Дина засыпает прямо на диване, в обнимку с новым телефоном и пледом, который пахнет дымом от камина. Щеки у нее румяные, волосы растрепаны — столько смеха, столько восторга, и сил на большее уже нет. Она даже не заметила, как стрелки перевалили за полночь.
Я поправляю плед, осторожно целую ее в висок и отхожу на кухню. Нужно убрать со стола.
Я складываю тарелки в стопку, собираю вилки, смахиваю крошки. Алан молча помогает — выносит мясо, ставит кастрюли в мойку, вытаскивает скатерть. Мы работаем в унисон, словно всегда так делали. Ни слова, только шаги и шорох посуды.
И вдруг, когда я резко поворачиваюсь, он оказывается совсем близко. Его ладони упираются в столешницу по обе стороны от меня, и он смотрит прямо — слишком пристально, слишком близко.
— И как тебе… с ним? — выдыхает он.
Я замираю. В груди пустота, только сердце гулко стучит.
— Дина сказала, что ты приняла его предложение, — добавляет он, и в его голосе что-то сдержанное, тяжелое. — У вас свадьба в январе.
Я отвожу взгляд. Значит, Дина не рассказала отцу, что мы с Тимуром больше не вместе.
— Что, хочешь быть гостем? — вырывается у меня.
Слова застревают между нами, как нож. Я вижу, как они ранят его — прямо в сердце. Алан моргает медленно, будто сглатывает боль, и все равно не двигается.
— Если тебе интересно, — он говорит хрипло, — я с Надей не живу.
Я поднимаю на него глаза.
— Что?
— Да, — он почти шепчет, но каждое слово будто камень. — Я с ней не сходился. Никогда. Так, проводил время, но каждую ночь, каждый раз — я вспоминал только тебя. Свою жену.
Боль накатывает волной. Его признание звучит честно, и от этого еще хуже. Я отвожу взгляд, сжимаю пальцы. Конечно, у них что-то было. Это логично. Я ведь сама жила с Тимуром. Но слышать это — словно резать по живому.
— Зачем ты говоришь мне это? — шепчу я, не поднимая глаз.
— Потому что хочу, чтобы ты знала правду, — отвечает он. — Я никогда не любил ее. Не любил никого, кроме тебя.
Его пальцы поднимаются к моему подбородку, осторожно поворачивают лицо. Взгляд — близко, слишком близко.
— Я не могу без тебя. Я пробовал, Аля. Пытался. Закидывал себя работой, прокурорскими проверками, судами. Но все не то.
— Алан…
— Я никогда не вспоминал о ней с теплом в нашем браке, — продолжает он. — Никогда не изменял тебе, хотя ты твердишь о видео с моей изменой, и я пытался выбить из Нади правду, но она мне не призналась. То ли я плохой прокурор, то ли из нее хороший преступник.
Я отступаю на шаг, но он не дает уйти. Его руки по-прежнему в кольце вокруг меня, взгляд прожигает насквозь.
В груди поднимается дрожь. Все во мне сопротивляется, кричит — не верь, не слушай, ты уже сделала выбор. Но вместе с этим во мне поднимается и другое: память. Воспоминания. Любовь, которую я так и не смогла до конца вытравить.
— То видео было ложью, — говорю Алану. — Твой сын позвонил мне сегодня и попросил о встрече. Мы виделись. Он признался, что сделал то видео по указке Нади и просил прощения.
— Что?
— Твой сын… он хороший. Он извинился и рассказал мне правду. Не злись на него.
В доме становится тихо. Только потрескивает камин и гудит за окном ветер. И я понимаю: ночь в этом доме превращается в испытание. Испытание для нас обоих.
Потому что сколько бы я ни делала вид, что он мне чужой, — сердце все равно тянется к нему.
И я боюсь, что этой ночью мы оба не сможем сопротивляться.
Я отхожу на полшага назад, но упираюсь в край столешницы. Алан не двигается, и все пространство будто сжимается в тесное кольцо, в котором только мы двое и молчание, слишком густое, слишком тяжелое.
— Алан… — начинаю я, но голос предательски дрожит.
Он наклоняет голову чуть ближе, его дыхание касается моей щеки.
— Теперь, когда ты все знаешь, я не могу больше притворяться, Аля.
Я резко открываю глаза, встречаю его взгляд. Там нет злости, нет привычной холодной уверенности прокурора. Только мужчина, которого я когда-то любила без остатка. И это самое страшное.
— Ты не имеешь права думать, что все можно вернуть назад.
Он усмехается, но без тени насмешки — горько, устало.
