Резкий порыв волжского ветра ударил в высокое окно юридической конторы, заставив старые рамы тоскливо звякнуть. Светлана вздрогнула, оторвав взгляд от проекта договора. Утро в Самаре выдалось нервным, под стать её настроению. Небо над рекой было затянуто серой, свинцовой пеленой, и ветер, казалось, пытался сорвать с города остатки зимней усталости, но вместо свежести приносил лишь пыль и беспокойство.
В дверь деликатно постучали.
— Светик, можно? Я на минуточку.
На пороге стояла Инна, её лучшая подруга, сжимавшая в руках две дымящиеся чашки из кофейни напротив. Её лицо, обычно безмятежное, сегодня выражало плохо скрываемую тревогу.
— Заходи, конечно, — Светлана жестом указала на кресло для посетителей. — Что-то случилось? На тебе лица нет.
— Да нет, всё хорошо, — слишком быстро ответила Инна, ставя одну чашку на стол Светланы. — Просто… хотела посоветоваться. Ты же у меня умная.
Светлане было пятьдесят два, и за тридцать лет юридической практики она научилась читать людей, как открытую книгу. «Хотела посоветоваться» на языке Инны почти всегда означало «хотела, чтобы ты одобрила моё очевидно провальное решение». Светлана сделала глоток обжигающего латте и приготовилась слушать.
— Это из-за Дениса, — начала Инна, теребя край своего шарфа. — Он такой… такой замечательный, Света. Ты не представляешь. У него столько идей! Он говорит, что Самара — это город нереализованных возможностей, и он знает, как их реализовать.
Светлана молча кивнула. Денис, новый избранник Инны, появился в её жизни около двух месяцев назад. Художник-концептуалист, или перформансист, или что-то в этом роде, с горящими глазами и грандиозными планами по преобразованию культурного пространства города. Светлана видела его лишь однажды и отметила про себя цепкий, оценивающий взгляд и слишком лёгкую улыбку.
— Он хочет организовать большой фестиваль современного искусства на набережной. Представляешь? Прямо у Ладьи. С инсталляциями, музыкой… Говорит, это встряхнёт наше сонное болото. Но для этого нужны первоначальные вложения. Небольшие, конечно. На регистрацию фонда, на аренду…
Светлана отставила чашку. Вот оно. Началось.
— И эти «небольшие» вложения он предлагает сделать тебе?
— Ну не то чтобы предлагает… Мы же партнёры, — Инна с вызовом посмотрела на подругу. — Он вкладывает свой талант, свою энергию, свои связи. А я… я могу немного помочь финансово. У меня же есть сбережения после продажи родительской квартиры.
Ветер снова яростно хлестнул по стеклу. Где-то внизу на улице с грохотом упал рекламный щит.
— Инна, — медленно начала Светлана, подбирая слова, как для особо сложного судебного прения. — Ты его знаешь два месяца. Он живёт в твоей квартире. Он не работает. Все его «проекты» пока существуют только на словах. Ты не находишь, что это… рискованно?
— Я знала, что ты так скажешь! — вспыхнула Инна. — Ты во всех видишь подвох! Ты просто… ты разучилась верить людям! Особенно мужчинам. Всё из-за твоего Михаила! Думаешь, все такие, как он?
Имя бывшего мужа, не произносимое в этом кабинете уже лет десять, повисло в воздухе, плотное и неприятное, как запах гари. Светлана почувствовала, как внутри всё сжалось в холодный комок. Дружеский конфликт, который она пыталась вести на уровне логики, перешёл на личности. И Инна, сама того не ведая, нажала на самую больную точку.
Светлана встала и подошла к окну. Волга внизу пенилась мелкими белыми барашками. Загадочное настроение утра сменилось гнетущей ясностью. Она смотрела на реку, но видела совсем другую картину. Картину из прошлого.
— Хочешь, я расскажу тебе, почему я так «разучилась»? — тихо спросила она, не оборачиваясь. — Не как юрист, а как женщина, которая однажды уже купила билет на этот спектакль. И даже заплатила за весь зал.
Инна молчала, удивлённая её тоном. Светлана редко говорила о своём разводе, отделываясь общими фразами о несходстве характеров.
— Мы с Михаилом поженились, когда мне было двадцать пять, — начала Светлана, и её голос стал ровным, почти бесцветным, как у диктора, зачитывающего хронику. — Это были девяностые. Время возможностей и полного хаоса. Я только-только начала частную практику, дел было мало, денег тоже. А Миша… он был как твой Денис. Весь в идеях. Он тоже говорил, что наш город — золотое дно, надо только копнуть. Он был обаятельный, лёгкий, он умел убеждать.
Она повернулась к Инне. В её глазах не было слёз, только тень давней, пережитой боли.
— Сначала всё было по-честному. Я верила в него. Он пробовал одно, другое. Возил какие-то товары из Польши, потом пытался открыть ларёк с «Жигулёвским» на розлив, потом — видеопрокат. Каждый раз что-то не получалось. То партнёры подвели, то «крыша» много запросила, то налоговая пришла не вовремя. А я работала. С утра до ночи. Постепенно у меня появились клиенты, пошли дела. Я выигрывала споры по приватизации, оформляла первые АО, отбивала предприятия от рейдеров. И чем стабильнее становился мой доход, тем эфемернее становились проекты Михаила.
Светлана вернулась за стол, но не села. Она облокотилась на него, сцепив пальцы.
— Понимаешь, произошла незаметная подмена. Сначала мы были командой, которая борется за общее будущее. А потом… потом я стала ресурсом для его борьбы. Он перестал искать работу. Зачем? У него был «надёжный тыл». Он говорил, что занимается «стратегическим планированием», что большой успех требует подготовки. Эта подготовка затянулась на годы. Я купила квартиру побольше, в сталинке на Полевой. Он сказал: «Отлично, теперь мне будет где разместить свой будущий офис». Я купила машину. Он сказал: «Прекрасно, теперь я буду мобильнее для встреч с инвесторами». Инвесторы, правда, так и не появились.
Инна слушала, затаив дыхание. Это была не та Светлана, которую она знала, — уверенная, ироничная, хозяйка своей жизни. Это была тень из прошлого, уставшая и обманутая.
— Деградация шла медленно, почти незаметно. Как в плохой пьесе, где в первом акте герои пьют шампанское за любовь, а в третьем — делят ржавую вилку. Сначала он просто перестал помогать по дому. Потом начал критиковать мою работу: «Ну что это за деньги, Светка, копейки. Вот я когда раскручусь…» Потом он начал приводить в дом своих «партнёров» — таких же мечтателей, которые часами пили мой коньяк и обсуждали, как они поделят прибыль от ещё не добытой нефти. Я приходила с работы выжатая как лимон, а дома меня ждал симпозиум прожектёров.
Она усмехнулась, но смех получился скрипучим, как несмазанная дверь.
— Апофеоз, знаешь, когда наступил? Мне было под сорок. У меня был сложнейший арбитражный процесс, я защищала одного молодого инженера с нашего авиационного завода, который придумал какой-то уникальный беспилотник для сельского хозяйства. Против нас был московский концерн, который хотел просто украсть его патент. Я спала по четыре часа в сутки, жила на кофе, моталась в Москву. И вот я выиграла. Выиграла это дело. Вернулась в Самару совершенно обессиленная, в пятницу вечером. Дома — мои родители и его мама, которую он позвал в гости, не предупредив меня. Я была так измотана, что готовить не было никаких сил. Вообще. Я просто хотела лечь и умереть на пару часов.
Светлана замолчала, вновь переживая тот вечер. Ветер за окном стих, и в наступившей тишине её слова звучали оглушительно.
— Я взяла телефон и стала заказывать доставку из ресторана. Пиццу, роллы, салаты — всё, что они хотели. Чтобы просто накормить людей и лечь спать. И тут ко мне подходит Михаил. Он не работал уже лет семь, если не считать «стратегического планирования». Он подходит, заглядывает мне через плечо в телефон и говорит с таким… снисходительным укором. Он сказал фразу, которая стала для меня концом всего. Он сказал: «Свет, ну что ты как неродная. Ты же юрист, хорошо зарабатываешь. Ты обязана кормить всех. Могла бы и приготовить что-то домашнее».
Инна ахнула и прикрыла рот рукой.
— «Ты обязана кормить всех», — повторила Светлана, чеканя каждое слово. — Не «давай я помогу», не «ты устала, отдохни», не «какая ты молодец, что выиграла дело». А «ты обязана». В этот момент я поняла, что я для него не жена, не любимая женщина, не партнёр. Я — функция. Я — банкомат. Я — ломовая лошадь, которая должна не только тащить воз, но и быть благодарной за право его тащить. И кормить всех, включая погонщика.
Она села в своё кресло, и её поза вновь стала уверенной, хозяйской. Трансформация была завершена. Призрак прошлого отступил.
