Пётр Фролов | Ветеринар

В их подъезде пахло так, будто кто-то всю жизнь жарил лук и ни разу не открывал окно. Я шёл по лестнице, как по длинному коридору чужих привычек: где-то ругались с телевизором, где-то плакал чайник, а где-то — как мне показалось — очень старательно делали вид, что всё нормально...

Он изображал обморок красиво. Без дешёвого театра, без лишних жестов — как интеллигентный кот, который не хочет скандала, но вынужден выступить перед комиссией по морали и нравственности. Хозяйка, Ирина,...

У нас в ординаторской висит фраза, которую я тихо ненавижу: «ВРАЧ НЕ ИМЕЕТ ПРАВА НА ОШИБКУ». Каждый раз, когда я на неё смотрю, хочется приписать снизу мелким шрифтом: «…но, к сожалению, всё равно остаётся человеком»...

Объявления про съём жилья я теперь читаю профессионально — как отдельный вид диагнозов. «Сдам квартиру порядочной семейной паре, без животных и детей». «Только славянам. Без кошек, собак, попугаев, хомяков и прочей живности». «Строго! Без животных! Даже маленьких! Даже если “он не линяет и не лает”». Сидишь такой, листаешь — и думаешь: ну хорошо, без животных. Детей давайте тоже сразу в отдельную графу «аллерген». Стариков туда же. А лучше вообще сдавать пустую квартиру пустому человеку, который приходит туда только спать и не дышит...

Есть в нашей клинике такое особое место — угол у кассы. Там происходят самые честные разговоры о любви. Сначала человек говорит: «Он как ребёнок, лечите любой ценой».

В школу я иду нечасто. Не потому, что меня туда не зовут — зовут как раз регулярно, особенно перед всякими «неделями профориентации». Просто у меня есть травматический опыт: один раз я пришёл рассказывать десятиклассникам про профессию, а они полтора часа спорили между собой, кто круче — блогер или киберспортсмен, и можно ли прожить без работы, «если грамотно инвестировать в крипту». После этого я решил, что безопаснее лечить ротвейлеров без намордника, чем смотреть в глаза подросткам, которые знают про жизнь больше, чем Google...

В любой современной клинике есть святой угол. Нет, не тот, где висят дипломы и фотография «Пётр и благодарный лабрадор». И не шкаф с препаратами. Это маленькая полочка, где стоит чёрный коробочек с лампочками...

Фраза прилетела так буднично, будто мы обсуждали не живого пса, а старый пылесос. — Только вы… — мужчина почесал шею, глядя куда-то мимо меня, — не лечите её слишком хорошо. Она всё равно старенькая. Он сказал это тоном «чтоб без фанатизма», как в автомойке: «колёса не натирайте, мне не на выставку». И вот если честно, именно в этот момент я почувствовал, как у меня внутри что-то щёлкнуло. Не громко. Но неприятно. На столе лежала она — «старенькая». Среднего размера дворняжка, с белой мордой, натянутой шерстью на костях и осмысленным взглядом...

Я заметил за собой одну опасную вещь: когда я начинаю злиться на «идеальных хозяев», значит, я на пределе. Не на тех, кто пришёл в слезах и честно сказал: «Доктор, я всё запустила, я виновата, спасайте»...

— Доктор, он ревнует! — сказала женщина так, будто принесла мне не собаку, а семейную трагедию в шерсти. — Прямо ревнует. Как мужик. Я всегда улыбаюсь, когда слышу это слово. Не потому что смешно людям — людям обычно вообще не смешно...

Мой рабочий день давно перестал измеряться приёмами. Он измеряется уведомлениями. Когда-то у ветеринара был телефон в клинике, толстая бумажная записная тетрадь и максимум — стационарный дома, если клиент совсем отчаялся...

Он появился у нас в понедельник, как появляется в подъезде новый сосед с дрелью: вроде бы ещё ничего не сделал, а уже слышно, что жизнь изменится. Не потому что он громко говорил — наоборот, говорил он...