Всё моё поколение выросло на улице. Впрочем, так могли сказать дети довоенной поры, военной и послевоенной эпохи, дети пятидесятых, шестидесятых и так вплоть до девяностых годов. Гагарина из космоса встречали всем двором. Матчи между нашими и канадцами в перерывах между периодами, даже глубокой ночью, обсудить выбегали во двор. Ну, и Брежнева хоронили всем подъездом, улицей, страной.
Когда по телеку началась трансляция похорон дорогого Леонида Ильича, я сидел в парикмахерской и мирно стригся. Красивая тётя с первыми ударами курантов вдруг выключила машинку и меня шестилетнего, недостриженного, с одним ухом нормальным, а со вторым лопоухим, развернула к телевизору. Стричь она меня закончила только после того, как Леонида Ильича закопали, то есть часа через три. Мама поведение парикмахерши не одобрила, но не вмешалась. В фойе советской цирюльни, где стоял огромный ламповый телек, набилось столько народу, что реально, яблоку негде было упасть: пришли продавщицы и грузчики из соседнего овощного, рабочие из дома быта, таксисты, тётки из сберкассы напротив, просто зеваки, которые через окно увидели начало мероприятия. Все примостились кто где смог, а я, как король, в белой простыне, наполовину обстриженный, возвышался на отдельном кресле, до конца не понимая, что за странный парад на Красной площади показывают и почему некоторые тёти и дяди плачут.
Брежневский «застой» спустя годы многие вспоминали добрыми словами, называли бархатным сезоном Советского Союза, но тогда, простившись с одним генсеком, мы вскоре попрощались ещё с двумя, и сложилось впечатление, что страна, народ живут своей жизнью, а Москва, Кремль и телевидение – своей. Всё было обыденно, протекало вяло, ничего не происходило, и никто даже не предполагал, что с похоронами Брежнева начался закат целой эпохи и повсеместный, тотальный крах Советской империи. Если бы весь Союз знал, что нас ожидает через каких-то десять лет, то на похоронах любимого Леонида Ильича рыдал бы весь Союз.
Мой двор ничем не отличался от других дворов моей огромной страны. Всё было ровно, спокойно, обычно. Мистификации советского телевидения никак не пересекались с реальной жизнью. Официальная хроника и программа «Время» – это были репортажи с Марса. Кстати, сейчас тоже мало что изменилось. Жизнь и телевидение пересекались только в вечерних фильмах. Стоило посмотреть по телеку кино про мушкетеров, на следующий же день весь двор, не сговариваясь, выходил на улицу со шпагами из веток и полиэтиленовых крышек, естественно, взятых без спроса на кухне. После фильма про Робина Гуда у всех резко появлялись луки всё из тех же веток и лесок, срезанных с батиных или дедовых удочек. Фильмы про войну в СССР показывали с завидным постоянством, поэтому у каждого дома был целый арсенал и в зависимости от войны, показанной накануне, во дворе воевали то белые с красными, то русские с немцами, то партизаны всё с теми же немцами.
После девяностых дети во дворах играть перестали. Причин тому много – родители, напуганные лихими девяностыми перестали отпускать детей одних на улицу, затем появились компьютерные игры, приставки, планшеты… И детство стало виртуальным. Может, были и другие причины, но факт остаётся фактом. Теперь скучные дворики забиты хамовато припаркованными машинами, а на месте футбольных полей и хоккейных коробок понастроены дома, бесхозные сломанные качели и горки там, где они ещё остались, ржавеют, и в субботу утром уже не услышишь радостного призывного крика: «Санёк! Выходи!» …
Но вернёмся в моё советское детство.
Сначала, конечно, был детский сад, школа, дворец пионеров, кружки, хор, спортивные секции, а потом – двор и улица. Точнее, когда советская власть рухнула, а кружки и секции позакрывались, снятые с балансов предприятий, мы все оказались на улице. Во всех смыслах! Нравы были суровые, ибо традиции улиц закладывались ещё в те многострадальные времена, когда в нашей стране все приличные люди сидели, воевали, а потом опять сидели. Вся страна видела так много ужаса и горя, что особо никто ни с кем не церемонился, а за часы или пальто могли убить. Человеческая жизнь не стоила ничего и каждый мог за себя сказать слово.