— Я не имею права… а ты имеешь? Согласиться на брак с человеком, которого знаешь всего ничего?
Сердце срывается куда-то вниз. Я делаю шаг в сторону, но его рука ложится на стол рядом, отрезая путь. Не хватает дыхания, будто стены дома давят на меня.
— Алан… — голос рвется, почти стон. — Остановись.
— Я не могу, — он качает головой. — Я слишком долго молчал. Ждал. Давал тебе право выбора. Я больше не могу видеть тебя рядом с ним.
Я должна оттолкнуть. Должна. Но не двигаюсь.
— Ты ведь все еще любишь меня, — произносит он глухо. — А я тебя, Аль. И единственный мой косяк в том, что я боялся тебя потерять, и только поэтому молчал о сыне.
Глаза наполняются горячими слезами.
Кухня погружена в полумрак. Только слабый свет гирлянд мерцает из гостиной, и тени елочных игрушек отражаются в стекле окон. Дина боялась, что здесь не будет елки и игрушек, а оказалось и то, и другое.
Алан упирается ладонями в столешницу, словно загоняет меня в угол. Его глаза блестят в полумраке — тяжелые, темные, прожигающие.
Горло перехватывает.
— Алан… не надо, — говорю я, но голос дрожит.
И в тот миг он накрывает мои губы своими. Сначала осторожно, словно боясь, что я оттолкну, но я не отталкиваю. Поцелуй становится настойчивым. Его рука прижимает к себе.
— Мы не можем… — шепчу я, отрываясь на секунду, но он тут же ловит мои губы снова.
Сердце колотится так, что больно. Я хочу сказать «нет», но вместо этого пальцы вцепляются в его рубашку. Ткань трещит под моими пальцами.
— Я тебя не отпущу, — шепчет он, целуя мою шею. — Я тебя ему не верну. Никогда.
Его руки скользят по спине, по талии, прижимают крепче. Мой протест тает. Я задыхаюсь, когда он прижимает меня к столу, накрывает с собой.
Камин потрескивает, и кажется, что его жар наполняет и меня. Огонь камина отражается в его глазах, когда он смотрит на меня сверху. В них — одержимость, собственничество, любовь и ярость одновременно.
Алан подхватывает меня на руки. В груди бьется паника и горечь одновременно.
— Помнишь? — шепчет он, прижимаясь к уху. — Ты помнишь меня. Мое тело. Мои руки. Мои поцелуи. Скажи, что помнишь…
Я срываюсь, потому что правда — помню.
Он шепчет, что погибает без меня. Что не отпустит. Что каждый раз, когда касался ее, видел перед глазами только меня.
— Я тебя не отпущу. Аля… — он шепчет мое имя так, словно молитва. — Я без тебя сдохну.
Я закрываю глаза, обнимаю его и последнее, что остается во мне перед тем, как силы покидают тело — это ощущение его тяжести, его тепла внутри меня и невыносимо сладкого осознания, что сегодня я снова чувствую себя живой.
***
Солнечный свет врывается в комнату слишком рано.
Я жмурюсь, пряча лицо в подушку, и стараюсь задержать этот миг тишины — словно если не открыть глаза, то сейчас все еще ночь, а ночь была нашей. Жар камина, тяжесть его тела, наши поцелуи, шепот, рваное дыхание… все это до сих пор стоит в воздухе. Даже постель пахнет им.
Приоткрыв один глаз, я вижу, что Алан лежит рядом — на боку, упираясь головой в ладонь.
Он не спит.
Смотрит на меня.
Его глаза полны чего-то такого, от чего внутри меня становится тесно и тепло одновременно. В нем не только страсть — глубже, тише, прочнее. Любовь. Та самая, от которой я сбежала, и которая все равно догнала меня здесь, в глуши, среди снега и гирлянд.
Я прикусываю губу и отворачиваюсь. Мне стыдно смотреть на него, будто все, что произошло ночью, было грехом, но руки все еще помнят его. Я чувствую его в себе даже сейчас.
— Доброе утро, — говорит он тихо. Голос хриплый, еще сонный.
Я киваю, не поднимая взгляда.
— Угу.
Тишина затягивается, и я уже собираюсь встать, когда он вдруг касается моего запястья и задерживается на нем. Его пальцы обжигающе теплые.
— Ты красивая и… — он усмехается. — И такая родная.
Я закатываю глаза, но щеки все равно предательски теплеют.
— Замолчи, Алан.
Он не замолкает — лишь чуть наклоняется и целует в висок. И именно в этот момент раздается звонкий голос:
— Мааам! Пааап!
Я вздрагиваю так сильно, что едва не падаю с кровати.
Дина!
Господи, Дина!
— Мы в… — Алан уже открывает рот, но я зажимаю ему рот рукой.
— Ты с ума сошел?! — шиплю я. Сердце колотится так, что, кажется, слышно на весь дом. Я мечусь взглядом по комнате, будто ищу выход, но выхода нет. Слишком поздно.
Шаги дочери звучат все ближе. Я пулей ныряю под одеяло, натягивая его до самой макушки, хотя понимаю — это нелепо и глупо, но по-другому никак.
— Пап, ты не видел маму?..
Дверь приоткрывается, и через щель в одеяле я вижу, как в комнату заглядывает знакомое лицо — родное, любимое, и в ту же секунду оно искажается от шока. Дина открывает глаза так широко, что в них отражается весь свет из окна.
Я застываю и почти не дышу, но через миг на лице дочери появляется улыбка. Настоящая, теплая, сияющая. Она даже забывает, что хотела спросить. Только хлопает дверью и бежит куда-то по коридору.
— Я зайду позже! — кричит она.
— Нет-нет-нет… — простонала я, закрывая лицо руками. — Господи, только не это…
Стыд обрушивается лавиной. Я — мать. Я должна быть примером, опорой, а не… не этим.
Боже, она видела нас вместе. В одной постели.
Рядом раздается низкий, откровенный смех. Алан смеется так, будто его только что сделали самым счастливым человеком в мире. Я отдергиваю руки от лица и смотрю на него с упреком.
— Ты смеешься?! Мне стыдно до смерти, Алан!
— Аля, — он тянет мое имя так мягко, что я замираю. Его ладонь касается моей щеки, большой палец проводит по коже. — Она счастлива видеть нас вместе. Ты видела ее глаза? Это не шок. Это радость.
Я качаю головой, но внутри уже чувствую — он прав. Дочь улыбалась. Не осуждала, не плакала, она светилась от счастья.
— Все равно… — шепчу я, прячась под одеяло.
— Эй, — он отодвигает ткань, заглядывает в мои глаза. Его взгляд серьезен, словно впервые за все это время. — Я тебя люблю.
— Алан…
— Аля, будь моей женой. Снова.
Я застываю. Слова падают прямо в сердце, вытесняя остатки воздуха. Он сказал их так просто, без пафоса, без подготовки, будто жил с этим долгие месяцы.
Я отворачиваюсь, прячу лицо в подушку, но он не позволяет уйти от ответа. Переворачивает меня к себе, обнимает крепко, как прошлой ночью, и держит так, словно я самое хрупкое, что есть в его жизни.
— Тем более, что ночью ты призналась мне, что ушла от него, — напоминает Алан. — И теперь я сделаю все, чтобы ты сказала мне «да».
…Остаток выходных тянется тяжелым шлейфом после той ночи.
Все дни я стараюсь вести себя так, будто ничего не случилось. Словно это было с кем-то другим, не со мной.
Я даже созваниваюсь с Адель и заранее поздравляю ее с Новым годом, обещая, что после праздников мы соберемся и классно проведем время. Еще я рассказала ей и про видео, и про то, что произошло с Тимуром.
— Ну, подруга, у тебя прямо итальянские страсти! Передавай Алану привет! Как бы вы еще одного ребенка не заделали там в лесу, отмечая развод, Валиевы, — она смеется и подмигивает, и через несколько минут мы отключаемся.
Сегодня Дина улыбается, напевает что-то под нос, собирает свои вещи. Она светится — и это больнее всего. Для нее все будто стало на свои места, но во мне внутри — хаос.
Я помогаю ей застегнуть куртку, поправляю шапку и отправляю в машину — ждать меня.
***
***
Алан стоит у окна, облокотившись на подоконник. Взгляд — тяжелый, темный. Я чувствую его молчаливое сопротивление каждой клеткой. Он не хочет отпускать нас, но я уже приняла решение. Выходные пролетели, пора возвращаться домой, к тому же, мою машину привезли в целости и сохранности.
— Мы уедем сами, — говорю я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно. — Спасибо за все. Выходные были насыщенными.
Я не смотрю на него. Боюсь. Потому что если встречу его глаза, то, возможно, рухну прямо здесь.
— Аля… — он произносит мое имя так, что я вздрагиваю. — Мы должны поговорить.
— Нет, Алан. Не должны, — я резко беру сумку, закидываю ее на плечо. — То, что случилось той ночью… Это ошибка.
Алан медленно приближается, а я стою, вцепившись в ручку дорожной сумки, словно в спасательный круг.
Он берет мои ладони в свои, теплые, крепкие. Я хочу вырваться, но не могу.
