Я родился в середине семидесятых, а мужал в девяностые и это, наверное, диагноз.
Мое поколение застало мощь великой страны и крах империи. Мы по-детски радостно вступали в пионеры, но осознано отвергли комсомол. Нас воспитывал двор и разговоры взрослых на кухне. Мы стали свидетелями зарождения капитализма в стране, а вмести с ним появления рэкета, заказных убийств и бандитского беспредела, захлестнувшего города и посёлки.
Во времена нашей юности обесценились СМИ, мы – не первые, кто перестали верить газетам и телевизору, но наше поколение в этом вопросе поставило точку. Жирную точку. Именно нам, желторотым юнцам, пережившим девяностые, пришлось разобраться, осознать и бесповоротно понять, что Родина и государство – это не одно и то же.
Мы, воспитанные на подвигах Великой Отечественной, проскочили Афганистан, но увидели море крови в Чечне. На наших глазах разваливалась страна, нищали семьи, с безнадеги пили отцы, а матери бились в кровь, чтобы попытаться удержать привычный быт.
Нам говорили: вы – счастливчики, жить в такое время! Перед вами все дороги теперь открыты. Мы верили и готовились к свершениям, но у всех вышло по-разному. Большинство так и не выплыло. Девяностые многих надломили, а некоторых просто смяли. Хаос, который тогда царил, вошел и в жизнь каждого из нас. В тридцать я уже чувствовал себя на восемьдесят, так много нам пришлось увидеть и пережить.
Каждый раз на вопрос: откуда ты? – всегда вздыхаю. Потому что не знаю с чего начать. В разное время я жил, учился и работал в Сибири, на Алтае, в Москве, в Питере, в Ярославле, на Украине, в Казахстане, да и еще много где. И работать приходилось и руками, и головой, и кулаками. Всякое было… Не Хемингуэй, конечно, но для одной заурядной жизни вполне хватит.
Срочную провел на Кавказе. И свои, и «чехи» меня звали «Бандит», «Пашка-бандит», так неистово я защищал неделимость своей страны, несмотря ни на что моей любимой России. Мать не выбирают! После армии успешно работал в кино, на телевидении, в туризме, в шоу-бизнесе, в журналистике, в рекламе и в профессиональном спорте.
Попытки заработать на жизнь продолжаются. Последние тридцать лет в нашей стране мало кому удаётся заработать и приумножить. Все пытаются сохранить хотя бы то, что уже есть. Такая вот непростая доля выпала моему поколению. Не дай Бог жить в эпоху перемен, давным-давно говорили мудрые китайцы. Да, это про нас.
А еще про нас говорят, что мы – потерянное поколение. Поколение, которое потерялось в смуте и неразберихе девяностых. Всё так. Прежней жизни уже не было, а как жить в новой научить и подсказать никто не мог. Старшие ведь тоже не знали; с нищетой, безработицей, дикой инфляцией, беззаконием, разгулом преступности и обманом на каждом шагу они ведь тоже столкнулись впервые. Но, несмотря на весь тот ужас, через который пришлось пройти, мы учились, стремились, созидали и верили в лучшее.
Свои записи я начал вести еще в те времена, когда в России мало кто знал, включая меня, что такое интернет и сотовый телефон. Никто не отдыхал за границей, в магазинах ничего не было, а что было, продавали по талонам или за бешеные деньги на барахолке – там было всё.
Я не люблю девяностые называть лихими. «Лихими» и бурными они были только для тех, кто сумел быстро сориентироваться и лихо разбогатеть и заработать на беспомощности других. Для всех остальных это были очень тяжелые и трудные годы. Однако вопреки всему, как это было уже не раз в истории нашей многострадальной страны, большинство наших людей не утратили веры в себя, сохранили лицо и остались людьми. И это, пожалуй, главное достижение и итог девяностых.
Фотография
Можете ли вы представить себе студента, который приехал из огромного города, где есть даже метро, в маленький сибирский городок, бывшую окраину царской России?.. Студента, который из-под крыла школы и родителей очутился в общежитии и всю зиму, лютую сибирскую зиму, проходил в осенних туфлях?
Именно так я и выглядел: зимние ботинки украли в общаге, чужой город ещё не стал приветливым, полная свобода и безнаказанность, хроническое безденежье, гора проблем в универе, безбашенная общага, короче, та ещё безнадёга.
Снежным и слякотным днем конца зимы я брел на почту, чтобы получить денежный перевод от родителей – глоток воздуха на дне океана. На дворе было начало девяностых. Из дома особо помочь не могли, сами концы с концами еле сводили, впрочем, как и вся страна. После трех пар и бессонной ночи в общаге – пятый курс обмывал Госы, мой мозг не воспринимал суету людей на улицах, на остановках и у бывших киосков «Союзпечати». Был включен «автопилот», конечной целью которого было окошечко на первом этаже почты.