Моё детство уже давным-давно кануло в Лету, но я до сих пор ни при каких обстоятельствах никогда никого не пошлю на известные три буквы (не по понятиям – пацан пацана не посылает), и до сих пор любое совещание начинаю со слов «присаживайтесь, господа» и, ни в коем случае, не «садитесь». В нашем дворе за безобидное сядь или садись могли серьезно предъявить, но зато в том же самом дворе, где всё было жёстко и сурово, всё было честно и справедливо. Понятие о чести было у всех. Если ты был хиляк или даже изгой, но на твоей стороне была правда – в поддержке «общественности» можно было не сомневаться.
И так – во всём. Жёстко, но справедливо. Наверно, поэтому мы так легко прижились после теплиц в открытом грунте, и нисколько не расстроились, сменив музыкальные школы на подъезды с вином и гитарой, спортшколы на дворовый футбол, а кружки на отцовские гаражи, где под чутким руководством местных алкашей копошились с мопедами, мотоциклами, а потом с убитыми «Жигулями» и «Москвичами», купленными за ящик водки или выигранными в карты.
В нашем дворе был Григорич – слесарь невероятного разряда, пьющий мужик с золотыми руками и с таким же золотым сердцем. Сломался Григорич не на водке, а на банкротстве родного завода, который потом, кстати, то же самое начальство благополучно выкупило. Заводик дымит и процветает по сей день. А безработный, нищий, тяготящийся своей ненужностью мужик запил да так и не вывернулся. Стыдился Григорич своей никчемности и унижение заливал водкой. Весной он перебирался из дома в гараж, где мог спокойно выпивать без насилия и истерик домашних. В облупившийся и поржавевший от времени гараж размером три на шесть со всей округи несли пылесосы, сломанные кофеварки, детские велосипеды и прочие полезные в быту «крякнувшие» вещи. Григорич в своей резиденции принимал в любое время и всё с легкостью чинил, а на заработанные копейки пил. В мастерской Григорича были невероятные приспособы, прилады, диковинные инструменты, лично им изобретённые, поэтому не было поломок и дефектов, которые он не мог бы устранить.
Иногда к Григоричу приезжали на ремонт дорогие иномарки. Григорич их тоже оживлял, но эта работа стоила серьёзных денег, ну и фестивали после таких ремонтов Григорич закатывал тоже приличные. Несмотря на всё это, и у пацанов, и у отцов Григорич в гаражах пользовался непререкаемым авторитетом. И утром на опохмелку ему все давали безропотно и с пониманием – вот уж действительно по-христиански!
Осенью, с наступлением первых холодов, Григорич подвязывал с пьянкой и возвращался домой. Как-то переживал зиму и весной снова возвращался в гараж.
Я с ним познакомился, когда мне было лет пять. Родители отправили вынести мусорное ведро, а баки стояли за гаражами.
– О, малой, иди-ка сюда, – окликнул меня Григорич, – ты же Славкин сын? – почему-то сияя, поинтересовался он.
Я кивнул.
– Будь так добр, у тебя ручка маленькая, достань мне помидорку из банки. Только не раздави, – улыбаясь, попросил он. Григорич и тогда выпивал, но без фанатизма, по выходным, с получки. В гаражах с мужиками. Короче, как все.
Я с удовольствием, чувствуя свою значимость, выловил Григоричу из трёхлитровой банки с рассолом несколько больших мясистых помидоров. Он вытер мне руку своим носовым платком в серую клетку, выпил, смачно закусил и дал двадцать копеек на мороженое. Золотой человек!
Григорича знала вся округа, впрочем, как и мы, пацаны, знали других пацанов из соседних дворов и улиц. Все запросто здоровались, общались, иногда дрались, впрягались за своих, и не из книг, а в недетской схватке узнавали истинную цену дружбе и данному слову, ибо за базар свои могли предъявит покруче чужих. Двор и улица для меня, как и для миллионов пацанов последнего советского поколения, были приличной школой жизни, которая помогла не стушеваться в армии, выжить на войне, а после наладить бизнес и выбиться в люди. Однако, пройти ровно получилось не у всех.
