувствовав взгляд Олега, бомж поднял голову и внимательно посмотрел на него.
Сил у Олега не оставалось, но привычная злость забурлила внутри. Вот только соседства с бомжом ему не хватало! Если он сейчас потеряет сознание это существо без зазрения совести обчистит его.
Последнее, что помнил Олег — экран смартфона, имя абонента и улыбающееся фото друга. Нажать на зелёную трубку не успел — рухнул мешком на влажную землю.
Ему снился сон. Будто бы он это не он вовсе, а рыжий мальчонка, и зовут его Данька.
Вот он в деревне, мать наливает в большую кружку тёплое, парное молоко и даёт горбушку белого хлеба, гладит его по рыжим вихрам и он заливается смехом от счастья.
— Ешь, Данечка, ешь, сынок.
— Всё балуешь пацана? — добродушно ворчит отец: высокий, плечистый мужчина с густой бородой. — Никому парного не наливаешь, до дома терпеть велишь, а Даньку втихую поишь?
— Ну кто его побалует как не я? Жизнь ведь неизвестно, что уготовит. Да и выросли все, им до парного молока дела нет. Ещё немного и Даня вырастет, — вздохнула мать.
— Ему расти и расти ещё, от горшка два вершка.
— Не скажи, отец. На следующий год в школу пойдёт, а там и интересы другие, друзья, увлечения. Вот и балую, покуда возле моей юбки вертится. Мать не набалует, а жизнь и подавно не пощадит.
Олег-Данька греется в тепле этих воспоминаний.
Вот новая картинка.
Он стоит на дороге, ведущей в город, ждёт отца, тот уехал на рынок, обещал привезти автомат. Данька видел такой в магазине игрушек, куда однажды попал с матерью. Автомат был совсем как настоящий, тяжёлый, с прицелом. К нему целый комплект патронов прилагался.
В тот день он как заворожённый держал оружие в руках, даже не слышал, что говорила мама. Стал просить её купить, а у неё денег не хватало: в магазин они уже после рынка зашли, и на всякую ерунду вроде обуви, да рубашек деньги потратили.
Вечером рассказал отцу про автомат, какой он замечательный, с таким никакой враг не страшен. Матери такое не расскажешь, не поймёт, а папка слушал, кивал, прижимая сына к себе. И пообещал, что как в следующий раз в городе окажется, привезёт игрушку. Тем более в июле Даньке семь лет исполнялось.
И вот стоит мальчишка возле дороги, ждёт когда автобус покажется. Мать строго-настрого запретила сюда ходить, но разве есть силы стерпеть, когда отец долгожданное оружие везёт? «Сегодня же пойду с Лёхой воевать» — мечтает рыжеволосый Данька, всматриваясь вдаль.
Не заметил, как на другой стороне машина остановилась. Две пары чёрных глаз наблюдают за ним, а он не видит ничего вокруг. А в то время из машины вышел один мужчина. Данька только сейчас машину и заметил.
А тот, кто вышел такой необычный, в деревне таких нет: высокий, черноволосый, в яркой рубахе. Поманил Даньку, мол, иди сюда. Мальчонка стоит, что делать не знает, смутная тревога внутри, а распознать её не может. Что делать? Мама про это ничего не говорила.
А незнакомец машет, к себе подзывает, достал из кармана конфеты, показал ему. А, его угостить хотят, наконец понял мальчишка. В деревне тоже угощают, правда в основном бабули возле сельпо.
Посмотрел по обе стороны дороги, машин нет, автобуса на котором отец приедет тоже не видно и быстро перебежал к черноволосому, дорога-то узкая совсем.
Незнакомец улыбается, ладонь ему протягивает. А только Данька руку к конфетам протянул, шуршащую бумагу пальцами почувствовал, как незнакомец улыбаться перестал, схватил его за тонкое запястье и в машину затолкал.
Дальнейшее Данька-Олег плохо помнит, самое яркое — страх. Нет, это даже страхом не назовёшь, это ужас, да такой, что парализует как от укуса ядовитой змеи, дед про таких рассказывал. Когда ни пальцем пошевелить, ни закричать, ничегошеньки не можешь.
Вот уже в новом месте мальчишка. Лежит в каком-то шатре, такие на ярмарках ставят. Лежит на старом матрасе, почти на земле. Крыша и стены колышутся, за шатром голоса разные слышатся, и мужские, и женские. Как сюда попал, что за люди вокруг, как домой вернуться, ничего не понимает.
