В понедельник мне позвонила сестра отца, попросив его навестить, так как того скоро должны были перевезти в другую больницу. Была вероятность, что его могут перевезти в больницу за городом, поэтому сестра хотела, чтобы я с ним поговорил, пока он еще тут. Я же не видел в этом никакого смысла: одно дело, если бы отец умирал, и это была бы последняя возможность его увидеть, а так… Больше всего меня раздражало то, что это был последний день моего многострадального отпуска, и мне хотелось его провести совсем по-другому: засесть у себя и весь день что-то писать. Тем более, что дома как раз никого не было.
Однако брат сказал, что ради дипломатии стоит все-таки съездить к отцу, чтобы не обострять отношения с его сестрой. В результате я потратил на всё про всё шесть часов своего времени. Отец, разумеется, меня так и не узнал. Его лечащий врач сказал, что песня моего бати уже спета: «я думаю, что ни умнее, ни сильнее он уже не станет», с сожалением в голосе признался слуга Гиппократа . Другой вопрос, что сколько именно он ещё проживет – неизвестно. Я же не хочу следующие десять лет своей жизни потратить на вынос уток за отцом. Всю дорогу, что я к нему ехал, у меня было желание побыстрее с этим
разделаться и вернуться к себе домой, чтобы успеть хоть что-нибудь написать. Войдя в палату, я увидел дряхлого старика. В этот момент я ощутил жалость, так как отец всегда отличался лошадиным здоровьем и никогда не упускал случая, чтобы подшутить над мамой, которая, увы, таким здоровьем, как папа, похвастаться не могла. Я не испытал какого-то злорадства, вовсе нет. Просто было странно видеть отца в таком амплуа. Врач сказал, что у меня есть два варианта: либо я отправляю отца в специальный пансионат, либо нанимаю сиделку, ибо один он о себе позаботиться уже не сможет, так как ничего не соображает.
В обоих случаях речь идет о 20 евро в день. Когда я спросил насчет помощи государства, врач сказал, что это мне надо интересоваться уже в центре соцопеки, но добавил, что все усложняет наличие у отца родных в виде меня и двух его сестер. Через несколько дней мне сообщили, что моего папашу будут перевозить в психиатрическую лечебницу. Когда я позвонил врачу, она сказала мне, что батя полностью дезориентирован в пространстве и во времени и, что она с ним не может справиться. Когда я спросил про уход за папой, она сказала, что жить с таким в одной квартире будет настоящим кошмаром.
Минуту спустя я рассказал обо всем сестре, которая просила держать её в курсе событий. Я не стал упоминать, что врач говорил про соцработника, но та как будто нутром всё чуяла и спросила меня не предлагали ли мне соцработника, который будет ухаживать за отцом дома. Я ответил как есть: предлагали, но ничего конкретного, заодно подметив для себя, что в вопросе сестры фигурировало слово «дома» и сделав для себя умозаключение, что она вовсе не хочет, чтобы отца держали в лечебнице. Затем она мне написала: «интересно, мне врач говорила, что он понимает, а не то, что он неадекватен… и кому верить?».
Видя, что сестра моего отца мне не доверяет, я ответил: «не знаю, я говорю лишь то, что мне сказала врач». На что сестра взъелась на меня еще сильнее, написав: «так и скажи, что за отцом ухаживать не хочешь; да, это тяжелый труд», хотя я об этом и словом не обмолвился. Больше я ей ничего не отвечал, ибо желания да и смысла с ней ругаться я не видел. Но что касается последнего, то тут она действительно права: у меня и вправду нет никакого желания ухаживать за своим отцом. Да, я могу раз в несколько дней принести ему хлеб и кефира с колбасой. Но выносить за ним утки у меня уж точно нет никакого желания.
