Ветер в Барнауле начинался внезапно, словно кто-то наверху срывал с неба невидимое покрывало. Он налетал с Оби, холодный, пахнущий сырой глиной и прелой листвой, и начинал выть в проводах, швырять в окна капли начавшегося дождя. Анастасия сидела на кухне, обхватив руками остывшую чашку чая. Время перевалило за одиннадцать, а Евгения все не было. Тревога, ставшая за последние месяцы ее постоянной спутницей, сгущалась вместе с осенними сумерками за окном.
Она знала эту тишину. Тишину, которая была громче любого крика. Двадцать три года брака научили ее различать оттенки молчания мужа. Было молчание усталое, когда он возвращался после тяжелой смены на заводе. Было молчание обиженное, после редких, но острых ссор. А было вот это – новое, чужое, звенящее пустотой. Он приходил, ужинал, глядя в телевизор, и уходил в спальню, отгородившись от нее стеной.
Входная дверь щелкнула. Анастасия вздрогнула. Евгений вошел на кухню, не разуваясь, бросил на стул мокрую куртку. От него пахло не табаком и не машинным маслом, как обычно. Пахло дорогим парфюмом, сладковатым и чужим, и еще чем-то неуловимо праздничным – рестораном, хорошим алкоголем.
– Ты чего не спишь? – буркнул он, открывая холодильник.
– Ждала тебя. Ужин греть?
– Не надо, я не голоден.
Он достал бутылку кефира, выпил прямо из горла. Анастасия смотрела на его затылок. На нем была новая рубашка, не та, в которой он уходил утром. Идеально отглаженная, дорогая. Она сглотнула комок в горле.
– Устал?
– А то нет, – он бросил пустую бутылку в мусорное ведро с таким грохотом, будто хотел разбить ее. – Совещание затянулось.
Совещание. Всегда совещание. Или «задержали на проходной», или «помогали Валерию с машиной». Ложь была такой неуклюжей, такой очевидной, что становилась почти оскорбительной. Он даже не старался.
В кармане завибрировал телефон. Анастасия взяла его. Сестра.
– Да, Люда.
– Насть, привет! Не спишь? Я тут опять по своему вопросу, – затараторила Людмила в трубку. Ее голос всегда был немного взвинченным, торопливым. – Ты подумала насчет бабушкиных украшений? Ну зачем они тебе лежат мертвым грузом? Продай! У меня такой клиент есть, коллекционер, он реальные деньги даст, не как в ломбарде. Мне тут срочно надо долг закрыть, ну войди в положение!
Анастасия посмотрела на мужа. Он стоял у окна, спиной к ней, глядя в черную, мокрую пустоту. Его плечи казались незнакомыми, напряженными.
– Люда, я же говорила, не буду я их продавать. Это память.
– Ой, да какая память! Камни и золото. Тебе что, носить их некуда? В свою клинику на ресепшен? Не смеши. А мне бы жизнь спасло. Подумай, а? Деньги хорошие, ипотеку свою быстрее закроете.
Ипотека. Это слово было ключом, который Евгений всегда использовал, чтобы запереть ее возражения. Их двухкомнатная квартира на окраине, купленная пять лет назад, висела на них тяжелым ярмом.
– Я подумаю, – устало сказала Анастасия и отключилась.
Евгений обернулся. Взгляд у него был тяжелый, мутный.
– Опять твоя Люська со своими прожектами? Продать ей все надо. Скажи ей, пусть свою квартиру продаст, а не к тебе лезет.
– У нее долги, – тихо ответила она.
– А у нас ипотека! – рявкнул он. – Или ты забыла? Каждая копейка на счету. А ты тут сидишь, цацки перебираешь. Может, и правда продай? Хоть какая-то от тебя польза будет.
Он развернулся и ушел в спальню, хлопнув дверью. Польза. Ветер за окном взвыл с новой силой, и Анастасии показалось, что это воет что-то внутри нее. Что-то, что она так долго и старательно затыкала, успокаивала, игнорировала. В свои сорок восемь она вдруг почувствовала себя не просто ненужной, а… бесполезной. Как старая вещь, от которой еще есть какая-то функция, но уже нет никакой радости.