— На следующий день я подала на развод. Он был в шоке. Он кричал, что я рушу семью, что я предаю его прямо на пороге великих свершений. Он требовал поделить квартиру, машину, мой бизнес. Помнишь, как в той фразе из анекдота: «Развестись, пока есть, что делить». Это стало его девизом. Судились мы почти год. Это было омерзительно. Он приводил в суд свою маму, которая плакала и рассказывала, как я плохо кормила её сына. Он пытался доказать, что все мои профессиональные успехи — это его заслуга, потому что он создавал мне «творческую атмосферу».
— Господи, Света… — прошептала Инна.
— Я отдала ему машину и приличную сумму отступных, чтобы он просто исчез из моей жизни. И он исчез. Говорят, уехал в Тольятти, нашёл там другую женщину с квартирой и «потенциалом». А я… я впервые за пятнадцать лет вздохнула свободно. Я купила себе абонемент в театр. Я всегда любила театр, а с ним у меня не было на это ни времени, ни сил. И знаешь, что я поняла, сидя в бархатном кресле драмтеатра?
Светлана посмотрела на подругу тёплым, но проницательным взглядом.
— Я поняла, что жизнь — это тоже сцена. И есть два типа людей. Одни — режиссёры и актёры своей собственной пьесы. Они пишут сценарий, выбирают роли, ошибаются, импровизируют, но это их постановка. А другие — они ищут чужую сцену, чтобы пристроиться в массовку, а лучше — в суфлёрскую будку, и оттуда нашептывать главному герою, что он им должен. Михаил был таким суфлёром. Он не хотел играть сам. Он хотел, чтобы играла я, а он получал бы гонорар.
Она взяла свою остывшую чашку.
— И вот ты рассказываешь мне про Дениса. Про его гениальные идеи и твои сбережения. Про его талант и твою квартиру. И я вижу до боли знакомый мизансцен. Просто декорации другие. Не видеопрокат, а фестиваль современного искусства. И я, как старый театральный критик, просто не могу не заметить, что пьеса-то, скорее всего, та же самая. Дешёвая антреприза с одним актёром и одним спонсором.
Инна сидела бледная, глядя в одну точку. Она медленно переводила взгляд со своего почти нетронутого кофе на лицо Светланы.
— Он вчера… — начала она запинаясь, и голос её дрогнул. — Он вчера сказал, что для его проекта нужна тишина и вдохновение. И попросил, чтобы моя дочь, когда приезжает на выходные, вела себя потише. А лучше — оставалась у отца. Сказал, что творческий процесс не терпит быта.
Тишина в кабинете стала оглушительной. Теперь ветер за окном не казался враждебным. Он звучал как гул освобождения.
— А ещё… он просматривал сайты по продаже недвижимости. Говорил, что нам нужна студия побольше, в историческом центре. Что моя «двушка» в спальном районе — это не уровень для проекта такого масштаба. Он сказал: «Инна, мы должны мыслить шире. Твоя квартира — это наш стартовый капитал».
Светлана ничего не сказала. Она просто смотрела на подругу с сочувствием. Моральный вывод был очевиден, и Инна должна была сделать его сама. Прямое морализаторство здесь было бы лишним.
Инна медленно поднялась.
— Спасибо за кофе, Светик. И… за всё остальное. Мне надо подумать.
Она вышла, не оглядываясь, оставив на столе свою чашку. Светлана подошла к окну. Ветер разогнал тучи, и над Волгой проглянуло яркое весеннее солнце. Город оживал.
Она вернулась к своему столу. На экране компьютера светился проект договора по патенту того самого молодого инженера. Дело шло к победе. Рядом лежал театральный билет на вечернюю премьеру в «СамАрте». Какая-то экспериментальная постановка по Чехову.
Светлана улыбнулась. Она давно не была персонажем в чужой пьесе. Она была зрителем, критиком и иногда — режиссёром. И эта роль ей нравилась гораздо больше. Она взяла телефон и набрала номер Инны.
— Инн, привет. Это я, — сказала она, когда подруга ответила. — Я не для нотаций. У меня сегодня лишний билет в театр. Не хочешь составить компанию? Там, говорят, будет интересно. Про то, как важно вовремя разглядеть, кто в твоём вишнёвом саду настоящий хозяин, а кто — просто прохожий, зашедший на дармовые яблоки.
В трубке на мгновение повисло молчание, а потом Светлана услышала тихий, но твёрдый ответ:
— Хочу. Я очень хочу, Света.