— Дядька, проснулся рыжий! — крикнул, заглянувший в шатёр черноволосый мальчишка.
Вскоре к нему зашёл тот в красной рубахе, что конфетами его угощал.
— Дяденька, мне к маме надо, отвезите меня к маме, — заныл Данька-Олег.
А черноволосый ухмыльнулся, недобро так, сверкнул золотой зуб, такой же золотой как толстая цепочка на шее.
— Вот твой дом.
— Что вы, дяденька? Мой дом другой, у меня кровать большая. Мама корову, наверное, уже доит, и папка вернулся. Он мне автомат обещал.
— Будет тебе автомат, если будешь меня слушаться — сверкнул золотым зубом черноволосый.
— Я к маме хочу, — заревел в голос Данька, и тут же схлопотал подзатыльник, да такой, что его на пол с матраса отбросило.
Он завыл ещё громче, то ли от обиды, то ли от боли. Родители никогда руки на него не поднимали, он и знать не знал, что это так унизительно. А черноволосый схватил его за ухо и поднял на ноги:
— Вот твой дом, рыжий. Здесь теперь жить будешь. И не реви, а сбежать попробуешь — ноги переломаю. Понял?
Дальнейшее Олег видел как в тумане. Сильно болела голова, да и вообще всё тело. Он плохо соображал, всё время хотелось есть и снять наконец эти грязные штаны и надеть чистые. Мама в таких штанах его и во двор, к скотине не выпускала, не то что по деревне гулять.
Он редко выходил из шатра, а если вдруг случалось выйти на воздух за ним неизменно следовало два черноволосых парня, они глаз с него не спускали, хотя он и не порывался бежать. Мальчик уже понял, что вокруг этой деревни из шатров только поле да лес. В лесу он заблудится, а в поле его сразу поймают.
Для чего его здесь держат, он не понимал, в какой стороне его дом тоже не знал. Всё стало известно в один из вечеров. В шатёр, где он спал с другими мальчишками, заглянул тот, в красной рубахе и золотым зубом.
— Ну, что, рыжий, уже месяц даром мой хлеб жрёшь. Пора и расплачиваться.
— Отвезите меня к маме, она вам и молока даст. Папка денег даст, наверное, зарплату получил. Я свой новый автомат отдам, только к маме отвезите.
— Ещё чего, — сверкнул золотой зуб — пойдёшь завтра с Бахти и Мигелем на работу, учиться будешь.
— На какую работу? Я же ещё маленький, мне скоро в школу.
— Забудь про школу, рыжий, про мамку забудь. Вот твой дом и я твой батя отныне. Рассердишь, пеняй на себя. Денег приносить не будешь, убью и собакам скормлю. Понятно?
Всю ночь проплакал Данька, что его ждёт, какая работа? А если он не справится? Отец говорил, собака друг человека, неужели она может товарища своего съесть? Верить не хочется, а проверять страшно.
Следующие годы пролетели в том же тумане.
Страшные картины пролетали в голове Олега, который чувствовал себя совсем не Олегом, а рыжим мальчиком Даней. Постоянное чувство голода, страх и холод, вот его спутники.
Сколько лет прошло неизвестно, но Данька подрос, стал выше коротконогого Бахти, за что тот невзлюбил его и вымещал злость в драке. Побеждать Бахти не удавалось: как только Даня брал верх, обязательно кто-то из братьев Бахти бил его неожиданно со спины, сбивал с ног, он не успевал среагировать. Цыганята за своего стояли горой, а рыжий был чужаком, рабочая сила.
Однажды подозвал его барон, тот что в красной рубахе. Ничего хорошего Данька от этой беседы не ждал и оказался прав.
— Рыжий, ты уже большой, тебе милостыню не дают, в последние разы совсем мало принёс.
Даня молчал. Только он один знает чего ему стоило просить милостыню. Протягивать руку, врать, что на хлеб не хватает, умоляюще заглядывать в глаза. Но если он не приносил норму, его били и не давали еды.
— В общем, вырос ты из этого ремесла, будешь новому учиться, — раскуривая сигарету, процедил сквозь зубы барон, — Карманы щипать начнёшь. Завтра с Мигелем вдвоём пойдёте, он научит. Иди.
Воровать?! Его отправляют воровать? В голове ребёнка всё перемешалось.
«Это страшный грех» — говорила бабушка.
«В древности за воровство отрубали руки» — прибавлял дедушка.
«Как бы плохо не было, никогда не бери чужого» — вторила им мать.