Никого и ничего не замечая, я вошел в здание, пропитанное канцелярским запахом – пахло клеем, отсыревшей бумагой и ошметками слякоти на грязном бетонном полу. Пройдя через весь зал почты, я подошел к амбразуре, где наполовину стершимися буквами было написано с помощью трафарета «До востребования».
Я встал в очередь и воткнул глаза в чью-то спину, которая была, может, белая, может, красная, а может, серая, мне было без разницы. На этой спине висело нечто приятного цвета. Тут у меня включился разум и в глазах появилась резкость. Рюкзачок – вот что это было, ярко-малиновый с зелеными кармашками, блестящими замочками и с разбросанными повсюду синими кляксами, не похожими одна на другую. Подобные рюкзачки я видел дома по телевизору, в фильмах об американских тинэйджерах.
«Надо же, откуда он здесь», – подумал я, глядя на заморское чудо. Яркий рюкзак выглядел чудом среди плохо одетых людей в убогом, плохо освещенном зале.
Чисто машинально мои глаза взяли «средний план», в который попали шапка и пуховик обладателя рюкзачка. Дорогущая шапка-ушанка из черно-бурой лисы идеально сидела на голове.
Пуховик был необычного, темно-вишневого цвета с широким манжетом на поясе. Он придавая своему хозяину надутый вид.
От всего увиденного мне захотелось увидеть его (или ее) ноги. Глазам, опущенным вниз, открылись зеленые с серым налетом джинсы, доселе нигде не виданные, и красно-коричневые ботинки на толстой подошве с бляшкой на носке. Бляшка горела, отражая тусклые лучи ламп почты.
Шапка вдруг повернулась, и на меня взглянули два глаза не очень красивого парня, ростом и возрастом примерно того же, что и я.
«Ну и чем ты заслужил такую роскошь?» – подумал я, глядя на свои убитые туфли. После общажной жизни у меня выработалась какая-то непонятная злость ко всему благополучному. Вот тут-то я и понял, как в семнадцатом году народ похватался за колья, вилы и топоры. Нельзя злить народ. Сытыми проще управлять, да и сытому есть что терять, именно поэтому весь западный мир и живёт в таком достатке и стабильности. Я еще раз хотел посмотреть на парня, но шапка уже отвернулась.
«Интересно, кто ты, чей-то сынок?» – хищно подумал я.
До моих ушей донеслась английская речь, по всей вероятности исходившая от «дорого» парня.
«А, так ты иностранец», – понял я причину столь дорогой и хорошо подобранной одежды и сразу успокоился.
На пол из его кармана что-то выпало и с пластмассовым стуком очутилось у моих ног. Я нагнулся и подобрал. Это были водительские права – маленькая ламинированная картонка в пластмассовой рамке. С цветной фотографии мне улыбался американец, стоявший впереди.
– Возьми, – аккуратно тронув его за локоть, сказал я.
Он внимательно, с недоверием на меня посмотрел, но когда понял в чем дело, по-свойски подмигнул:
– Оу! Сэнькю! – широко улыбнулся он, и отвернулся, как ни в чем не бывало…
Про себя я тогда подумал: чем сытнее и богаче страна, тем безалабернее люди в ней живут.
Я с секунду постоял, глядя в затылок ушанки, потом взглянул на черно-белую фотографию в своем паспорте и вышел на улицу. Напротив почты пытался закрыть двери троллейбус, набитый людьми.
Урок психологии
Психологию у нас в университете читали на четвертом курсе. На первой же лекции преподаватель, типичный представитель Томской интеллигенции, – в очках, с бородкой и в непроглаженных штанах заявил, что нам, будущим журналистам, психология чрезвычайно необходима, так как нам предстоит работать с людьми. И от того, насколько быстро мы сможем разобраться и подобрать ключи к тому или иному типу людей, будет зависеть итог нашей работы.
Спорить мы не стали, к тому же препод оказался милейший дядька, знал отлично свой предмет и многому научил. На каждой его лекции всегда был аншлаг. Слушать его было интересно и многое из того, что он рассказывал, действительно могло пригодиться в жизни.
На психологию всегда собирался весь поток, и, если нужно было кого-то найти из параллельной группы, смело можно было идти к расписанию и смотреть, когда психология. На лекцию нужный человек являлся железно.
Занятия у Владимира Анатольевича Сурикова мало походили на классические университетские лекции и практики. Это было нечто среднее – теоретические выкладки с практическими разборами на примерах, приближенных к обычным житейским ситуациям, причем все это было в качестве диалога и обязательно с юмором. На его лекциях мы много общались, спорили, постоянно играли во всевозможные «психологические» игры, тестировали друг друга и немало интересного узнавали о себе и своих друзьях одногруппниках.
Преподаватель моделировал нам различные ситуации, конфликты и столкновения интересов, и мы, каждый по-своему, пытались разрубить тот или иной «гордиев узел», а звонок с урока Сурикова вызывал, как правило, только сожаление и огорчение. Каждое занятие Владимир Анатольевич заканчивал одной и той же фразой:
– Ну, мои дорогие будущие интеллигенты, встретимся в следующий раз, – причем всегда было непонятно – называя нас будущими интеллигентами, издевался он над нами или по-доброму шутил.