На следующий день в стоматологической клинике «Эстетика-Дент», где Анастасия работала администратором, царил обычный деловой хаос. Она была здесь на своем месте. Ее спокойный голос в телефоне усмирял паникующих пациентов с острой болью, ее улыбка обезоруживала капризных вип-клиентов, ее умение разрулить накладки в расписании вызывало восхищение молодых девочек-ассистенток. Это был ее маленький мир, где она была не «бесполезной», а Анастасией Викторовной, уважаемым специалистом.
– Анастасия Викторовна, тут курьер для вас, – просунула голову в ординаторскую молоденькая медсестра Оля.
На стойке ресепшена стояла огромная корзина с орхидеями. Анастасия замерла. От кого? Карточка была написана витиеватым мужским почерком: «Спасибо за Вашу чуткость. С уважением, Прохоров И.В.». Прохоров… Вчерашний пациент, бизнесмен, который панически боялся лечить зубы. Она проговорила с ним полчаса, успокаивала, как ребенка, наливала чай с ромашкой.
– Ничего себе! – присвистнула Оля. – Вот это размах! Не то что мой, на день рождения три гвоздики притащил.
Анастасия смотрела на экзотические цветы, и в груди неприятно закололо. Она вспомнила свой последний день рождения. Евгений пришел поздно, протянул ей пакет из супермаркета. Внутри был набор гелей для душа. «Двести рублей по акции», – гордо сообщил он. А потом добавил, что на большее денег нет, ипотека. Она тогда улыбнулась и сказала «спасибо», спрятав укол обиды так глубоко, что сама почти в него поверила.
Вечером она встретилась с Валерием. Они дружили со школы, и раз в неделю стабильно играли в шахматы в маленьком кафе на проспекте Ленина. Валерий, немногословный инженер-конструктор, был единственным, с кем она могла говорить почти обо всем, не боясь осуждения.
Они расставили фигуры. Дождь стучал в стекло, в зале пахло кофе и корицей.
– Твой ход, – сказал Валерий, двигая пешку.
Анастасия смотрела на доску, но видела не фигуры, а свою жизнь. Вот она, королева, запертая в углу собственными фигурами. Вот конь – муж, совершающий непредсказуемые, ранящие ходы. Вот ладьи – ипотека и быт, ограничивающие любое движение.
– Он снова пришел поздно, – тихо сказала она, не трогая фигур. – В новой рубашке. И от него пахло чужими духами.
Валерий поднял глаза от доски. Его взгляд был спокойным и очень внимательным.
– И что ты сделала?
– Ничего. Спросила, греть ли ужин.
– Настя, ты в цугцванге. Любой твой ход на этой доске только ухудшает позицию. Ты терпишь – тебе хуже. Ты устраиваешь скандал – тебе хуже.
– И что делать? – ее голос дрогнул.
– Иногда, чтобы выиграть, нужно перевернуть доску. Или просто встать и уйти из-за стола. Ты не обязана доигрывать партию, которая тебе не нравится.
Она вспомнила, как познакомилась с Женей. Ей было двадцать четыре, она, юная выпускница пединститута, пришла работать в школу. А он, молодой инженер с горящими глазами, пришел чинить в ее классе проводку. Он говорил о будущем, о большом доме, о детях, о том, как они поедут в Париж. Он обещал носить ее на руках. И ведь носил. Первые годы. А потом родилась дочь, начались трудности, быт. Париж превратился в гель для душа по акции, а горящие глаза – в тяжелый, отсутствующий взгляд. Сколько лет она врала себе, что все это временно? Что вот выплатят ипотеку, дочь окончит университет, и все вернется?
Дома, разбирая вещи для стирки, она полезла в карман его новой рубашки. Пальцы наткнулись на сложенный чек. Сердце ухнуло и замерло. Ювелирный магазин «Диадема». Серьги с бриллиантами. Сумма была такой, что у нее потемнело в глазах. Это были три их ежемесячных платежа по ипотеке.
В тот вечер она не стала ничего говорить. Она просто легла на диван в гостиной, укрывшись пледом. Когда Евгений вышел из спальни и спросил, почему она не идет к себе, она ответила, не открывая глаз: «У меня болит голова». Он пожал плечами и ушел.
Напряжение нарастало с каждым днем. Он стал раздражительным, срывался по мелочам. Кричал, что она плохо ведет хозяйство, что в доме бардак, хотя она, приходя после работы, до ночи драила и готовила. Она молчала. Ее молчание было другим. Не испуганным, а тяжелым, как камень. Она наблюдала. Она видела, как он прячет телефон, как уходит разговаривать на балкон, как в его лексиконе появляются новые, несвойственные ему слова.
Точкой невозврата стал юбилей начальника Евгения. Его отмечали в лучшем ресторане города. Анастасия долго выбирала платье, делала укладку, надеясь… на что? Что он увидит ее, вспомнит, какой она была?
Весь вечер Евгений игнорировал ее, оживленно беседуя с молодой, холеной женой своего босса. Он сыпал комплиментами, смеялся ее шуткам, подливал в бокал вино. А потом, когда начальник произнес тост за верных спутниц жизни, Евгений, уже заметно пьяный, громко сказал, обращаясь к столу, но глядя куда-то сквозь Анастасию:
– Да, верная спутница – это главное. Которая и борщ сварит, и рубашки нагладит. Не то что некоторые, которые только в шахматы свои играть умеют да на телефоне в регистратуре сидеть.
За столом повисла неловкая тишина. Кто-то кашлянул. Жена начальника бросила на Анастасию быстрый, жалостливый взгляд. И в этой жалости было столько унижения, что у нее перехватило дыхание. Она встала.
– Прошу прощения, мне нужно выйти.
В туалете, отделанном мрамором и золотом, она посмотрела на себя в зеркало. Из зеркала на нее смотрела чужая, бледная женщина с растерянными глазами и глупой, салонной укладкой. Сорокавосьмилетняя массажистка… нет, администраторша. Она вдруг увидела себя его глазами. Уставшая, немолодая, с морщинками у глаз. Не ровня тем, кому дарят бриллиантовые серьги. Она плеснула в лицо ледяной водой. Вода смыла не только остатки макияжа, но и остатки последней иллюзии. Когда она вернулась за стол, она была совершенно спокойна.
Домой они ехали в такси молча. Он что-то мычал себе под нос, она смотрела на огни ночного Барнаула. Дома она не стала раздеваться. Дождалась, пока он, пошатываясь, пройдет в спальню и рухнет на кровать. Тогда она вошла следом и включила свет.
– Женя.
Он недовольно промычал.
– Женя, проснись. Нам надо поговорить.
Она положила перед ним на кровать чек из ювелирного. Он тупо уставился на бумажку, потом на нее.
– Это что?
– Это твои «совещания». Это твои «задержки на работе». Кто она, Женя?
Он сел на кровати. Пьяный туман в его глазах сменился злостью.
– А тебе не все равно? Какое твое дело?
– Я твоя жена. Пока еще.
– Жена? – он усмехнулся. – Ты давно перестала быть женой. Ты превратилась в часть интерьера. Скучную и предсказуемую. Да, у меня есть другая женщина! И она, в отличие от тебя, живая! Она радуется жизни, а не считает копейки на ипотеку!
Каждое слово было ударом. Но боли уже не было. Была только холодная, звенящая пустота.
– Почему ты не ушел?
– А куда я уйду? Квартира пополам, ипотека на мне. Удобно же. Ты тут быт обеспечиваешь, а у меня есть праздник. Что, не так?
– Так, – тихо сказала она. – Только праздник закончился.
– Это ты о чем? – насторожился он.
– Я ухожу.
Он расхохотался. Громко, надрывно.
– Куда ты уйдешь? Кому ты нужна в свои почти пятьдесят, администраторша из поликлиники? На съёмную квартиру пойдешь? А жить на что будешь? Опомнись, Настя! Не дури.
Она молча развернулась и ушла в гостиную. До утра она сидела в кресле, глядя, как за окном светает хмурый осенний день. Ветер стих.
Утром, когда он ушел на работу, она достала с антресолей большой старый чемодан. Начала собирать вещи. Свои платья, книги, фотографии дочери, шахматы в деревянной коробке. Она действовала медленно, методично, словно выполняя давно знакомую работу. Позвонила дочери в Новосибирск, где та училась в университете.