Нет, пусть бьют, убивают, а воровать он не станет. Милостыню люди сами дают, он только просит, иначе останется голодным, а красть это грех, это позор. Им не заставить его обворовывать людей.
Всю ночь Данька проворочался с боку на бок, а утром отправился с Мигелем «на дело». Цыганёнок рассказывал премудрости своего «ремесла». Данька слушал вполуха, не говорить же цыгану о том, что воровать он не собирается. Несколько раз Мигель провёл «показательную операцию», опустошив карманы и кошельки прохожих.
Данька набрался смелости и предложил цыганёнку, стараясь, чтобы голос не дрогнул:
— Может пива, Мига?
Тот почесал чёрную макушку и довольно крякнув, согласился:
— Давай, рыжий. Боро сегодня не назначил план, сказал тебя учить, поэтому все деньги мои, пошли выпьем, я угощаю.
Они нашли дешёвую пивнушку, Мигель купил по две кружки пива. У Даньки с непривычки закружилась голова, в животе замутило — алкоголь он до этого не пробовал. Напарник захмелел и начал строить из себя взрослого искушённого цыгана, смачно сплёвывая себе под ноги и сверкая печаткой на мизинце. Он не обратил внимания на то, что рыжий почти не пьёт. А когда Данька пролепетал, стараясь, чтобы голос был похож на захмелевший:
— Мига, где здесь толчо́к? Отлить бы...
— Вон там, — махнул рукой цыган, — на обратке возьми мне ещё пива, — с этими словами он положил на стол полтинник.
Данька кивнул, и стараясь идти медленно, чтобы Мигель ничего заподозрил, пошёл в туалет.
За эти годы его практически не оставляли без присмотра. Место, где они просили милостыню, охранялось старшими. Несколько раз он пытался сбежать и заговорить с прохожими, но его всегда ловили и били. Били жестоко, так что потом любое движение отзывалось болью. По лицу не били, чтобы мог работать, но барон назначал план в два раза больше. В последний год он оставил попытку сбежать.
И вот сейчас есть все шансы, что получится. Данька не знал что будет делать дальше, но знал, что воровать он не станет. И если его убьют, то уже неважно за бегство или отказ от «работы».
У дверей в туалет обернулся, Мигель буравил его чёрным взглядом осоловевших глаз.
Даня зашёл в вонючее помещение, его чуть не вывернуло от запахов и вкуса пива во рту, да ещё и табачный дым засел где-то внутри. Он ополоснул лицо, чтобы прийти в себя. И быстро выскользнул в дверь, столкнувшись с другим посетителем.
Его расчёт оказался верным — Мигель не ждал, что он выйдет так быстро и ослабил внимание, а заходивший в туалет мужчина с большим пивным животом, заслонил худую фигуру рыжего.
Даня обогнул пивнушку и что было сил бросился бежать. Сколько он бежал не помнит, куда направлялся не понимал. Главное — убежать от Мигеля, хотя он даже не знал, преследует ли тот его. Страшно было даже обернуться.
Вскоре он очутился на каком-то пустыре, запнулся о торчащий корень и упал, больно ударившись правой щекой. Потом левой. Потом снова правой.
... И тут Олег пришёл в себя.
Его кто-то несильно хлестал по щекам. Несколько секунд потребовалось, чтобы сфокусировать взгляд над тем тёмным, что нависло над ним.
Первое, что он увидел — глаза.
Глаза наивного мальчика Дани, уставшие, бесцветные, с океаном тоски. Но это, несомненно, были они. Побывав в шкуре Дани, Олег не сомневался.
— Очнулся? — хрипло поинтересовался бомж, приводивший его в чувство, — Ну вот и хорошо, а то я хотел в скорую бежать, здесь рядом. На вот, попей, — он потянул ему пластиковую бутылку с водой. — Не бойся, я не пил из неё, вон видишь пробка закручена.
Олег, трясущимися руками открыл бутылку и отхлебнул тёплую, а оттого противную, воду. Но, несмотря на это, тут же почувствовал себя лучше.
— Спасибо, — вернул бутылку бомжу. Тот деловито сложил её в свою сумку.
— Ты Даня? — не веря самому себе, спросил Олег.
— Откуда ты знаешь? — в глазах мужика мелькнул то ли страх, то ли надежда.
~~~~~~
Продолжение ЗДЕСЬ
~~~~~~
#кофейные романы #айгуль шарипова #история из жизни #сложности