Это уже история, но девяностые кого-то только надломили, кого-то сломали, но хуже всего, что многих сломили…
Мы с другом, например, ходили по пять остановок до университета. На автобус денег не было, вот и тренировали ноги до и после учёбы. Правда, это нас не смущало. Бывало, мы ели раз в день, но и на это смотрели философски. Мы надеялись, что закончим универ, оперимся, станем крутыми журналистами и вот тогда, словно зэки, выйдя на свободу, скинем грязные телаги и, стоя спиной к грохочущим воротам, увидим, как нам улыбается весь мир, предлагая пройти любые дороги. А пока можно и потерпеть.
Универ закончили, телаги скинули, а мир не улыбнулся. Потребовались долгие годы, почти два десятилетия каторжной работы, зверской самоотдачи, параноидальной дисциплины и железной, несгибаемой воли, смены городов и профессий, начатых и брошенных бизнесов, взлётов и падений, жутких разочарований и блестящих побед, встреч, расставаний и маленьких трагедий, чтобы встать на ноги, заработать на жизнь и пойти по уже упомянутым дорогам.
И вот тут всё началось по схеме, когда люди чего-то добиваются в жизни: первое – это путешествия. Ездил много и без системы, например, зимой в лето, с дикой акклиматизацией там и с простудой по возвращению. Декабрьские, январские и февральские зной и жара Кубы, Мексики, Таиланда, Индии, Бразилии, чёрной Африки и прочих мест вблизи океана были невероятной экзотикой, и в то же время нищета этих райских уголков, словно гвоздь в голову, забивала железную истину того, как устроен мир. Всё могут иметь только четыре процента населения земли, ещё шесть процентов пытаются в эти четыре попасть. Остальные девяносто процентов даже не дёргаются. Калифорния, Майями и Лазурный берег эту истину подтвердили мне, просто с другого конца.
Затем был период интеллектуального туризма – те же жара и зной в старушке Европе с её пыльными музеями, церквями, миниатюрными улицами и площадями: Рим, Барселона, Вена, Париж, Венеция, Лондон… Европа скучна и предсказуема для русского человека, другое дело Америка: большие улицы, большие города, большие машины… хотя и там после второго раза тоже уже всё понятно. Только объехав полмира, я понял, насколько люблю Россию. Мать не выбирают!
Когда наездился и утолил жажду путешествий, ринулся в другую крайность, точнее, крайности. Сначала безобидный горный велосипед, утеха клерков. Потом мотоцикл с рекордами скорости. Своим детям, естественно, ни за что не признаюсь, но разгонялся до двухсот пятидесяти. Ощущения – не передать! Мощь мотора, мотик, который так и рвётся из-под тебя, встречный поток, словно ты в турбине, притом с этим потоком ежесекундно приходится бороться и за час езды утомляется и каменеет каждая мышца, человек ничтожен перед стихией… Сейчас, сидя в любимом кабинете загородного дома под треск полешек в камине, реально представляю, что небольшого камешка или масляного пятна было бы достаточно, чтобы взлететь, но тогда об этом как-то не думалось.
Правда, поняв, что с объёмом шестьсот кубов и весом за сто больше уже не разогнаться, свою модную спортивную хонду я поменял на нарядный кроссовик. Возил его в прицепе джипа, объездил на нём и Байкал, и сибирские болота, и сопки Дальнего Востока, и Алтайские горы, но всё это было как-то хлопотно, долго, с приключениями, сначала нужно было проехать полстраны на машине, а это несколько тысяч километров, чтобы потом два-три дня погарцевать по бездорожью и пожить в палатке на лоне природы в какой-нибудь таёжной глуши. Затем долгий путь домой, всё предсказуемо. Короче, быстро надоело.
Устав от дорог и ухабов, захотелось свободы. Её на какое-то время мне дал парашют. Прыжки, тренировки, приятная компания, аэродромы, пилоты, самолёты… Погода то есть, то нет. То летим, то выпиваем, то играем в шахматы, всё с шутками, прибаутками, но приелось и это. Под влиянием бескрайней романтики неба, зачем-то получил права на самолёт, хотел научиться профессионально пилотировать, но осознал, что свой самолёт, хоть и маленький, это уже очень дорогая игрушка. Отлетал свои ученические часы и на этом поставил точку.