В больнице же уже выписали первый счет на 140 евро. Судя по всему, оплачивать его придется мне. Нотариус, к которому я сходил несколько дней спустя, чтобы узнать как себя обезопасить в вопросах наследства и чего мне ни в коем случае не стоит делать, чтобы его не лишиться, порекомендовала мне поинтересоваться насчет опекунства. Когда мы выходили с женой, которую я взял с собой за компанию, так как она лучше разбирается в юридических вопросах, чем я, из кабинета нотариуса, я поделился с ней своими опасениями по поводу опекунства, спросив не выйдет ли мне это боком и не могут ли меня потом заставить
отдавать ползарплаты на содержание отца. На что супруга сказала: «смотря что ты хочешь». Посмотрев ей прямо в глаза, я ответил: «я хочу ничего не платить и, чтобы меня оставили в покое и дали жить своей жизнью – вот и всё, что я хочу». Я тут же вспомнил, как отец за всю свою жизнь всего дважды съездил навестить нас в больнице – один раз к маме, когда у неё случился первый нервный срыв незадолго после моего рождения и один раз ко мне, когда я лежал с гастритом – и потом еще десять лет припоминал нам как он потратился на Москвич, который зачем-то брал в прокат,
чтобы доехать до больницы, и как он устал за эти самые больницы платить, хотя за маму, насколько я знаю, он заплатил всего лишь один раз, в то время как в больницах она провела потом почти всю свою оставшуюся жизнь (в общей сложности три года из двадцати трех). Я так же вспомнил, как отец в детстве брал меня на выходные на хутор, где меня раздевали и разрешали полуголому бегать по улице, после чего он уже простуженного привозил меня домой, а мама следующие две недели только и занималась что моим лечением. Ещё был раз, когда он повел меня гулять на горку, но в какой-то момент ему захотелось посидеть в баре
и он попросил соседского мальчика присмотреть за мной, пока он пойдет выпить пива. Впрочем, при всем при этом я не могу сказать, что папаша был абсолютно плохим. Раз в две недели он возвращался со своих командировок (отец работал дальнобойщиком) и приносил мешок еды: немного фруктов, немного колбасы, иногда рыбу. Правда, заходил к нам он обычно навеселе и не упускал возможность подтрунить над мамой (сейчас мне иногда кажется, что это была одна из причин зачем он заходил). Деньги он тоже давал. Но то были очень небольшие суммы исключительно на самое необходимое:
лекарства, школьные обеды, самые простые сапожки с рынка. При этом деньги эти приходилось с него «выбивать»: чтобы он что-то дал нужно было написать письмо, обычно начинавшееся со слов «дорогой папа, дай мне, пожалуйста…», а затем на выходных подняться к нему наверх и битый час слушать как тяжело ему эти деньги достаются. Нередко он мог отпускать в сторону мамы шутки про её избыточный вес и проблемы со здоровьем. Я в этот момент не испытывал каких-то негативных чувств по отношению к своему отцу. Скорее, я просто был в замешательстве и не мог понять почему он так делает.
Мне не хотелось принимать чью-либо сторону. Зачастую все эти визиты к отцу с просьбой дать денег заканчивались для мамы нервными срывами, так как отец называл ее никудышной хозяйкой и во всех бедах с моим здоровьем (у меня в детстве была астма) винил ее, утверждая, что она меня в детстве слишком сильно кутала. Хотя, скорее всего, мама действительно меня очень кутала, боясь, что я могу простудиться и умереть как ее годовалая дочка, которая заболела воспалением легких и ушла из жизни еще до моего рождения. Нередко отец крутил матери дули и говорил,
чтобы она сама меня кормила, так как она в свое время подала на алименты. Однако алименты были фиксированного размера, и их было просто недостаточно. Самое забавное было, когда мне исполнилось шестнадцать лет. К этому времени средняя зарплата по стране составляла около 524 евро, а я все как получал 20 евро алиментов в месяц, так и продолжал получать. Но отца это не особо заботило: он до сих пор кричал, не жалея голосовых связок, что мать получает алименты – пусть мне и покупает всё, что надо. Я не испытываю по этому поводу какой-то ненависти или затаённой обиды на своего отца
и меня не радует, что он оказался в столь беспомощном состоянии. Я действительно был бы рад, если бы он выздоровел и к нему вернулся бы рассудок. По крайней мере, мне так было бы намного проще. Мне абсолютно нет дела до его квартиры, так как в случае его смерти за неё, я уверен, начнется открытая война, ибо, зная сестру своего отца, вряд ли она хочет, чтобы я там потом жил. Тем более, что у неё есть непутевый сын, отсидевший четыре года за торговлю наркотиками, которого надо куда-то пристроить. А у отца вдобавок ко всему еще есть участок земли на хуторе, который родственники,
наверняка, считают своим и опять-таки наверняка будут в случае чего давить на меня, чтобы я отдал эту землю им, аргументируя это тем, что я никогда на этот хутор толком не ездил и не хотел ездить. На фоне всего вышеописанного у меня вообще нет никакого желания отдавать пол своей зарплаты на уход за отцом. Более того, если взять все мои ежемесячные доходы и поделить их на тридцать дней, то моя зарплата выйдет тридцать евро в день (когда меньше, когда больше). Сиделка, как и пребывание в пансионате, стоит минимум 20 евро в день. Это значит, что реши я сдать отца в пансионат или нанять ему сиделку,
чтобы проснувшись подниматься наверх и подтирать кому-то зад, даже если это зад моего отца. О каком добром утре вообще может идти речь при таком раскладе? Более того, у меня с момента, как я просыпаюсь после работы до момента, когда мне снова нужно на нее ехать, обычно в запасе всего несколько часов. Зачастую я их провожу у себя дома, где я что-то пишу. Даже к жене я иду лишь незадолго до того, как уже надо ехать. И мне совсем не нравится перспектива единственные свои пару часов свободного времени между сменами, которые я могу потратить на своё творчество,
торчать в квартире у поехавшего головой отца, следя за тем, чтобы тот не натворил бед. А нанимать сиделку, которая будет за ним присматривать, у меня нет денег. Если же всё это как-то подытоживать, то я скажу так: я хочу жить своей жизнью – я не хочу жить для кого-то или ради кого-то.
