Фрагмент трактата «Тринокуляр»
5.141 Презумпция переноса (transference), полагающего вещам бытийствовать/ничтожиться так, как определило их основание, и составляет «событие переноса», его «сюжет».
Представим ладонь, юркнувшую в тугую перчатку, чтобы вывернуть её швами наружу. В глаза бросаются стёжки, лоскуты, сшитые тугой нитью, фактура материала (кожа, замша, шёлк, лайка), покрой, скрытый под покровом. Появившись из основания, вещь зарубцовывается в сущем, пока внутреннее, став внешним, вновь не образует поверхность. В стихе Ивана Жданова есть строка: «пчела в себе перелетела». Лучше и не скажешь о переносе.
5.15 Понимание тактильно и обоюдно: я касаюсь — ко мне прикасаются.
5.16 Сложное не упрощают и не усложняют. Крепость «сложного» штурмуют донжонами на колёсах.
И в самом деле, инса́йт (англ. insight), — если уяснение сложного сравнить со штурмом крепости, — требует возведения осадных машин (донжонов на колёсах) такой же высоты, прочности, что и башни противника. Понимание сродни со-мыслию, когда познающий и познаваемое восходят/спускаются по «лестнице Иакова». Со-бытие — такое предельное со-участие в судьбе мысли, когда, сбросив одежду, мы согреваем телом прокажённого и хлебаем сиротские щи из одной миски с нищим... Чтобы понять Сократа, Платона, мало быть сократиком/платоником. Здесь следует — ТОРИТЬ. Ведь если Thumos (also commonly spelled thymos; Greek: θυμός) у Гомера — страсть, желание и смятение, при этом псюхе разлита по всему телу, тюмос находится в груди, а ноос — в диафрагме, то энергию познания следует черпать не в экзальтации чувственности, не в мистическом опыте и не в оскоплении разума. Энергия познания не экстатична, а топонимична. Другими словами, познание — вылазка в непродуманное, непрочувствованное, непрожитое. Философ дан в ландшафте внешнего/внутреннего, он совершает вылазку внутрь вещей, к основанию, куда существенное сверкнуло пятками. К примеру, чтобы понять, зачем Господь разрушил Вавилонскую башню, философ заново возводит её… Умопостижение — череда экзистенций, а не дефиниций. К примеру, чтобы почувствовать, что же он хотел сказать романом «Анна Каренина», Лев Толстой создал 12-ть его редакций.
5.17 Понимание — вылазка, изгваздывание ума о бытие/Ничто́ и бытия/Ничто́ — об ум.
И в самом деле, только в тринокуляре бытие, Ничто́ и ум/нус выступают в равной степени и объектами и субъектами «опыта».
5.171 Понимание — сумма «линз»: бытия, ума, небытия.
Бытие, Небытие и Ум/Нус стремятся к истине порознь. Но терпят фиаско. И только, сложив монокуляры, достигают исчерпывающего знания.
Линзы не идеальны. Они мутны, покрыты сколами. Их шлифуют. Спиноза шлифовал, что позволило ему создать этику и богословско-политический трактат. Но и линзы, избавленные от аберраций, лгут. И только, сложенные в единую оптическую систему, призмы Бытия, Ничто́ и Ума/Нуса образуют «телескоп» с релейными линзами, т.е. — тринокулярный субъект.
5.18 Верно, что схватывание порождает «предмет», понятие вещи как таковой, в той же степени, в какой неопредмеченая вещь порождает «схватывание».
Увы, но тринокулярный Мiр нельзя схватить непосредственно даже когда «есть» инструмент схватывания, когда он [сущностен], т.е. когда предмет схватывания и способ схватывания (созерцание) соединены в органичном живом поступке. Познание невозможно в цепи дефиниций. Но тогда как «оно» возможно? Возможно как опыт изгваздывания бытия-ума-небытия о существенное друг друга.
5.181 Верно, что вещи мыслят вещами и о вещах, эйдосы — эйдосами и о эйдосах. Таким образом, мышление не есть что-то привнесённое: ино-бытие, своё-иное, другой/посторонний, Бог или падшие духи, но есть тот же субстрат, то же сущее, та же вещь, с той лишь разницей, что [мыслящей] вещь становится в момент, когда перестаёт совпадать с собой онтически. Но нетождественной себе вещь становится не в силу рока, случая или энтропии, а по причине онтологического роста. И такое «+бытие» может возникнуть в любом регионе сущего, в самом захудалом медвежьем углу бытия и ничто, и возникает это интеллигибельное в порыве изнанкования, рокировки внешнего и внутреннего, акциденциального и эссенциального, детерминизма и индетерминизма, каузации и казуации. Но что побуждает вещь к изнанкованию, к обнажению покроя за покровом, к выворачиванию себя швами наружу? Это и предстоит уяснить.