– Мам, что случилось? У тебя голос странный.
– Даша, я ухожу от папы.
На том конце провода помолчали. Анастасия приготовилась к вопросам, к слезам, к уговорам «подумать».
– Мам, – сказала наконец Даша, и голос у нее был на удивление взрослый. – Я давно видела, что все плохо. Просто не знала, как сказать. Ты правильно делаешь. Я тебя люблю. Тебе помочь чем-то?
Анастасия села на край дивана, прижимая трубку к уху. Слезы, которых не было ночью, хлынули из глаз. Это были слезы не горя, а облегчения.
На работе она подошла к Ирине Павловне, самой старшей из медсестер, женщине за шестьдесят, всегда элегантной и немногословной.
– Ирина Павловна, можно вас на минутку?
Они вышли в коридор.
– Я ушла от мужа, – просто сказала Анастасия. – Мне нужно найти, где жить. Может, вы знаете, кто сдает недорого?
Ирина Павловна посмотрела на нее долгим, понимающим взглядом.
– Я в пятьдесят два от своего ушла, – так же просто ответила она. – После тридцати лет брака. Все крутили пальцем у виска. А я через год такой проект на даче забабахала, мужики-соседи до сих пор слюни пускают. И знаешь что? Ни разу не пожалела. Квартиру найдем, не переживай. Моя племянница как раз сдает однушку. Недорого. Главное, ты голову не опускай. В нашем возрасте жизнь только начинается. Просто декорации меняются.
В этот момент зазвонил телефон. Людмила.
– Настя! Ну что ты решила? Мне деньги нужны до вечера! Продай ты эти побрякушки, тебе же Евгений сам говорил! Какая-никакая польза!
Анастасия слушала ее отчаянную скороговорку, и впервые за много лет почувствовала не жалость к сестре, а раздражение.
– Люда, – ее голос был твердым и холодным, как осенний воздух. – Я ничего продавать не буду.
– Но почему?! Тебе же самой деньги понадобятся!
– Потому что это единственное, что у меня осталось. Не от бабушки. От себя. Это моя память и мое достоинство. А со своими долгами разбирайся сама.
Она нажала отбой. Впервые в жизни она сказала сестре «нет». И это было на удивление легко.
Вечером Евгений обнаружил в пустой квартире собранный чемодан и записку на кухонном столе: «Ключи у консьержки. На развод подам сама». Он звонил ей много раз. Сначала кричал и угрожал. Потом начал умолять вернуться, обещал все исправить, продать серьги, бросить ту женщину. Анастасия не брала трубку. Она знала цену его обещаниям. Париж против геля для душа.
Через неделю она переехала в маленькую, но чистую и светлую однокомнатную квартиру на другом конце города. Окна выходили на старый сквер. Она сама клеила обои, двигала мебель. Уставала так, что падала без сил, но это была приятная усталость. Она узнала, что у Евгения начались проблемы на работе – его роман с дочерью одного из подрядчиков вылился в скандал, и его «попросили» уйти по собственному желанию. Он звонил, жаловался, просил денег. Она молча слушала и клала трубку.
Как-то поздно вечером, когда за окном снова завывал промозглый барнаульский ветер, она сидела в своей новой кухне. Пахло краской и свежесваренным кофе. Она расставила на столе шахматы. Фигуры, знакомые на ощупь, пахли деревом и временем. Она сделала ход белой пешкой. Е2-Е4. Начало новой партии.
Зазвонил телефон. Валерий.
– Ну что, стратег, освоилась на новом плацдарме?
– Освоилась, – улыбнулась Анастасия. Она смотрела на доску, на открытую позицию, полную возможностей. Ветер за окном уже не казался ей тревожным и враждебным. Он просто был. Как жизнь.
– Сыграем в выходные? – спросил он.
– Сыграем, – ответила она.
Она положила трубку и сделала ответный ход за черных. Впереди было много трудностей. Ипотеку придется делить через суд. Денег будет не хватать. Будут одинокие вечера. Но впервые за много лет она не чувствовала себя запертой в углу. Доска была чиста, все фигуры стояли на своих местах, и следующий ход был за ней. Только за ней.
---