Но ведь жизнь не стоит на месте! Надо развиваться, надо двигаться! Очередным движением стали горные лыжи. И здесь всё было по схеме: французские Альпы, швейцарские Альпы, Австрия, Андорра. В ресторанчиках и шале на верхушках снежных склонов подружился с альпинистами (те ещё отмо//розки), долго готовился и взошел с ними на 7.140!!!, пик Ленина в горах Тянь-Шаня, правда, два раза там чуть не загнулся, но выжил и решил искать хобби поспокойней.
После неба и гор захотелось в пучину. Увлёкся дайвингом. Ныряю до сих пор, но во время этого увлечения появилось ещё одно. Раз не смог купить самолёт, сагитировал друзей и купили вскладчину яхту. Если есть яхта, значит, надо куда-то плыть, точнее, ходить. Походы по Финскому заливу, стабильно под проливными дождями, быстро приелись. Одно дело яхту иметь на Мальорке или в Сен-Тропе, где вечное лето, солнце, пальмы, бухты, острова, и совсем другое в Питере, где дожди, пронизывающий ветер и унылые морские пейзажи. Непогода доконала, поэтому как-то слякотной, серой питерской зимой, сидя в уютном кафе рядом с Невским, решили обойти Средиземноморье.
Сказано – сделано. В декабре поговорили, подготовились, взяли в команду бывалых моряков и в июле пошли к берегам Турции, Греции, Испании и Франции, причём со всеми понтами – Канны, Ницца, Монако, засадили кучу денег в блекджек в Монте-Карло, короче, всё по Фрейду, психологи должны улыбнуться. Если дедушка, например, декан филфака, начинает на лекциях юморить, бегать и ухлёстывать за молоденькими студентками, значит, в юности он был застенчивым трусом и панически боялся женщин, особенно красивых.
Человек проживает все периоды жизни, вопрос в каком порядке. Вот и я – яркий представитель своего поколения. В детстве, при коммунистах, у нас были, без преувеличения, деревянные игрушки и чёрно-белый телевизор с двумя каналами. В юности, то есть в девяностых, у нас, размазанных жизнью по бетонным плитам, не было совсем ничего, кроме застывшего ужаса в мозгах, что стопудово всё будет ещё хуже. Большинству светило сломаться, сколоться, быть зарезанным на стрелке, сесть на недетский срок, погибнуть в Чечне, в лучшем случае прожить никчемную, убогую жизнь охранника или продавца в ларьке. Но с этим были согласны не все. Те из нас, кто вопреки всему, нежели благодаря чему-то, выжил, не стушевался, кто заработал и разбогател, ввиду тотального дефицита комфорта во всей предыдущей жизни, начали огромными глотками утолять жажду жизни. Откуда, вы думаете, анекдоты про новых русских и малиновые пиджаки? Да всё оттуда же, из детства и юности. Откуда взяться вкусу и манерам, если мы росли сначала в вакууме, а потом в униженной нищей стране и вдруг дорвались до всего, и с этим всем нужно было что-то делать, без меры, без понимания, без тонкого упоения ароматами.
Расплата настигала мгновенно. Умные, солидные и успешные начали разбиваться на мотоциклах, переворачиваться и сгорать в своих крутых спортивных тачках, умирать от пневмонии или отёка лёгких в горах, гибнуть в снежных лавинах на горнолыжных курортах, задыхаться и тонуть среди плохо обученных дайверов, ломать шеи и позвоночники, слетая с собственных лошадей, купленных за бешенные бабки. Список глупых смертей продолжать можно бесконечно… Дворняги, найдя еду после долгого голода, не набрасываются на неё. Можно переесть и умереть, поэтому едят вяло, маленькими кусочками, чтобы организм постепенно набрал прежнюю форму. А нувориши этого не знали, у них не было опыта предыдущих поколений, не было иммунитета на все соблазны жизни, которые так легко покупаются с помощью денег, они глотали жизнь огромными кусками, давились и не стеснялись. Последствия не заставляли себя долго ждать. Глупо в тридцать лет быть миллионером, здоровым и полным сил, иметь множество планов… и убиться об безобидную сосну на горнолыжном курорте, или выскочить из седла и быть затоптанным собственной лошадью, сгореть на пустой дороге, оказавшись в кювет, в дорогущей «Ламборджини»…
Не без гордости скажу, что герои улиц, обычные пацаны с заводских окраин и спальных районов, добившись успеха, сумели-таки разобраться в новых условиях с невероятными возможностями и словно дворняги, прислушавшись к своим инстинктам, не гневили судьбу и Бога, а спокойно и ровно шли по жизни. Жажда приключений и безбашенный риск – это две разные вещи. Хотя, если не рисковать и всего бояться, то так можно в жизни ничего и не увидеть. С другой стороны, говорят же, кому что на роду написано. Один с войны возвращается – ни царапинки, а другой оступился и – кома. Думаю так: жизнь и без того сложна, поэтому не стоит испытывать судьбу и без нужды лезть на рожон.
