Ветер с Каспия бился в оконное стекло настойчиво и глухо, словно просился внутрь. Осенняя Махачкала сбросила с себя летнюю истому, натянула на плечи серую хмарь и дышала теперь сыростью и йодом. Раиса сидела в глубоком кресле, поджав под себя ноги. В руках, под светом торшера, оживал на пяльцах сложный дагестанский орнамент. Стежок за стежком, нить цвета граната ложилась на плотную ткань, создавая узор, в котором сплетались вековые символы защиты и процветания. Это было ее убежище, ее тихая медитация после шумного дня в детском саду, где она работала воспитательницей. Вышивка успокаивала, приводила мысли в порядок, как она приводила в порядок разбросанные по группе игрушки.
Резкий звонок телефона заставил ее вздрогнуть. Иголка едва не впилась в палец. На экране высветилось «Игорь Русланович». Заведующий. В девять вечера. Сердце сделало неприятный кульбит. Игорь Русланович никогда не звонил так поздно. Только если что-то случилось. Чрезвычайное.
— Слушаю, Игорь Русланович, — ответила она, стараясь, чтобы голос звучал ровно.
— Раиса Магомедовна, добрый вечер. Извините за поздний звонок, — его голос, обычно уверенный и бархатистый, был напряжен. — Неудобно говорить?
— Нет, я дома. Что-то с садиком?
— Не совсем. Вернее, совсем не с садиком. Раиса, тут ситуация… деликатная. Даже не знаю, как начать.
Он замолчал, подбирая слова. В трубке слышалось его тяжелое дыхание. Ветер за окном завыл тоскливее.
— Говорите как есть, Игорь Русланович.
— Поступила жалоба. Официальная. На вас.
Раиса замерла. Пяльцы в руках стали тяжелыми, чугунными.
— Жалоба? От кого? От родителей? Я что-то сделала не так?
— Нет, не от родителей. Все сложнее. Жалоба от вашей свекрови, Анастасии Павловны.
Мир накренился. Анастасия Павловна. Мать ее покойного мужа. Женщина, которой она последние пять лет, после смерти Руслана, возила горячие обеды, покупала лекарства и часами выслушивала жалобы на здоровье и одиночество.
— Что? Какая жалоба? Она… она не в себе?
— Она в больнице, Раиса. И она утверждает… — Игорь Русланович снова запнулся. — Она утверждает, что вы пытались ее отравить.
Иголка все-таки вонзилась в подушечку пальца. Раиса не почувствовала боли, только увидела, как на белоснежной ткани рядом с гранатовым узором расплывается крошечная алая точка. Кровь.
— Что? — выдохнула она. Слово было пустым, лишенным всякого смысла.
— Она говорит, вы принесли ей в четверг еду из садика. Котлеты. И после них ей стало плохо. Врачи зафиксировали сильное пищевое отравление. Она лежит под капельницей и рассказывает всем, кто готов слушать, что вы хотите свести ее со свету, чтобы завладеть квартирой.
Квартирой. Трехкомнатной «сталинкой» с видом на унылый двор, в которой она, Раиса, не была прописана и на которую никогда не претендовала. Холод, начавшийся в кончиках пальцев, медленно пополз вверх по рукам, сковывая плечи. Это был не страх. Это была ярость, такая ледяная и острая, что перехватывало дыхание.
— Игорь Русланович, — сказала она медленно, чеканя каждое слово. — Я никогда в жизни не брала еду из садика. Никогда. Это запрещено, и вы это знаете. А уж тем более я бы не стала кормить этим… В четверг я привозила ей домашний куриный суп и чуду с творогом. Я сама их готовила.
— Раиса, я вам верю. Вай, двадцать лет вас знаю, какая из вас отравительница! Но есть официальное заявление. Заявление врачам, они обязаны отреагировать. Она требует проверки на кухне садика, требует моего вмешательства. Вы понимаете, какой это скандал для учреждения?
Да. Она понимала. Проверка СЭС. Вопросы от управления образования. Косые взгляды коллег, шепот родителей за спиной. Пятно на репутации, которую она выстраивала годами.
— Что мне делать? — спросила она пусто.
