- Бесстыдница!.. – Анисья не говорила, – змеёй шипела, задыхалась в ярости. - Знаешь, что никто замуж не возьмёт тебя, – такую, что бесам душу продала! – так к слепому, убогому подбираешься, с бесовскими чарами своими!
- Он не убогий! – Анютка с силой вырвала из Анисьиной руки свои распущенные волосы. Дышала тяжело, прерывисто, – рука у Анисьи прямо каменная, еле вырвалась. – Он не убогий! Он самый лучший! И прозреет, – вы все увидите, что он не будет слепым!
- Замолчи, бесовское отродье! Уйди от сына моего!
А руки Ивана взлетали, – в поисках Анюты. Анисья вдруг замерла: сын смотрел, казалось, прямо ей в глаза… И в темнеющей синеве его взгляда горький упрёк светился, – вместо всегдашней, привычной беспомощности, что стоит в глазах незрячих… Анисья всматривалась в его глаза, крестилась. Прошептала:
- Иваан!..
Но – нет, он по-прежнему не видел… По-прежнему отчаянно взлетали его руки, – ему надо было найти Анюту, прикоснуться к её волосам. И он нашёл её, прижал к себе. Молчал.
Анисья испугалась своей впыхнувшей надежды… Часто крестилась, молитву какую-то шептала: выходит, на чары бесовские понадеялась! Властно разжала Ивановы руки, перекрестила его. Оттолкнула Анюту, сверкнула глазами:
- Лучше – век слепым жить… чем прозреть от бесовских чар.
Анисья уводила Ивана с берега, головой качала: ни дорожки здесь, ни тропинки, лебеда – чуть ли не по пояс… да чертополох. Выбрала, значит, место… где никто не ходит, чтоб никто не помешал бесовское сотворить!
А Иван оглядывался назад, будто мог увидеть Анюту.
С тех пор запирала ворота Анисья наглухо. А бабам в Дымках не переставала рассказывать, как поймала эту бесстыдницу, душу бесам продавшую:
- Как успела, – сама не знаю. Ещё малость, – и сотворила бы Анька своё бесовское дело.
Анютка втихомолку плакала, – и от стыда, и от обиды… А больше – оттого, что Ивана не видела.
А Матвей Фросю пожалел: извелась Фросенька от разговоров бабьих, от судов-пересудов. Сговорились со Спиридоном из Верхнего о свадьбе, – чтоб через год сыграть. Спиридон настаивал на том, чтоб нынешним Покровом обвенчались Кузьма с Анной, но Матвей нахмурил брови:
- Мала ещё девчонка. Пусть подрастёт.
А Анютка спокойно посмотрела в батины глаза:
- Не пойду за него. Лучше в Святогорский монастырь, что на правом берегу Донца, отвезите меня.
А потом, уже в предзимье, приснился Анютке жар. Красный, горячий, – не огонь, какой бывает, когда в костре хворост горит, а жар, – такой бывает, когда горюч камень разгорелся. И хотелось смотреть на его чистую, ровную силу…
Утром, как развиднелось, Анюта накинула душегрею, потихоньку за ворота вышла. Постояла, оглянулась, – никто ли не смотрит… Не спеша дошла до конца улицы, ещё раз оглянулась и побежала, полетела,– будто и земли не касалась, – к Лисьей балке.
Ещё весной приметила на склоне, – будто жила чёрная, сильная виднелась из-под земли. И мелкие чёрные камешки – россыпью по полыни. А сейчас склон Лисьей балки белел колючей изморозью, – побелели даже крошечные жёлтые шарики полыни, что цветёт до самых холодов… Над невидимой чёрной жилой чуть слышно перезванивались высохшие тонкие свечки донника, чертополох ронял сухие колючки… Анютка опустилась на колени, – чтоб разглядеть ту жилу, что весной приметила. А её не было видно: весной склон голым был, а за лето разрослась трава, всколыхнули корни землю, и ушла чёрная жила вглубь. Сквозь Анютины пальцы сеялись только мелкие камешки. Она медленно гладила землю ладошкой, – чтоб почувствовать жилу. И чувствовала, – здесь она. Но смёрзшаяся земля скрывала её от Анютиных глаз, и Анюта горько заплакала: ей очень нужен был горюч камень, нужен был жар его… Тонкими пальчиками стала она откапывать жилу. От мёрзлой земли, от сплетённых корней и мелких камней в кровь ломались ногти, и больно было, и холодно, – Анюта в отчаянии подносила ладони к губам, дышала на них, чтоб согреть и хоть немного боль унять… А синие-синие Ванюшкины глаза смотрели на неё… и – не видели.
Анюта отбрасывала в сторону меловые камни, а того, чёрного, всё не было. Обессилевшей рукой вытерла лоб, прикрыла глаза…Солнце давно поднялось над Лисьей балкой. Сквозь ресницы Анюта видела, как горят его лучи на дубовых ветках, в каплях растаявшей изморози. Будто дремота сморила её… А встрепенулась, когда вместо солнечных бликов заколыхался перед глазами красноватый жар горючего камня. Снова стала копать пальцами землю… И вдруг замерла: ладонь легла на такую желанную твердь. Анюта взглянула на почерневшую от горючего камня ладонь, нашла глазами другой камень, острый, – давно приметила его, поняла, что пригодится. Откапывать жилу было так тяжело, что отбить кусок горючего камня показалось совсем не трудным, хотя он и не сразу поддался неумелым девичьим рукам…
Домой не занесла камень. Братья, Петро с Тимофеем, хворост ломали и складывали под крыльцо, – недавний ветер обломал верхушку старого тополя. Анюта прислушалась:
- Помнишь, в кузне, у Степана, видели мы, как камень горел? – спросил Петро.
- Тимофей кивнул:
- Жарко так. – Вздохнул: – В избе бы так, в печке…
Петро оглянулся:
-Бабка Пелагея ругаться станет. Говорит, – бесовские камни нельзя в дом приносить.
- А батя говорит, будто Степан-кузнец хвалит тот жар, что горюч камень даёт.
Когда ужинали, Анютка облегчённо вздохнула: батя с маманей завтра на ярмарку собрались… Осталось Петрушу с Тимошкой уговорить, чтоб помогли,– бабку Пелагею заговорили. Пелагея любила внуков, и с утра уселась у окошка за шитьё рубашек для них. Петро с Тимофеем крутились рядом, даже поспорили, кому первому рубаху примерить…
Доставала покрасневший жар-камень из печи – не дышала. Положила его в глиняную чашку. Зашептала старшему, Петру:
- Выручи, Петруша!.. Разузнай: уехали ли на ярмарку Степан-кузнец с Анисьей… Если уехали, – скажи Ивану, пусть ждёт меня на крыльце. – Сложила руки на груди: – Только это. А потом я сама.
Всё сделал Петро, как сестра просила. Ещё и чашку глиняную помог донести, – чашка горячей стала от жар-камня, пришлось рушником обернуть её…
Иван на крыльце стоял – затаил дыхание. Анюткины лёгкие шаги узнал:
- Аня!..
Анюта взяла у Петра чашку:
- Ты иди, Петруша. Мне тут самой надо.
А в Ивановом голосе счастье колыхалось:
-Аня!..
Анюта взяла его ладонь, поднесла к чашке:
- Чувствуешь, горячая какая?..
Иван кивнул.
-Ванечка! Хороший мой! Ну, посмотри сюда… – Приподняла чашку с жарко-красным камнем – Смотри. Видишь?..
Чуть не плакала: Иван грустно улыбался, а смотрел в её лицо – и не видел, просто смотрел туда, откуда голос её слышал. И руку её искал.
Анюткина надежда быстро таяла, – как под солнечными лучами таяла изморозь на дубовых ветках в Лисьей балке. Изморозь превращалась в сверкающие капли, а Анюткина надежда становилась слезами.
Красный жар пламенел в глиняной чашке:
- Смотри, Ванечка! Смотри, – как зорька красная, горит. Видишь?..
Казалось Анюте, что этот не ослепительный, а мягкий свет красного жара так же мягко озарит темноту в Ивановых глазах, – хоть на миг…
- Видишь, Ванечка?..
И глаза его вдруг тревожно метнулись, – будто искали что-то… Остановились на жар-камне. Анютка дыхание затаила, – Иван прикрыл глаза. Тут же открыл их: темнота чуть посветлела… Он не знал, как горит красная зорька, потому что знал только темноту. А сейчас то, что Анюта держала в руках, осветило его темноту, – едва уловимо, но так радостно, так счастливо… И он сказал:
- Вижу.
Продолжение следует…
Начало Часть 2 Часть 3 Часть 4 Часть 6
Часть 7 Часть 8 Часть 9 Часть 10 Часть 11
Часть 12 Часть 13 Часть 14 Окончание
Навигация по каналу «Полевые цветы»
