Часть 9. Глава 57
Этот день для доктора Комаровой, которая всё-таки осталась работать в прифронтовом госпитале, начался как обычно – с исполнения привычного набора обязанностей. Сначала – короткая планёрка, где шёл обмен информацией о состоянии пациентов и выстраивался чёткий план лечебного процесса. Затем – неспешный, подробный обход раненых.
В последнее время на линии боевого соприкосновения установилось затишье, которое выглядело ярким контрастом на фоне того, что творилось здесь несколько месяцев назад, когда противник предпринимал одну отчаянную попытку прорыва за другой, бахвалясь на весь мир о своём очередном «наступлении по всем направлениям». Теперь силы врага заметно иссякли, потому те количество раненых в хирургическом отделении заметно поубавилось. Самых тяжёлых, «трёхсотых», после оказания неотложной помощи по-прежнему сразу отправляли в далёкие тыловые госпитали, а здесь оставались те, чья жизнь была уже вне явной опасности и кого можно было вылечить собственными силами.
Но фронтовая тишина, и Ольга Николаевна уже успела убедиться в этом за то недолгое время, что работала здесь, – штука обманчивая. Едва Комарова вернулась в ординаторскую, чтобы заняться документами, как из приёмного отделения донеслась тревожная весть. По рации сообщили, что к госпиталю движется гружённая «трёхсотыми» колонна бронетехники: в засаду попало подразделение десантного полка.
В мгновение ока спокойная жизнь госпитальных коридоров сменилась напряжённым ожиданием. Медсёстры принялись деловито готовить носилки, доставать и раскладывать перевязочный материал, всем ходячим пациентам было приказано не покидать палат, чтобы не мешаться под ногами. Санитары выкатили к подъезду каталки. Хирургическая медсестра Петракова быстро прошла по операционным, проверяя, подготовлен ли инструмент, все ли доктора прибыли: в таких ситуациях никогда не знаешь, сколько помещений будет задействовано.
Всё вокруг пришло в движение – быстрое, жёсткое, отлаженное, словно невидимая рука завела огромный и безотказный механизм. Сама Ольга Николаевна, с утра назначенная дежурной по отделению, сохраняя ледяное спокойствие, чётко распределяла роли: кто встречает первую машину, вторую и так далее, где будет происходить сортировка «трёхсотых». Она знала – уже через несколько минут начнётся тот самый поток, извергнутый боевыми действиями, и от того, насколько сейчас точно и слаженно будет организована сейчас медицинская помощь, зависит, сколько бойцов смогут вернуться в строй, сколько вернутся домой, и кого придётся отправить с печальной табличкой «Груз 200».
Вскоре послышался нарастающий рокот моторов – глухой, тяжёлый, зловещий. Колонна приближалась. Первой показалась боевая машина пехоты. Она въехала на площадку перед хирургическим модулем медленно и тяжело, на просевшей подвеске. На её корпусе зияли свежие отметины от пуль и тянулись длинные, зазубренные царапины от осколков. За ней, пыхтя, шёл покрытый копотью бронетранспортёр. Замыкал скорбную процессию армейский грузовик; его тент был в нескольких местах прожжён и изорван в клочья, а мотор работал с перебоями, словно раненое сердце.
Когда колонна, наконец, остановилась, и поднятая ей пыль начала быстро оседать вместе с тяжёлым солярным выхлопом, со скрипом откинулись крышки десантных отделений, хлопнула задняя крышка кузова грузовика, санитары рванулись вперёд. Первого бойца вынесли из БМП – он был без сознания, с огромной повязкой на груди. За ним двое выбрались сами, поддерживая друг друга. Из БТР и грузовика сразу же начали передавать лежачих.
Медработники госпиталя действовали быстро. «Трёхсотых» сортировали прямо у машин, на ходу. Комарова стояла рядом, в самом эпицентре этого хаоса, и коротко, отрывисто указывала: одного – в операционную, другого – в перевязочную, третьего – срочно в палату интенсивной терапии. Потом она услышала, как у борта грузовика раненый в ногу молодой десантник, морщась от боли, пытался подняться с носилок и хрипло проговорил:
– Доктор, да пустяки, не надо меня…
Ольга Николаевна наклонилась к нему, на секунду прижала пальцы к его запястью, проверяя пульс, и твёрдо приказала санитарам:
– В перевязочную. Срочно.