Хотя ситуации бывают разные.
Хрестоматийная история приключилась со мной в Египте. Для дайвинга мест не так уж и много: Красное море, Карибы, Мальдивы, Филиппины, австралийский большой барьерный риф, вот, пожалуй, и всё. Нырять, конечно, можно везде, даже в скучном Средиземном море, но по-настоящему дивные и сказочные места там. Добавьте к этому ещё то, что мозг под водой обогащён и перевозбуждён воздухом из баллона, а так же вчерашним похмельем. Какое сафари без застолий, поэтому картины в бескрайнем «блю» открываются нереально фантастические…
Но вернёмся к истории. Несколько лет подряд с друзьями я нырял зимой где-нибудь в тропиках или у берегов Кубы. А лето проводил всё с той же компанией людей успешных, а потому циничных, но при этом не утративших здорового романтизма и желания реализовать мечты юности – поплавать с китами, услышать их нежные голоса под водой, поиграть с дельфинами. Или – увидеть акул в естественной среде. У дайверов, несмотря на все риски, это считается высшим пилотажем. Самые отчаянные плавали рядом с тигровыми и даже белыми акулами, которые являются главными беспредельщиками подводного мира, так как охотятся на любых глубинах, в любых температурах, всегда находятся в голодном бешенстве и питаются всем без разбора, неважно, автомобильная покрышка это, огромная морская черепаха или сочный дайвер. Всё рвут на части. Ареал их обитания давно известен – это восточные берега Америки и западное побережье Австралии. Без нужды на их территорию никто не вторгается.
Однажды в Красном море на границе Египта и Судана, наблюдая за большой группой совершенно безобидных акул-молотов, их ещё называют хамерхеды, я лицом к лицу встретился с молодым двухметровым лангиманусом. После белой и тигровой акул, лангиманус следующий по степени опасности морской хищник. Я всё сделал по инструкции – прижался спиной к рифу, снял жилет с баллоном и приготовился отмахиваться. Акула весом килограмм под сто пятьдесят стояла метрах в пятнадцати от меня в окружении рыбок лоцманов. Она слегка вильнула хвостом, точнее, верхней частью хвостового плавника и вмиг сократила между нами расстояние вдвое. Я отчетливо увидел, как при её стремительном движении под тонкой кожей на боку и хвосте пропечатались, словно кубики пресса, все мышечные ткани. Ни у одного атлета на земле нет такого количества мышц и мышц такого размера. У людей нет шансов против этих мощных чудовищ.
Тогда мне повезло. Акула недолго побыла рядом и ушла. Судя по тому, что за лангиманусом успевали её лоцманы, она была сытая, и я её привлёк не как объект охоты, а только заинтересовал своими пузырями из регулятора. Плюс гидрокостюм. В нём я был большой и чёрный. Акула, видимо, привыкла к тому, что её жертвы всегда в «белом» – ныряльщики за жемчугом, потерпевшие крушение моряки, далеко заплывшие безалаберные пловцы, словом, те, на ком кроме плавок ничего нет. Дайверов они ещё не распробовали, но это пока. Ученые давно доказали, что с мозгами у этих жестоких тварей всё обстоит отлично, поэтому прогулки под водой в обозримом будущем станут небезопасными…
Зимой мы ездим нырять на Мальдивские или Карибские острова, на Филиппины, Багамы или Кубу, а летом, в июле, практически каждый год в Египет, на Красное море. У дайверов Хургада давно зовется Красноморском. Этот Красноморск уже прилично поднадоел, но не дал Бог другого такого красивого моря. Поэтому одной и той же компанией, человек двадцать-тридцать, мы, ещё находясь в Питере, фрахтуем лодку с хорошими каютами, душевыми, большим рестораном и всем необходимым на борту. К лодке «прилагаются» дайвгиды, отлично знающие маршруты в подводных парках и заповедниках. Когда всё обговорено, прилетаем в Хургаду и из аэропорта, никуда не заезжая, вместе со снаряжением прямиком едем на яхту. Грузимся и дней на семь-десять выдвигаемся на сафари. На сушу выходим только на необитаемых островах, далеко в море, где нет ни души. Поиграть в футбол, волейбол или просто посидеть у костра, попеть песни под гитару и отдохнуть от морской качки.