— Завтра в десять у меня в кабинете. Будем думать. Постарайтесь выспаться. Хотя… — он осекся. — Держитесь, Раиса Магомедовна.
Он повесил трубку. Раиса так и сидела, сжимая в руке телефон. Пяльцы скатились на пол. Гранатовый узор смотрел на нее кровавой точкой. Отравить. Анастасия Павловна, которая на поминках по Руслану держала ее за руку и шептала: «Только ты у меня осталась, дочка». Женщина, которой она вышивала теплую шаль, чтобы укрывать больные колени. Женщина, которая только что вонзила ей нож в спину.
Она встала, подошла к бару, где стояла коллекция коньяков ее покойного мужа. Он гордился ей, но пил редко. Раиса не прикасалась к этим бутылкам, они были частью его мира, застывшего во времени. Она нашла самую дорогую, французскую, откупорила и плеснула на два пальца в тяжелый стакан. Залпом выпила. Горло обожгло огнем. Она не поморщилась. Огонь внутри был слабее того холода, что сковал ее душу. Она села обратно в кресло. Впереди была долгая, бессонная ночь.
Утро встретило ее той же серой пеленой за окном. Дождь перестал, но влага висела в воздухе, проникая в легкие вместе с запахом мокрого асфальта и прелой листвы. Раиса не спала ни минуты. Она сидела и думала, прокручивая в голове последние месяцы, недели, дни. Искала причину. Не нашла. Безумие не нуждается в причинах.
Она оделась строго: темная юбка, светлая блузка. Собрала волосы в тугой узел на затылке. Ни капли косметики. Взглянув в зеркало, она увидела незнакомое лицо с темными кругами под глазами и жестко сжатыми губами. Это была не Раиса-воспитательница, которая лепит с детьми смешных ежиков из пластилина. Это была женщина, идущая на войну.
Кабинет Игоря Руслановича пах хорошим кофе и тревогой. Он сидел за своим массивным столом, и вид у него был усталый.
— Присаживайтесь, Раиса Магомедовна.
Она села на стул напротив, спину держала прямо.
— Я вчера не все вам сказал, — начал он, избегая ее взгляда. — Анастасия Павловна не просто жалуется. Она… она принесла с собой в больницу контейнер. Сказала, это остатки тех самых котлет. Врачи отправили его на анализ.
Раиса молчала. Снежный ком, о котором она думала всю ночь, начал свое движение.
— Игорь Русланович, я повторяю: я не давала ей никаких котлет. Ни из садика, ни домашних. В четверг был суп и чуду.
— Я понимаю. Но у них есть вещественное доказательство. Понимаете? Пусть и сомнительное. Я говорил с главврачом. Он мой хороший знакомый. Он говорит, старушка очень убедительна. Плачет, заламывает руки. Рассказывает про квартиру… Говорит, вы торопите события, потому что «в вашем возрасте нового мужа уже не найти, а жить где-то надо».
«В вашем возрасте». Эта фраза ударила наотмашь. Ей было сорок три. Возраст, когда жизнь, как она считала, только обретает вкус и смысл. А для кого-то это уже был финал, последняя возможность ухватиться за квадратные метры.
— Что вы предлагаете? — спросила она холодно.
Игорь Русланович поднял на нее глаза. В них была и симпатия, и деловой расчет.
— Раиса, вы один из лучших наших сотрудников. Я не хочу вас терять. Но и скандал мне не нужен. Управление образования спустит на нас всех собак. Есть вариант… Написать заявление по собственному. Тихо, без шума. Я дам вам лучшие рекомендации. Вы легко найдете работу в частном саду, там платят больше и на такие вещи смотрят проще. Мы замнем эту историю, скажем, что вы просто решили сменить место.
Он предлагал ей сдаться. Сбежать. Признать вину своим уходом.
Раиса медленно выдохнула. Всю ночь она ждала этого разговора. И знала, что ответит.
— Нет.
Игорь удивленно поднял брови.
— Что «нет»?
— Я не буду писать заявление. Я не виновата. И я не позволю одной сумасшедшей старухе разрушить мою жизнь и мою репутацию. Если вы меня уволите, я пойду в суд. И я выиграю.