— Ошибка? — его голос хрипнет. — Аля, если это ошибка… тогда я готов ошибаться до конца жизни.
Я зажмуриваюсь, пытаюсь отстраниться, но он держит мои руки крепче.
— Послушай. Я знаю, что тебе тяжело. Знаю, что ты не можешь простить… — он делает паузу, его взгляд становится еще глубже. — У меня есть сын. Да. Я не стану это отрицать. Это моя кровь. Моя ответственность. Я люблю его. Но это не значит, что он изменил мои приоритеты.
Алан наклоняется ближе, и его слова звучат как клятва:
— В моей жизни нет ничего важнее тебя и нашей дочери. Никогда не было. Никогда не будет.
Я чувствую, как слезы жгут глаза, но я стараюсь не показывать.
— Алан… ты говоришь это так, будто все просто. А я не знаю, как жить дальше с этим. Как смотреть на него и помнить, что у тебя есть ребенок от женщины, которая была твоей первой любовью, — голос дрожит, срывается. — Это… больно. И твоя ложь длиною в год — это тоже больно.
Он гладит мои пальцы, будто успокаивает.
Я поднимаю на него глаза — он смотрит прямо в душу.
— Мне жаль, что все сложилось так. Жаль, что своим молчанием я разрушил наш брак. Но знай: я люблю тебя, Аля. Буду любить до конца своих дней.
Он делает шаг ближе, и я едва не теряю равновесие.
— Я буду ждать тебя в новогоднюю ночь. В нашем доме, — его голос твердый, как скала. — Даже если ты не придешь, я все равно буду ждать.
Слезы все же предают меня, катятся по щекам. Я вырываю руки, отворачиваюсь.
Что ответить?
«Да» — и признать, что я снова его.
«Нет» — и навсегда отрезать себе дорогу назад.
Мой хлопок дверью звучит как приговор.
Снег скрипит под ногами, мороз щиплет кожу. Я сажусь в машину, где меня ждет Дина, и стараюсь не оборачиваться, но все равно через стекло вижу: он стоит на крыльце. Алан смотрит нам вслед.
Я выезжаю на трассу, и где-то глубоко внутри звучит его голос:
«Я буду ждать тебя в новогоднюю ночь».
Алан
На улице — настоящая зима. До новогодней ночи остались считанные минуты.
Айдаровы лепят снеговика во дворе — это наши соседи, Марат с женой Дашей и их внуками. Я вижу их из окна: смех, улыбки, радостные возгласы детей. Снег скрипит под сапогами, и даже отсюда доносится запах дыма от костра, который Марат развел у калитки.
Они счастливы.
Марат вдруг поднимает голову и машет мне рукой. Я улыбаюсь краем губ и тоже поднимаю ладонь в ответ — улыбка натянутая, но вежливая. Обычно мы выходим в полночь на салюты вместе. Он, наверное, думает, что у нас дома тоже праздник. Что мы встречаем Новый год всей семьей, но в доме я один.
Часы показывают без пятнадцати одиннадцать. Время тянется медленно, но я держусь прямо. Не позволю себе сутулиться или ломаться — прокурорская выправка.
Вместе с этим прокручиваю в голове свою самую главную ошибку.
Я помню все. Тот звонок Нади — впервые за пятнадцать с лишним лет. То, как впервые узнал, что у меня есть сын. Как встретил его, познакомился, увидел в нем себя молодого. А потом год не знал, что сказать Але. Не хватило смелости. И да — это моя вина. Я потерял время, а с ним — ее доверие.
Развод. Месяцы тоски и потерянного смысла жизни.
Держался только за работу — коллеги отмечали, что я стал жестче. На допросах, на судах и просто с подчиненными.
Без этого никак.
В комнате пахнет свечами и горячим мясом, за домами гремят первые салюты.
И вдруг — раздается звонок.
Я моментально поднимаю трубку.
— Алан… — голос мягкий, обволакивающий. Надя. — У тебя есть последний шанс. Мы с тобой можем быть счастливы. Просто забудь ее, иначе я улетаю. Прямо сейчас.
Я молчу несколько секунд, прежде чем ответить.
— Улетай, — говорю ровно, без пауз.
Она резко выдыхает, в голосе звенит злость:
— Неужели ты не понимаешь, что ты ее не вернешь?! А я вот здесь, жду тебя. В аэропорту. Забери меня, Алан!
Я усмехаюсь, коротко и холодно.
— Алан! — ее голос срывается. — Ты еще пожалеешь об этом! Я улетаю в Италию. На показ. У тебя больше не будет шансов, слышишь?