Однажды во время лекции посреди очень бурного обсуждения, дверь в аудиторию открылась и весь поток замер от неожиданности. В дверях стоял грязный, заросший бомж. Лично я оцепенел от мысли, как он сюда попал? Владимир Анатольевич, как человек интеллигентный, не подал и виду и попытался продолжить обсуждение. Но не тут-то было. «Гость» окинув всех мутным хищным взглядом, предъявил:
– А, вы кто? – потом качнулся и добавил. – Чё тут делаете?..
Последнюю фразу он произнёс очень грозно. Владимир Анатольевич опешил, сел за свой стол и глупо заулыбался. Видимо, даже он не мог предположить такого «психологического» поворота событий. В аудитории встала гробовая тишина. Бомж, воспользовавшись моментом, «расправил крылья» и, сделав, покачиваясь, два неуверенных шага вперёд, ещё раз окинул всех мутным взглядом и дерзко спросил заплетающимся языком:
– Кто такие?
Аудитория зароптала.
– Ой, мамочки, он же пьяный, – испуганно прошептал кто-то из девчонок.
Бомж внимательно посмотрел на преподавателя.
– Уважаемый, вы что-то хотели? – всё так же глупо улыбаясь, неуверенно спросил Владимир Анатольевич.
– Уважаемый? – огрызнулся бомж. – Я тебе щас, пад//ла, покажу, что мы хотели, – совсем дико произнёс бомж и направился к столу преподавателя. Вся аудитория застыла в ужасе и страхе. Про то, как напугались девчонки, и говорить не стоит. Что касается меня, то я не испугался, я просто был убит таким вероломством. Такой наглости я в жизни ещё не видел. Как в кошмарном сне бомж медленно или это, может, так казалось, направился к беззащитному и уже успевшему побледнеть Владимиру Анатольевичу, который все так же глупо улыбался.
Быстрее всех из «комы» вышел Виталик. Мой одногруппник, лучший друг и товарищ на все времена. Санкин, а именно так, по фамилии мы все его звали, быстро подбежал к столу и плотным ударом в лоб сбил бомжа с ног.
– Сейчас я тебе покажу, кто мы такие, – сказал Санкин и, взяв «нарушителя спокойствия» за шиворот и рукав грязного полушубка, рывком поставил на ноги.
– Ты че… – попытался огрызнуться бомж, но в этот момент Виталик уже выводил его в коридор и, в дверях, специально, для ума, шибанул его об косяк. Удар пришелся кстати.
– Все, все, начальник, я больше не буду. Кончай, командир.
Санкин закрыл дверь и, видимо, для профилактики еще раз приложился, шибанув бомжа об косяк, но уже с другой стороны.
Я облегченно вздохнул и про себя подумал: вот что значит жизненный опыт. Виталик был постарше нас. В университет поступил не с первого раза, был тертый калач, служил в армии, работал на нефтяных Северах и кое-что в жизни уже видел. Не окажись такого парня среди нас, и неизвестно чем бы все закончилось.
Весь поток из шока вывел все тот же Виталик, вернувшись в аудиторию как ни в чем не бывало.
– Я его охране отдал. Он, оказывается, сегодня ночевал в нашем корпусе, точнее, в подвале. Сейчас охранники выясняют, как он вчера попал в здание, – улыбнувшись, «доложил» Виталик и сел на свое место.
– Виталий, не переборщили ли вы? – вместе со всеми выходя из оцепенения, неуверенно спросил Владимир Анатольевич. В его вопросе чувствовалось и недовольство.
– Думаю, что нет, – спокойно ответил Виталик, а аудитория тем временем осуждающе загудела.
– Можно было и полегче, – набравшись смелости, заявил кто-то из верхних рядов.
Виталик растерянно обернулся и начал искать взглядом того, кто это сказал. «Гуманист» себя не выдал и, в общем-то, конфликт на этом был исчерпан.
«Коротка у людей память», – подумал я и, повернувшись к Санкину, сказал:
– Вот уж воистину, не делай добра – не получишь зла. Не обращай внимания.
Виталик ухмыльнулся и, соглашаясь, покачал головой.
«Никогда нельзя демонстрировать свою силу явно. Толпа всегда осудит. Все ведь такие благородные за чужой счёт…», – мелькнуло у меня в голове прежде чем собравшись с мыслями, Владимир Анатольевич поправил очки и попытался продолжить лекцию, но того энтузиазма, задора и желания, которые были до «вторжения», уже не получилось.
– А давайте обсудим и разберем эту ситуацию, – неожиданно предложил он, но в этот самый миг прозвенел звонок.
Тот урок я запомнил на всю жизнь.
1994
Продолжение здесь
Tags: Проза Project: Moloko Author: Ашихмин Олег
Другие истории этого автора здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь