Павлуха Ковригин, его дружок Мишка, Мишкина жена Катюха, которая к своему восемнадцатилетию родит Мишке сына, – они всё же помнят, как мы жили до войны. Помнят, как это – когда нет обстрелов, когда в любое время можно сбегать к кринице в Терновой балке и набрать в бидончик самой вкусной воды… Я сказал Павлухе про вишнёвую лозину, про то, что им с Мишкой ещё рано жениться, и Катюхе Мишкиной – в её семнадцать – рано быть беременной. А вечером мы с Наташей снова сидели в крошечной сестринской комнатке. Наташа молча слушала мой рассказ про Павлухиного дружка и его беременную Катюху. Покачала головой, грустновато улыбнулась:
- А, может, Сань, и не рано… Они и так ничего не успели – за своё детство до войны. Наверное, поэтому и спешат, чтоб хоть это успеть: любить друг друга… Свадьбу успеть…
От Наташкиных слов стыло сердце… Недавно я напомнил ей: ты была любовью атамана… Сейчас мне в виски больно било это моё слово: была… была… была… Не только оттого, что была – это прошедшее время. А – была ли Наташка Серёгиной любовью?... Тогда, в наших седьмых-восьмых-девятых классах, мы так самоуверенно считали, что это и есть любовь. Я вспомнил, как мы катались на санках со склонов Терновой балки: случалось лететь кувырком, и за шиворот набивался снег, – только тогда от этого было весело, а теперь мне казалось, что сказанные Наташке слова – ты была любовью атамана… – стали вдруг немыслимо холодным снегом не только у меня за шиворотом, а глубже: от снега этого и стыла душа… стыла так, что я не чувствовал, какой горячий Наташкин чабрецовый чай. Да не успела Наташка Астахова побыть Серёжкиной любовью! Не успела! В последнее лето перед войной мы с Калашом в девятый перешли, а Наташка – в восьмой. И они с Серёжкой только и успели – пару застенчивых полудетских поцелуев в кабинете математики… А Серёжкиной любовью не успела Наташка побыть, – чтоб вот так, по-взрослому: чтоб свадьба была, чтоб женой его стать… Провожать его на смену в шахту, варить ему борщ и замирать в ожидании, когда после первой ложки он поднимет глаза и скажет: Натааха!.. До чего вкусно-то!.. Стирать его почерневшие от угольной пыли майки, а перед стиркой тайком прижать Серёгину майку к лицу, вдохнуть самый родной запах… И самой первой ночи – с самой сокровенной девичьей болью – так и не было у Наташки с Сергеем, и Натахина нежность к Серёжкиной грубоватой и ласковой силе так и осталась неиспытанной, нерастраченной…
Этим летом шли бои в промзоне Северодонецка. Украиньськи збройни сылы (украинские вооружённые силы) с непонятным упорством, в каком-то неправдоподобно злом, шальном безумии обстреливали жилые дома-многоэтажки. Женька Бессонов толкнул меня, что-то говорил, куда-то кивал головой, на что-то отчаянно показывал мне глазами. Я проследил за Женькиным взглядом: у спуска в подвал стояла малышка – девчушечка лет пяти, всё, как положено: светло-голубенькое платьишко, на конце пушистых косичек – яркие заколки-бабочки… Девчушка поглядывала в небо – сквозь чёрный дым зловеще мелькали огненные вспышки. Я похолодел от её серьёзного взгляда: видно было, что ей очень страшно, но – привычно… Мы с Женькой бросились к ней.
- Что ж ты стоишь!.. А ну, – быстро в подвал! – закричал Женька и собрался схватить девчонку на руки.
Девчушка отвела его руки:
- Я Тимку жду.
Я оглянулся: во дворе пятиэтажки, под обожжёнными липами, светловолосый мальчишка – чуть постарше этой малышки – торопливо собирал в картонную коробку крошечных рыжих щенков. Рядом заботливо и беспокойно суетилась такая же рыжая, небольшая собачка-дворняжка. Собачка тоже с опаской поглядывала в небо. Мальчишка что-то ласково приговаривал ей. Наконец, ему удалось собрать щенков. Собачку он привычно подхватил под мышку – видно, не впервые… – и побежал к спуску в подвал. Я взял у него собаку и коробку со щенками. Женька подхватил девчонку и спустился с ней в подвал.
- Родители где ваши? – я с трудом скрывал негодование.
Мальчишка кивнул в сторону промзоны:
- Отец там… а мама погибла давно, мне только год был. И Варькин отец тоже там, – воюет.
- Ну, а Варькина мать где?
- У Варьки теперь нет мамы. Её недавно похоронили, – вон там, – кивнул пацан в глубину двора многоэтажки. И бабу Веру с третьего этажа тоже там похоронили. Мы с моей крёстной Машей были. А вчера крёстную Машу убило, – осколком от «Хаймарса».
Пацан с таким знанием дела произнёс жуткое чужестранное слово, что меня морозом по коже обожгло…
Рыжая собачка побежала по ступенькам в подвал. На самой нижней остановилась, – ждала, пока мы Тимкой и со щенками спустимся.
Вечером на подступах к городу наша батарея обстреливала из самоходных гаубиц укрытые цели и оборонительные позиции всу. Женька Бессонов, сержант нашего артиллерийского расчёта, часто вытирал рукавом глаза, – совсем по-мальчишески… Я был благодарен Женьке, – потому что за свои слёзы мне самому не так стыдно стало.
Уже перед рассветом мы с Женькой сидели на траве, курили. Сержант Бессонов застенчиво и сбивчиво пытался объяснить, почему он вытирал рукавом глаза:
- Пацану с девчонкой… Им же – лет по пять-шесть, да, Санька?.. Значит, они ничего другого не видели? А она, малая, ждала, Сань, – пока пацан щенков соберёт в коробку.
Я молча пожал Женькину руку.
Незадолго до моей выписки из госпиталя мы с Наташей говорили почти всю ночь. Вспоминали учителей, классную нашу… Всё, что казалось тогда обидным, сейчас становилось счастьем – безвозвратным… Последнюю крупную драку с меловскими вспоминали: в то лето они – в отместку за проигрыш в полуфинале с разгромным счётом – бессовестно накопали картох с наших, камышевахских, огородов, и мы застали их прямо на горячем – они пекли нашу картошку в костре у криницы… Ну, чтобы нам от родителей досталось, – за вероломно перекопанные в поисках крупной картошки огороды.
Уже перед рассветом Наташка как-то просто и доверчиво сказала:
- Я от него ребёночка хочу. Чтобы у меня от него ребёночек был… А он пусть с ней, с этой женщиной, будет, – раз он её полюбил.
Продолжение следует…
Начало Часть 2 Часть 3 Часть 4 Часть 5
Часть 6 Часть 7 Часть 8 Часть 10 Часть 11
Навигация по каналу «Полевые цветы»