Я смотрю на пустой стул напротив и отвечаю спокойно, как приговор в суде:
— Единственное, за что я тебе благодарен — за сына. Это все, Надя.
— Тогда сына ты тоже не увидишь. Я об этом позабочусь. Гудбай!
Резкий гудок. Надя отключается.
Я кладу телефон на стол. Откидываюсь в кресле, сцепив руки на коленях. За окном грохочет первый крупный салют, и небо вспыхивает цветными огнями.
В доме по-прежнему тихо. Я уже решил, что Новый год встречу один, а позже позвоню сыну и предложу встретиться, поздравить друг друга.
Но вдруг в прихожей слышится шум. Сначала легкий — шаги по крыльцу, скрип двери. Потом громче и громче.
Я встаю из кресла, сердце толкается в груди.
— Папа! — звучит знакомый голос.
Я оборачиваюсь. В дверях стоит Дина — в яркой шапке, с румяными щеками, от мороза глаза блестят. Она улыбается широко, по-детски.
Я подскакиваю, подхожу к ней, обнимаю. Настоящим, крепким отцовским объятием.
— Привет, дочка. С Новым годом, — говорю тихо, но твердо.
Она смеется, отвечает:
— С Новым годом, пап!
Я вдыхаю запах снега и мороза, и понимаю, как сильно скучал. Но даже обнимая дочь, я не могу не искать глазами еще одно лицо.
— А мама?.. — спрашиваю.
Вопрос зависает в воздухе, и Дина только открывает рот, чтобы ответить, как в этот момент я вижу ее.
Аля стоит в дверях. Ее пальто покрыто снежинками, в глазах усталость и нерешительность, но на губах — робкая, почти несмелая улыбка.
Я срываюсь к ней, пересекаю комнату в несколько шагов, и уже держу ее в своих руках. Сжимаю так, будто боюсь, что отпущу — и она исчезнет.
— Спасибо, — выдыхаю ей в волосы, прижимаясь лбом к ее лбу. Мои ладони обнимают ее лицо, большой палец проводит по щеке. — Спасибо, что пришла.
Она смотрит на меня серьезно, чуть отстраняется, и ее голос звучит спокойно:
— Мы просто решили отметить Новый год все вместе.
Не обещание. Не прощение. Только факт.
Но для меня — это уже все. Второй шанс.
Я крепче прижимаю ее к себе, чувствуя, как рядом стоит наша дочь, и впервые за долгие месяцы понимаю: вот он мой дом, прямо здесь и сейчас.
— Пап, мы приехали не одни.
— Что?
Аля делает шаг в сторону. На секунду в ее глазах мелькает неуверенность, и тогда я вижу его.
На пороге стоит Артем. С тем же взглядом, что и у меня в его возрасте. Его руки в карманах, губы плотно сжаты. Он будто сам не верит, что оказался здесь.
В комнате воцаряется тишина. Даже часы будто перестают тикать.
— Аля… — только и выдыхаю я.
Она поднимает на меня глаза.
— Я подумала… что нам всем стоит познакомиться. Мне — с твоим сыном, и брату с сестрой тоже, — ее голос твердеет, хотя пальцы она все же сжимает в кулак. — Ведь твой сын теперь тоже часть нашей большой семьи.
— Мама улетела. Сказала, что не вернется, — произносит сын.
Я делаю шаг к сыну и обнимаю его крепко, по-мужски, прижимая к себе.
Все внутри во мне рвется: вина, недоверие, благодарность. Но сильнее всего — гордость. Гордость и любовь к женщине, которая стоит передо мной.
Я крепко целую Алю, и в этот момент за окном раздаются удары курантов. Сначала один, потом второй, потом гулким эхом — двенадцать.
— Ураааа! С Новым годом! — кричат Дина и Артем в один голос, и их смех в прямом смысле наполняет дом жизнью.
Салюты соседей взрываются в небе, и я прижимаю к себе жену. Бывшую, настоящую и будущую.
— Кажется, пора выходить к Айдаровым, — шепчу ей. — Соседи отстрелялись, теперь наша очередь взрывать салюты.
Аля кивает.
— С Новым годом, мой прокурор, — шепчет Аля.
— И тебя, любимая.
Я держу Алю, целую ее, и понимаю: раз мы смогли пережить развод и воссоединиться, то сможем и все остальное.
Конец
***
Если вам понравилась история, рекомендую почитать книгу, написанную в похожем стиле и жанре:
«Развод с прокурором. Верну тебя, любимая», Амина Асхадова ❤️
***
Все части:
- Часть 9 - Финал
***
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!
Оформите Премиум-подписку и помогите развитию Бумажного Слона.