Сафари, должен сказать, довольно тяжёлая и изнурительная штука, но оно того стоит. Ежедневно ты погружаешься под воду на глубину от двадцати до сорока метров, а иной раз и до пятидесяти. Происходит это три-четыре раза, один из которых обязательно ночной. Количество погружений зависит от переходов. Если коралловый парк большой, то весь день можно нырять в одном месте, а ночью сделать переход к следующему подводному садику кораллов, пещерам или рифам. А бывает так, что переход занимает ночь и полдня, поэтому «нырялок» получается поменьше, однако распорядок дня остаётся неизменным.
Утренний дайв всегда до завтрака, часов в шесть, иногда в пять. Пять утра – это «шакс-тайм», время акул, точнее, в это время их можно увидеть, конечно, там, где они есть. Перед каждым погружением брифинг. Дайвгид, как правило, местный, подробно рассказывает маршрут, как заходим в воду с яхты или с лодок, как выходим, где место сбора, на какую глубину идём, где и сколько отвисаем, каких рыб и животных можем увидеть на этой прогулке и т.д.
После погружения горячий душ, горячий чай и завтрак. За столом все бурно обсуждают кто, что видел, какие курьезы и приключения случились, увы, без этого не обходится. Когда беседа идёт на спад, все расходятся по каютам.
Перед следующим погружением можно с часок поспать. Восстановить силы. На второй дайв, как и на любой другой, поднимает рында, бодрый удар в колокол, который вытаскивает даже из самого крепкого сна. Брифинг, погружение, обед и пару часов снова сон.
Третье погружение под вечер, часов в пять, после него полдник, отдых, как правило, на верхней палубе в шезлонгах, и ночной дайв, через пару часов после заката солнца под свет фонариков, в кромешной тьме. Каждый дайв длится около часа, то есть ежедневно под водой ты проводишь три-четыре часа. Это очень непросто физически, даже несмотря на постоянные сон и отдых между погружениями, к вечеру всё равно выматываешься. Однако, усталость и нагрузки компенсирует ужин, плавно переходящий в застолье за полночь, с беседами, тостами, байками, шутками, розыгрышами, песнями и танцами, ну и, конечно, все «мучения» стоят тех невероятных красот, которые ты видишь в заповедных коралловых парках и садах Красного моря.
На Красном море были все, и рассказать про него могут все, но то, что видят дайверы под водой в царстве Посейдона, никакими словами не рассказать и не передать. Наверно поэтому, когда ты возвращаешься после сафари домой, к семье, такое ощущение, что ты отсутствовал несколько месяцев. С ужасом и восторгом ловишь себя на мысли, что забыл код подъезда, пароль электронной почты и где, что и в каких папках у тебя лежит на рабочем столе. Короче, отрыв башки полный. Нереальная перезагрузка с колоссальным проветриванием мозгов! Правда, перед возвращением в Россию, мы всегда пару дней оставались пожить на берегу в отеле. Во-первых, нырять и летать в один день нельзя, а, во-вторых, нужно вновь привыкнуть к твёрдой земле. А также опреснить снаряжение, то есть замочить его на ночь в ванной своего номера, чтобы вся соль ушла, да и просто отоспаться, позагорать и отдохнуть после недельного болтания в море.
В один из таких дней, накануне отлёта, под вечер, мы с товарищем пошли прогуляться по Хургаде, точнее, по её единственной приличной улице. Хургада – это бывшая рыбацкая деревня. Развиваться она начала вместе с туристическим бумом в Египте, поэтому застраивалась она спонтанно, стихийно и как результат всё выглядит убого и бессистемно. Другое дело местечко Шарм-эль-Шейх. Он строился по единому проекту, с генпланом, с курортной зоной и современной инфраструктурой, поэтому все туристы, желающие увидеть Египет и Красное море, едут туда, а дайверы, так уж повелось, в Красноморск.