Отрывистые команды, быстрые шаги, стоны, поскрипывание колёс каталок по дорожке – всё это слилось в один непрерывный, напряжённый рабочий гул. В воздухе плотно висел неприятный, щекочущий носоглотку горький запах – смесь металла, горелой краски и резины, пороховой гари. Комарова оставалась в самом центре этого вихря, не упуская из виду ни одного раненого. Где требовалась её собственная рука – сама подхватывала край носилок или помогала переворачивать тяжёлое тело бойца. Где хватало лишь взгляда и твёрдого слова – давала точное указание, становясь бесстрастным и точным дирижёром симфонии спасения.
Через несколько минут площадка перед госпиталем уже опустела: машины стояли пустыми, а вся тяжесть их груза перекочевала внутрь хирургического модуля. В перевязочной Ольга Николаевна первым посмотрела того парня, который сказал, чтобы с ним не возились. Рана на его бедре оказалась глубокой, толстая повязка пропиталась насквозь. Осмотр показал главное: бедренная артерия перебита. Потеря крови значительная, давление низкое, пульс слабый.
– Немедленно в операционную, – сказала Комарова.
Раненого перенесли. Он тяжело дышал, глаза едва открывались. Комарова наклонилась, оценив глубину и направление раны, проверила каждый сантиметр – до начала операции нужно было точно знать, где действовать.
– Зажим, – сказала, когда солдата подключили к кардиомонитору и установили катетеры.
Медсестра Петракова подала инструмент. Комарова медленно, по миллиметру, раздвинула ткани, осмотрела сосуд. Пульсирующая струя била ритмично, интенсивно. Врач зафиксировала артерию зажимом. Время пошло на минуты.
– Приготовьте иглу и шовный материал, – голос Ольги Николаевны всегда в таких ситуациях был ровным, без спешки, она точно знала, что делать, и это внушало уверенность всем остальным. Даже анестезиологу Пал Палычу, который последнее время страшно переживал: доктор Соболев уговорил его не идти с повинной к начальнику госпиталя, попросив подождать, но силы были на исходе.
Вскоре доктор Комарова накладывала первый шов. Игла вошла, ткань сжалась, кровоток немного уменьшился. Второй шов, третий – контрольный взгляд на кардиомонитор. Операционная медсестра подавала материалы, Ольга Николаевна мысленно фиксировала каждый свой шаг, не позволяя себе отвлекаться.
Анестезиолог сообщил:
– Давление падает, пульс нитевидный.
– Переливание, – твёрдо велела доктор Комарова, продолжая следить за изменениями в состоянии раненого и старательно зашивая то, что наделал, судя по краям, осколок, пробивший ногу бойца насквозь. Время тянулось медленно, но минут через десять примерно пульс бойца стал чуть сильнее, давление начало выравниваться. Ольга Николаевна наложила дренаж, промыла рану, убедилась в надёжности швов. В помещении стояла почти осязаемая концентрация, дыхание хирурга было медленным, ровным, хотя напряжение держало всех на пределе.
Когда Комарова наконец отступила, бойца ещё крепко держала жизнь, но работа не завершена – перед ней оставались другие, новые раны и новый поток пациентов. Пришлось идти к ним и продолжать спасать жизни. Через три часа, наконец, удалось совершить, казалось, невероятное: ни один из прибывших не стал «двухсотым», даже те из них, кто находился на грани жизни и смерти. Вытащили всех.
Еще через час тишину госпиталя вновь прорезал шум мощного мотора. К хирургическому модулю подлетела командирская бронемашина, из нее двое бойцов вытащили и переложили на принесенные санитарами носилки «трехсотого» со знаками отличия полковника ВДВ. Когда его принесли в приёмный покой, санитаркам, наводившим там порядок после утреннего аврала, пришлось посторониться и прекратить работу.
Медсестра Зиночка, бросив взгляд на прибывшего, сорвалась с места и побежала за доктором Комаровой. Когда та пришла вскоре, то, увидев офицера, замерла на пороге.
– Господи Боже… – выдохнула она, голос срезался на полуслове.
На носилках лежал её муж – полковник ВДВ Геннадий Комаров. Лицо его было серым и запылённым, губы пересохшими, но самое страшное: тело в нескольких местах испещрено пулевыми отверстиями. Ольга Николаевна до боли прикусила нижнюю губу, холод сковал грудь, сердце забилось быстрее. Но хирург взяла себя в руки:
– Во вторую операционную его. Бегом!
Когда Геннадий оказался на столе, Комарова оценила повреждения: несколько проникающих ранений, кровотечение сильное, состояние критическое. Она наклонилась, проверила давление, дыхание, состояние сознания, и сразу отдала команду:
– Начинаем!
Пал Палыч засуетился со своим оборудованием, подключил анестезию. Доктор Комарова, сноровисто натянув перчатки и маску, раздвинула края первой раны.
– Зажимы, отсос, шовный материал, – коротко перечислила инструменты, не позволяя себе ни одной лишней мысли. – Позовите кого-нибудь из хирургов!
Ольга Николаевна работала с полной концентрацией, но в глубине сердца бурлила тревога: на столе лежал её муж, и каждая секунда могла стать решающей. Да, их брак давно превратился в пустую формальность, и, как женщина, она больше не испытывала к этому человеку никаких чувств, кроме страха и недоверия, но теперь… всё было иначе. Ей пришлось отбросить личные мотивы.
В разгар работы в дверях операционной появился хирург Жигунов. Он даже не посмотрел на лицо пациента, не спрашивал имени, его взгляд сразу скользнул по ранам, по инструментам, по рукам коллеги Комаровой, и вскоре он подключился к операции.
– Держи там, – коротко сказала она без интонации, и Денис принялся безропотно помогать, помня о том, что сейчас он ассистирует, не наоборот.
Комарова оценивала глубину и направление пулевых каналов, выбирала, куда ставить зажимы и наложить временные лигатуры. Гардемарин действовал, не задавая лишних вопросов, не отвлекаясь на постороннее, потому что каждый момент был критическим. Они с Ольгой Николаевной понимали друг друга с полувзгляда – их движения слились в работу, где нет личного, а только раненый, которого нужно спасти.
– Пал Палыч, что с давлением? – бросила Комарова.
– Держится, – ответил анестезиолог.
Жигунов продолжал ассистировать, ловко и чётко помогая там, где требовалась дополнительная пара рук: удерживал сосуд, аккуратно передавал инструменты, проверял плотность шва, помогал фиксировать края раны. Всё делалось быстро, слаженно, с полной концентрацией. Как, впрочем, и всегда.
Когда их руки слились в этом ритме, доктор Комарова вдруг поняла, что перед ней профессионал, который может спасти жизнь ее мужу, даже не зная, кто он. Это было удивительно и страшно одновременно: жизнь Геннадия, который, если бы узнал об их романе, убил бы обоих, теперь зависела от бывших любовников, и ни один из них не мог позволить себе ни секунды слабости.
Работа длилась долго, каждый шаг требовал предельной точности. Хирурги действовали слаженно. Медсёстры подавали инструменты, следили за системой переливания, анестезиолог корректировал поток кислорода и вводил препараты, поддерживая дыхание пациента. Швы легли ровно, кровотечение удалось остановить, повреждённые органы зашить. Комарова проверила каждый участок, убедилась, что пациент стабилен. Сердце Геннадия бьётся ровно, дыхание стало спокойнее. Она отступила, сняла перчатки, вытерла пот со лба, но не могла сразу расслабиться.
Это почти получилось минут через пять, когда оба доктора вышли из операционной и там стояли, переводя дыхание.
– Денис… – обратилась Комарова к Жигунову, – ты знаешь, кто это был?
Гардемарин на мгновение остановился, взгляд метнулся к двери операционной, из которой недавно пациента перевезли в реанимационную палату.
– Нет, – ответил коротко.
– Мой муж… – сказала Ольга Николаевна. – Геннадий Комаров.
Жигунов замер, глаза расширились, но удивление продержалось всего мгновение: крик медсестры, пронёсшийся сквозь двери, отвлёк внимание.
– Сюда! Срочно! Остановка! – послышался крик Зиночки.
Оба врача бросились в палату спасать раненого. Но сердце Геннадия слабо поддавалось любым усилиям. Срочно вызванный Пал Палыч вводил стимуляторы, Жигунов массировал грудную клетку, Комарова его сменяла. Они делали всё, что знали, работая как машина и выжимая максимум из каждого мгновения.
Минуты тянулись, пульс оставался почти незаметным, дыхание рваным, слабым, всё тело будто сопротивлялось, и вдруг стало ясно: сердце не выдержало. Комарова замерла, удерживая ладонь мужа, взгляд остался прикованным к его белому лицу, а внутри всё сжалось, как будто пространство сузилось до одного мгновения, в котором уже ничего нельзя было исправить.
Пару минут спустя Ольга Николаевна выбежала на улицу, закрыв лицо руками, пальцы дрожали, и сквозь них, горячие и тяжёлые, капали слёзы. Жигунов остался в палате, понимая, что не стоит сейчас бежать за Комаровой и пытаться ее утешить.