В ее голосе звенел металл, которого она сама от себя не ожидала. Игорь Русланович откинулся на спинку кресла, внимательно изучая ее. Он увидел не испуганную воспитательницу, а противника.
— Это серьезное заявление, Раиса Магомедовна.
— Ситуация тоже серьезная. Игорь Русланович, я прошу у вас только одного. Дайте мне имя врача, который ведет Анастасию Павловну. И номер его телефона. Я сама с ним поговорю.
Он колебался. Это было нарушением всех правил. Но что-то в ее взгляде, в ее ледяном спокойствии заставило его принять решение.
— Его зовут Константин Сергеевич. Заведующий терапевтическим отделением.
Он написал на листке номер и протянул ей.
— У вас есть три дня, Раиса. Через три дня я должен буду дать официальный ход этому делу. Или закрыть его.
Выйдя из садика, она не пошла домой. Она набрала номер. Мужской голос ответил почти сразу, немного уставший и резкий.
— Заведующий отделением Константин Сергеевич слушает.
— Константин Сергеевич, здравствуйте. Меня зовут Раиса Магомедовна. Я невестка вашей пациентки, Анастасии Павловны.
В трубке повисла пауза.
— Да. Слышал о вас, — тон стал еще холоднее. — Чем могу помочь?
— Я хотела бы поговорить с вами. Лично. Не по телефону.
— Я очень занят.
— Пожалуйста. Это касается обвинений в мой адрес. Я уверена, что произошло недоразумение. Пять минут. Я подъеду, куда скажете.
Он снова помолчал. Видимо, ее спокойный, почти деловой тон его заинтриговал. Он ожидал истерики, слез, проклятий.
— Хорошо. Через час. В холле моего отделения. Третий этаж. Но у меня действительно только пять минут.
Константин Сергеевич оказался высоким мужчиной лет сорока пяти, с сединой на висках и очень проницательными, усталыми глазами. Он смотрел на нее так, будто просвечивал рентгеном, пытаясь сопоставить этот строгий, интеллигентный облик с образом коварной отравительницы.
— Здравствуйте, — кивнул он. — Слушаю вас.
Они стояли в больничном коридоре, пахнущем хлоркой и лекарствами. Мимо провозили каталку, где-то за дверью монотонно стонал больной.
— Константин Сергеевич, я не буду отнимать ваше время на оправдания. Я хочу задать несколько вопросов. Первое: каков точный диагноз?
Он удивился прямоте.
— Острое пищевое отравление. Симптоматика классическая. Мы промыли желудок, ставим капельницы для снятия интоксикации. Состояние стабилизировалось.
— Второе. Что показал анализ содержимого желудка? Какие именно токсины?
— Анализы еще в работе. Но по клинической картине похоже на бактериальное отравление. Стафилококк, скорее всего.
— Третье. Вы видели контейнер, который она принесла?
— Видел. Пластиковый контейнер с остатками чего-то, похожего на мясную котлету в подливе.
— Хорошо. — Раиса достала из сумки свой телефон и открыла фотографию. Она сделала ее утром, перед уходом. На фото был ее кухонный стол, а на нем — кастрюля с остатками куриного супа и тарелка с двумя аккуратными треугольниками чуду. — Вот то, что я привозила ей в четверг. Как видите, никаких котлет.
Константин внимательно посмотрел на фото, потом на нее.
— Это ничего не доказывает. Вы могли привезти и то, и другое.
— Могла. Но не привозила. А теперь главный вопрос. Анастасия Павловна сказала вам, во сколько именно ей стало плохо?
Он нахмурился, вспоминая.
— Да. Она сказала, что вы приехали около шести вечера, она поела, и уже через час-полтора у нее начались первые симптомы. Рези в животе, тошнота.
Раиса кивнула. Это был ключевой момент.
— Константин Сергеевич, вы врач. Вы знаете, что инкубационный период при стафилококковом отравлении составляет от двух до шести часов, иногда больше. Но никак не час. За час токсин просто не успеет всосаться в кровь и вызвать такую бурную реакцию.