С моим приятелем в Красноморске были мы уже тысячу раз, и все магнитики, полотенца, футболки, ароматические масла, статуэтки и прочую дурацкую сувенирку, сделанную в Китае, мы уже по нескольку раз купили, всем подарили и все дешевые заманухи, типа: «Покажи, как по-русски пишется «Добро пожаловать», или напишите, как правильно называется ваш город, или как правильно пишется Людмила, Татьяна… – отлично знали. Русские люди сердобольные. Как же не помочь какому-нибудь арапчонку и не показать, как пишется то или иное? Как не поощрить интерес и тягу к великому русскому языку, языку Пушкина, Достоевского, Толстого? И вот наши наивные сограждане берут ручку, заходят в лавку и словно мессии, начинают что-то писать, исправлять или учить, а циничным арабам только этого и надо. Они лучше вас знают, как и что пишется, и по-русски они говорят, а ещё знают английский, немецкий, французский и итальянский. Жизнь в лавке заставила их выучить эти языки. А от вас им надо было, чтобы вы зашли в лавку, присели поудобней, а дальше они начнут вам втюхивать то, что вам и даром не нужно. Никакой тяги к языку, сплошной расчет. Да и к тому же все мы для них неверные, а наши женщины – Наташи, потому что ходят с непокрытыми головами, на пляже загорают рядом с мужчинами и т.д. и т.п.
Короче, все мы их заманухи мы знали, никчёмные сувениры видели, то, что нам здесь давно уже не рады, предполагали, и всё равно выйти прогуляться было лучше, чем после ужина сидеть в отеле знойной египетской ночью. К тому же, наш визит был в аккурат после волнений Арабской весны. И без того бедные арабские страны стали после этих событий ещё бедней. На улицах Хургады появились танки, блокпосты с военными, кое-где были видны разрушенные здания с бойницами, изрезанными пулями и осколками, явный признак того, что кипиш тут был нешуточный. Определить это можно было по плотности пулевых отверстий вокруг всё тех же бойниц. В одной «гордой» мятежной республике много лет назад я это уже видел.
Арабская весна мусульманскому миру и Египту, в частности, принесла ещё большую бедность и нищету, а потому зазывалы уже не церемонились, и в полном смысле этого слова хватали гостей за руки, ремни джинс, карманы шорт и силой тащили в свои лавки. Мы с улыбкой отбрыкивались, отнекивались, всё пытались свести к шуткам, ибо мы не видели в этом алчности и хамства, нам было искренне жаль торговцев. В стране бардак и безнадёга, а надо кормить детей, семьи, надо хоть что-то заработать. Кому как не нам знать, каково это?! Поэтому мы не напрягались из-за их нескрываемого возбуждения и агрессии. Куда ты делся, загадочный, рассудительный, манящий восток, с запахами пряностей и вялотекущей вечностью?! Нищета и безнадёга пришли им на смену. Мы всё это тоже видели, когда в девяностых старики стояли на улицах и рынках, продавали вещи, дорогие сердцу. Мне испуг неизвестности и робкой надежды в глазах арабов был очень понятен.
Возле одной лавки меня так настойчиво потянули за карман шорт, что я еле-еле отодрал руку, схватившую меня. Между пальцев я увидел сто долларов и тут меня осенило: «Это же мои сто долларов!» Они лежали в кармане на всякий случай. Не выпуская кисти из своей руки, я посмотрел в перепуганные глаза худого араба. Это был парень лет тридцати. Я аккуратно забрал деньги, удивлённо качнул головой, затем улыбнулся и погрозил пальцем. В тот момент я не испытывал ни злобы, не возмущения. Мне реально было его жаль и неловко за него. Не от хорошей жизни человек вынужден воровать на центральной улице у туристов, да ещё так неумело…
Вместо благодарности за моё великодушие, араб скорчил неприятную гримасу, погрозил пальцем, передразнивая меня, и, не скрывая омерзения, сказал:
– Иди куда шёл.
