Ночью я проснулся. Лежал с закрытыми глазами, вспоминал Наташины слова: как хорошо было просыпаться по ночам – всего на минутку проснуться, для того, чтобы тут же снова счастливо уснуть – уже до утра, а потом целый день только и будет, что счастье… Было это восемь лет назад, но восемь лет – это так, по календарям… Для нас с того первого лета войны прошла целая вечность, которая просто уместилась в эти восемь лет.
Я приподнялся, посмотрел в окно. Дуб сиял в свете уличных фонарей. С вечера был туман – такой густой, что, казалось, даже крупные капли спадали на деревья, на высохшую траву… А ночью подморозило, и теперь обледенелые дубовые ветки светились.
Перед рассветом в госпиталь привезли бойца – с позиций под Кременной. Даже в не очень ярком свете фонарей было видно, как потяжелела от крови камуфляжная форма… Но шёл боец сам, лишь немного опирался на плечо своего спутника. Спутник раненого бойца и сам заметно прихрамывал – на левую ногу. Сердце моё вдруг забилось: эта прихрамывающая походка показалась мне знакомой… Не может быть!!! Сергей?.. Серёга?.. Калаш, атаман камышевахских пацанов!
В коридоре медсестра Наташа строго нахмурила брови:
- Немедленно в палату!
- Наташа!.. – Я отчаянно хотел сказать ей про Серёгу.
А Сергей с раненым бойцом – совсем мальчишкой – уже шли по коридору к сестринскому посту… Побледневший мальчишка виновато улыбался. А Сергей сразу узнал меня. Устало кивнул, рукавом вытер лоб:
- Узнал, Сань?
- Серёга! Спрашиваешь! Я тебя ещё в окно увидел! И узнал!
Сергей усмехнулся:
- Да не меня, Сань. Его вот, – пацана, узнал?.. – Серёга будто сам себе не верил: – Надо же, – воюет!.. Помнишь речушку… ну, там, где мы с тобой на практике были… где наша с тобой первая шахта. Берег вспомнил?... Малого Павлухой Ковригиным зовут. Говорит вот, что не обиделся на меня, – что я тогда отшвырнул его так, что он аж под обрыв скатился…
Я понял. Боец в потяжелевшем от крови камуфляже – тот самый пацан, что тогда поймал на удочку пескарика и гордо собирался положить добычу в старый батин рыбацкий садок – Муську дома порадовать… И уже занёс ногу в стоптанной кроссовке над взрывным устройством, подло установленном в траве, на берегу, – где точно не ездят ЛНРовские танки, а лишь вот такие малые ловят Муське пескариков. Я обнял пацана, а он вдруг глубоко и прерывисто вздохнул, прижался лбом к моему плечу – и от боли, и от мальчишеской обиды на войну, на рану, на тяжёлую от крови камуфляжную форму…
А Сергей и Наташа смотрели друг на друга. Она снова была в низко натянутой сестринской шапочке, в медицинской маске – была такой, которую я не сразу узнал: всё же шёл девятый год войны, а это значит – наша целая вечность прошла… До этой вечности я тоже был влюблён в Наташку Астахову, – тогда, в нашем оборвавшемся детстве. Но сейчас, когда Серёга Калаш узнал её с мимолётного полувзгляда, я понял, в чём разница: я был влюблён в кареглазую Натаху, смелую, бойкую и задиристую девчонку… а атаман любил её. Наташка была его любовью, – такой, которую он никому бы не отдал. Если бы не война, – что в сумасбродном своеволии не спрашивает, кого забрать… с кем столкнуть тебя на израненной окопами земле.
Чуть приметная улыбка тронула Серёгины губы:
- Медсестра, значит. Мне Вадик Грачёв говорил, что ты лечила его. – Он слегка обнял Наташкины плечи: – Молодец, Натаха. – Кивнул нам: – Мне бежать надо, – мужики ждут. Вон, сигналят уже. Мы сейчас на Старобельском направлении. Сань, ты выздоравливай. И малого не обижайте тут!
Бежать – это было сказано Серёгой очень приблизительно. Бежать у него не получилось, – он просто торопливо ушёл. Сильно прихрамывал…
Наташа с подполковником Беловодовым увели Павлуху Ковригина на осмотр. Утром, после перевязки, Наташа сняла маску, спросила меня:
- У него что-то с берцами? Натирают? Хромает он.
Я сжал ладонью лоб. Наташка не знает, что у него нет левой стопы…
- Наташ, не в берцах дело. У Серёги… В общем, мы с ним на практике были, – в посёлке, где пацан этот, Павлуха, жил. Павлуха с дружком рыбу ловили… Ну, а потом… Калаш успел отшвырнуть малого, а взрывное устройство сработало. Калаш… Серёга… в общем, стопы у него нет. Протез, ясно, плохонький: откуда сейчас взяться ему, – не то, что навороченному, просто нормальному протезу.
Я не видел, как изломились Натахины брови, – они там, под беленькой сестринской шапочкой, изломились. Я видел побелевшие губы и то, как в бездонной темноте её глаз заметалась боль за Серёгу Калаша – не сестринская тревога, а самая обычная, девчоночья, женская боль за того, кого любишь целую вечность. Наташа не стала расспрашивать меня о том, как получилось, что Серёга всё-таки воюет, – она лучше меня знала, что по-другому быть не могло…
Через пару дней я заглянул в палату к Павлухе. Павлухе сделали операцию – у него было три осколочных ранения. Мне Павлуха так обрадовался, будто брата родного увидел.
Про старшего брата, Алёшку, Павлуха рассказал мне, – что погиб Алёшка в бою под Попасной. Павлуха вообще торопился побольше всего рассказать мне, – словно боялся, что я уйду. Я осторожно присел на краешек постели, спросил Павлуху:
- А дружбан твой – с которым рыбу тогда ловили, как он? Его, помню, в плечо задело.
Павлуха счастливо рассмеялся:
- Воюет Мишка! А плечо зажило, до свадьбы зажило. А свадьба у них с Катюхой прямо на позициях, под Северодонецком, была.
- Свадьба? – улыбнулся я. – Он же малый совсем, какая ж свадьба.
-Мишка старше меня – на целый класс. Ему девятнадцать уже. А тут так вышло… В общем, Катюха беременная. Ну, и расписались. А свадьбу – прямо на позициях.
Я почувствовал себя повидавшим свет мудрецом. Покачал головой:
- Лозины из вишняка нет на вас… чтоб ваши Катюхи беременными не были.
А Павлуха прикрыл глаза. В голосе его вздрогнула нежность:
- Мишка – он любит Катю. А она его любит.
Вот так просто: Мишка любит Катю… а Катя любит Мишку. Объясни им, доросшим за эти годы до войны… Объясни им, – про любовь, про войну…
Продолжение следует…
Начало Часть 2 Часть 3 Часть 4 Часть 5
Часть 6 Часть 7 Часть 9 Часть 10 Часть 11
Навигация по каналу «Полевые цветы»