Он смотрел на нее с новым интересом. Эта женщина не просто оправдывалась. Она оперировала фактами.
— Это так, — признал он. — Но бывают исключения. Зависит от дозы токсина и состояния организма.
— Конечно. Но есть еще кое-что. Я работаю воспитателем в детском саду. У нас на кухне стерильная чистота, пробы берутся каждый день. Вспышка стафилококка на пищеблоке — это ЧП городского масштаба. Но никаких других случаев отравления ни среди детей, ни среди персонала нет. Я проверяла сегодня утром.
Она говорила спокойно, логично, выстраивая цепочку фактов. Она видела, как тает лед в глазах доктора. Он больше не видел в ней преступницу. Он видел жертву абсурдного обвинения.
— Я понимаю, — сказал он уже совсем другим тоном. — Это действительно странно.
— Константин Сергеевич, я не прошу вас верить мне на слово. Я прошу вас сделать одну вещь. Спросите ее, только очень деликатно, не ела ли она чего-нибудь еще в тот день. Может быть, днем. Что-то купленное на улице, на рынке. Она пожилой человек, могла забыть. Или не придать значения.
— Хорошо, — кивнул он. — Я поговорю с ней.
— Спасибо. — Раиса позволила себе слабую улыбку. — Это все, что я хотела.
Она вернулась домой опустошенная, но с проблеском надежды. Она сделала все, что могла. Теперь оставалось только ждать. Она взяла в руки пяльцы. Пальцы плохо слушались, но она заставила их работать. Стежок. Еще стежок. Гранатовый узор медленно продолжал расти, закрывая собой крошечное пятнышко крови. Она вышивала до поздней ночи, и эта монотонная работа спасала ее от мыслей, которые роем кружились в голове.
На следующий день, ближе к вечеру, снова позвонил Константин.
— Раиса Магомедовна, здравствуйте.
— Здравствуйте, — ее сердце замерло.
— Я поговорил с Анастасией Павловной. Вы были правы.
Раиса молча выдохнула.
— Сначала она все отрицала. Но я нажал. Сказал, что для правильного лечения нам нужно знать все, что она ела. И она призналась. Днем в четверг она ходила на рынок и купила там с рук пару беляшей. Сказала, очень захотелось, как в молодости. Съела их около трех часов дня. А про котлеты… Она сказала, что когда ей стало плохо, она испугалась, что умирает. И первая мысль была о вас. Что это вы. А беляши… про них она просто «забыла».
Забыла. Какое удобное слово.
— А контейнер? Откуда котлета?
— Сказала, осталась у нее в холодильнике с прошлого раза, когда сын ее подруги приносил угощение. Она просто взяла первое, что попалось под руку. Раиса Магомедовна, это… это похоже на какую-то старческую паранойю, смешанную с обидой и одиночеством. Она не злая, она… несчастная.
— Понятно. Спасибо вам, Константин Сергеевич. Вы мне очень помогли.
— Результаты анализа котлеты, кстати, пришли. Там все чисто.
— Я не сомневалась. Что теперь будет?
— Я напишу официальное заключение. Причина отравления — некачественная пища, купленная на рынке. Про вашу причастность не будет ни слова. Копию заключения я могу передать вашему руководителю.
— Да, пожалуйста. Это было бы идеально.
— Раиса Магомедовна… — он замялся. — Вы очень сильная женщина.
— Я просто не люблю, когда на меня клевещут, — ответила она и повесила трубку.
Сила покинула ее. Она сползла по стене на пол и впервые за эти два дня заплакала. Это были не слезы обиды или злости. Это были слезы опустошения. Она плакала о своем умершем муже, который оставил ее один на один с этим тихим безумием. Плакала о потерянных годах, потраченных на заботу о женщине, которая с такой легкостью предала ее. Плакала о своем разрушенном мире, который уже никогда не будет прежним.
Через два дня Раиса решила, что должна увидеть Анастасию Павловну. Не для того, чтобы упрекать или требовать извинений. Для того, чтобы поставить точку.
Она вошла в палату. Свекровь, маленькая, высохшая, лежала на кровати и смотрела в потолок. Увидев Раису, она вздрогнула и натянула одеяло до подбородка.
— Зачем пришла? Добить? — прошамкала она.
Раиса молча подошла и поставила на тумбочку пакет с теплым куриным бульоном и пачку ее любимого зефира.
— Здравствуйте, Анастасия Павловна. Как вы себя чувствуете?
Свекровь смотрела на нее с недоверием и страхом.
— Я знаю про беляши, — тихо сказала Раиса. — Доктор мне все рассказал.
Анастасия Павловна съежилась.
— Зачем вы это сделали? — спросила Раиса без всякого выражения. Это был не упрек, а вопрос исследователя.
Старуха молчала, отвернувшись к стене.
— Я ведь заботилась о вас, — продолжала Раиса. — Пять лет. Потому что вы — мама Руслана. Потому что я ему обещала.
— Вот именно! — вдруг резко выкрикнула Анастасия Павловна, поворачиваясь. Глаза ее горели нездоровым огнем. — Руслана нет, а ты есть! Ходишь, вся такая правильная, такая спокойная! А мой мальчик в земле лежит! Почему он, а не ты? Ты его забрала у меня! А теперь и квартиру мою забрать хочешь!
Раиса смотрела на нее и видела не монстра, а сломленного, обезумевшего от горя и одиночества человека. Всю свою боль от потери сына она перенесла на нее, на живое напоминание о нем. И в этот момент Раиса почувствовала не злость, а безграничную, всепоглощающую усталость. И жалость.
Она поняла, что больше ничего не должна этой женщине. Ни заботы, ни времени, ни душевных сил. Обещание, данное мужу, было выполнено. Теперь она была свободна.
— Живите долго, Анастасия Павловна, — тихо сказала она. — В вашей квартире. Я к вам больше не приду.
Она развернулась и вышла из палаты, не оглядываясь. За спиной она услышала тихий, надрывный плач, но он ее уже не трогал. Мосты были сожжены.
В понедельник она пришла на работу как обычно. В коридоре ее встретил Игорь Русланович.
— Раиса Магомедовна, я получил заключение от Константина Сергеевича. Инцидент исчерпан. Я приношу вам свои извинения за этот разговор.
— Ничего страшного, Игорь Русланович. Вы действовали по инструкции.
Он посмотрел на нее с уважением.
— Если бы все сотрудники обладали вашей выдержкой…
Она вошла в свою группу. Дети с радостными криками бросились к ней, обнимая за ноги.
— Раиса Магомедовна, а мы вас ждали! А мы сегодня будем лепить из соленого теста?
Она опустилась на корточки, оказавшись в центре этого маленького, галдящего, любящего мира. Она обняла сразу нескольких малышей, вдыхая их запах — запах молока, печенья и безграничного доверия. И поняла, что ее место здесь. Что это и есть ее настоящая жизнь, ее призвание. Нелепое обвинение не смогло этого отнять. Оно только сделало ее сильнее.
Вечером, придя домой, она первым делом достала свою вышивку. Крошечное пятнышко крови почти полностью скрылось под новыми гранатовыми стежками. Она посмотрела на него. Это был шрам. Память о битве, из которой она вышла победительницей. Она отложила эту работу в сторону. Она ее закончит, но позже.
А сейчас она достала новый кусок белоснежной ткани, натянула его на пяльцы и взяла моток ниток солнечного, золотистого цвета. Она еще не знала, какой узор будет вышивать. Но знала, что он будет ярким. Про жизнь. Про надежду. Про новое начало.
В кармане завибрировал телефон. Сообщение. От Константина.
«Добрый вечер. Просто хотел узнать, как вы. И еще. В субботу в филармонии дают Вивальди. „Времена года“. Не хотите составить мне компанию?»
Раиса посмотрела на пасмурное небо за окном, на котором уже проступали первые звезды. Потом на чистый холст своей новой вышивки. И улыбнулась. По-настоящему, впервые за много дней.
«С удовольствием», — набрала она ответ.
Осень в Махачкале продолжалась. Но для нее она уже пахла не только сыростью и тревогой, но и кофе, Вивальди и обещанием чего-то совершенно нового.