Я в недоумении нахмурился.
– Ты чё-то хочешь, братан? – поинтересовался он, двинувшись на полшага ко мне, нервно выкатив глаза и поджимая тонкие губы к пухлым дёснам.
– Чё?.. – опешил я, а больше удивился его виртуозному русскому. Расхваливать товар в лавке, поторговаться, засыпать по-русски комплиментами – это одно. А вот предъявить – это совсем другое. Реально, это заслуживало восхищения. Я бы даже сказал уважения.
– Чё ты сказал? – где-то в глубине сознания вдруг у меня начало проясняться к чему всё идёт...
Мой оппонент махнул рукой, но не учёл, что я уже был готов к такому повороту сюжета… Вообще, он многого не учёл: того, откуда я, где вырос, какие там были нравы, мои занятия спортом и тогда, и сейчас. Про армию и Чечню я вообще молчу, не просёк он и того, что у меня упало забрало ещё после первой его дерзкой реплики и для себя я уже всё сразу решил, просто зачем-то задал второй ненужный вопрос, короче, я его вырубил, ещё до того, как его рука прошла полпути. Воришка с недоумением на лице, упал на пятую точку, ровно сел, а потом медленно повалился на бок.
Бинго! Как в старые добрые времена, я пробил прямого в челюсть. Толпа вокруг нас заволновалась. Араб лежал на замызганном, как и всё в Хургаде, асфальте, а мой товарищ с удивлением смотрел на меня и со страхом на него.
– С ним всё будет нормально, валим отсюда, они по одному не ходят, – только сказал я, как почувствовал укол в бок. Я сразу понял, что это нож, небольшой, но все-таки нож. Там, где я рос, без ножа вообще мало кто ходил, поэтому и к этой ситуации я был готов. Отпрыгнув и развернувшись, я увидел второго. Он думал, что я испугаюсь, а я с хрустом сломал ему нос. Второй рухнул на колени, двумя руками схватился за переносицу и громко, сквозь слёзы, слюни и кровавые сопли, что-то заблажил на своём. Глянув поверх голов поднабравшейся толпы, я заметил оживление и понял, что к нам уже спешат. Полиция это была или их подельники, мы разбираться и ждать не стали. Перебежав дорогу и затерявшись в толпе на другой стороне улицы, мы поспешили в отель, озираясь на всякий случай и время от времени переходя на бег.
Вся наша компания сидела за большим столом на террасе открытого ресторана и уговаривала уже не первую бутылку виски.
– Бежали, что ли? – увидев нас, кто-то пошутил.
Мы, слегка возбуждённые, вкратце пересказали наше приключение.
Народ, конечно, поржал, кто-то предложил вернуться и раскидать их там всех, кто-то поохал, дескать, такой большой и сильный, не стыдно маленьких бить? Кто-то сказал, что это его последний визит в Египет, но всё кончилось тем, что мы присоединились к ребятам и через несколько тостов – за дайверов, за море, за горизонт и попутный ветер – эта история канула в Лету.
Засыпая в своём душном номере, я всё же подумал, может, не стоило бить этого воришку? Отпустил бы его смиренно, ведь не от сладкой жизни люди идут воровать, хотя… Раз не сумел украсть, значит, получи. Сам виноват. В такие игры играют тигры. Всё справедливо. Улица есть улица и в Египте, и в Сибири, откуда я родом.
Кстати, чтоб не создалось неправильного впечатления, будто я, заработав на жизнь, только, и делал, что развлекался: поездки, горные лыжи, дайвинг, альпинизм, прыжки с парашютом… Я не только навёрстывал всё упущенное в юности, но и много и тяжело работал. Тот, кто в своей жизни хоть копейку заработал своими мозгами и энергией, поймет меня. Бизнес в России ещё тот аттракцион, покруче восхождений, глубин, прыжков и всего остального вместе взятого. Гонка на пределе возможностей с зашкаливающими дозами адреналина, без каких-либо гарантий на удачный финиш. Это если вкратце. Расскажу об этом как-нибудь поподробней, правда, рассказом или очерком тут уже не отделаться…
2009
Tags: Проза Project: Moloko Author: Ашихмин Олег
Начало публикации историй этого цикла здесь
Другие истории этого автора здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь