После вольной жизни в Казани, где душа каждому дню радовалась, пусть ее и окружало много иноверцев, Феодосия никак не могла привыкнуть в столичному быту. Стал другим и сам государь. Она даже не представляла, что всего за три года человек может столь измениться. Уж теперь-то она не стала бы с ним кокетничать, как когда-то по молодости неразумно поступила. И тем паче не решилась бы вести беседы вольные да о книгах умных рассуждать.
Алексей Михайлович из молодого львенка превратился в настоящего льва, того и гляди из глотки громкий рык вырвется. К тому же, он сильно располнел. Особенно это заметным становилось, когда приходил в покои царицы и с детьми начинал играть. Многочисленное потомство его дергало, пыталось заставить побегать, пошуметь. Да где там! Он быстро утомлялся, задыхался, падал в кресло и принимался поглаживать пухлой рукой свою темно-русую, слегка рыжеватого оттенка, коротко подстриженную бороду.
На первый взгляд его румяное лицо можно было бы назвать добродушным, если бы не проницательный, если не сказать жестокий, взгляд голубых глаз, от которых, казалось, не укроется даже мелочь. Создавалось впечатление, что в душе царя постоянно борется две личности: благодушный от природы человек и суровый правитель. Причем этот второй все больше и больше одерживает верх над первым. Добрый и прощающий уходит на второй план...
Даже Борис Иванович, который поначалу отмахивался от замечаний Феодосии, и тот стал отмечать изменения.
— Что поделать, — вздыхал он, — тяжела ты шапка Мономаха! Не всякому дано удержать ее на голове, вот он и боится ее потерять. Сама знаешь, сколько таких случаев история знает!
Свежим взглядом Феодосия сразу определила, что Алексей Михайлович больше всего на свете полюбил две вещи. Перво-наперво ему нравилось вести приемы послов, во время которых показывал себя центром Вселенной. Здесь ему равных не было. Через решетчатое окошко она вместе с царицей Марией несколько раз наблюдала за действом и с трудом сдерживалась от смеха. Ну чисто петух надутый с батюшкиного птичника! Кстати, если память не изменяет, родителю так надоела наглость птицы, что он его все-таки отправил в щи...
Затем ему нравилось встречать или провожать войска. Тут он вообще себя господином показывал. Выйдет на красное крыльцо царского терема, на посох обопрется и стоит гордо-гордо, лишь слегка пухлой ручкой, в которой белый плат трепещется, помахивает. А стрельцы и рады стараться, проходя мимо изо со всей силы гаркают приветствия да шаг отбивают.
Не стоило быть провидцем, дабы понять — Алексеем Михайловичем все больше и больше овладевает тщеславие.
Царица Мария как-то в сердцах призналась — не удивится, коли в скором времени воинские шествия станут в государевой жизни наиглавнейшими, а второго Романова начнут приветствовать как великого завоевателя, по силе и мощи сравнимого с греческим Александром Македонским или же римлянином Юлием Цезарем, труды которого они с большим трудом общими с Феодосией усилиями разобрали. Уж больно сложной для женского ума военная тематика оказалась.
А еще Алексей Михайлович и его двор находились в каком-то странном, необъяснимом уму, постоянном движении, словно государь желал бежать от самого себя. Бесчисленные перемещения, переезды, пешие походы по святым местам изматывали абсолютно всех, но более всего вечно беременную царицу Марию. Ей было искренне жалю государыню, которой и без этих переездов было тяжело.
Публикация по теме: Феодосия-Федора, часть 33
Начало по ссылке
Продолжение по ссылке
