Журавлиный клин 80
От известия о сыне Женя опьянел. Садился, вскакивал, ходил по тропе и опять садился рядом со Славой на лавку. По мере того, как буйство радости отступало, накрывали другие чувства – жалости, беспокойства.
- Как же она в лагере беrеменная? – задавался он вопросом. – Чего они там делали? Где работали?
Женя смотрел на друга. Читалась в его глазах надежда, что в мыслях своих он ошибается. Слава помотал головой: нет, всё так, как ты догадываешься.
- Женщины шили. По 10, а чаще - больше, по 12 часов сидели за швейными машинами. Изо дня в день – годами.
- О, Боже, - Женька схватился за голову, - Как же она там?
Он представил Ханну, которая всегда была свободна. Конечно, она могла работать и работала и у дядюшки в деревне, и потом, когда училась и ходила в больницу. Но это всё было совсем не то, о чем шла речь. Двенадцать часов сидеть за машиной - это ж какое здоровье надо.
- А роdы? Там не было больницы?
Славка ухмыльнулся: «Ни врача, ни медсестры, никого. Был, вроде, какой-то мужик, видели мы его раза два, после того, как авария случилась. Приходил в барак, посмотрел на нас, лежачих, и ушел. Теперь я хромаю и ходить не могу. А Галька твоя роdила. А куда она денется? Жива осталась , и мальчонка жив. Его отправили, а она – опять работать».
От этих слов Женя взвыл. Представил, что пришлось пережить Ханне. Нет! нет, такого не может быть. Сознание отказывалось понимать произошедшее. И виной всех этих страданий – он, Женька! Обрек любимую на невыносимую жизнь.
- Да успокойся ты. Всем там несладко пришлось. А нам с тобой у проклятых фрицев? А нашим бабам в войну? Вспомни, как мы в Германии на заводе работали. Про лагерь я уж не говорю. Ничего, выжили. Не все, конечно. Но выжили. И она выжила. Она травы знала, к ней уважения было больше. Наверное, послабления были. Так что ничего ей не сделалось, – успокаивал друга Слава.
Женька метнул на него злой взгляд. Расстегнул ворот рубахи, снял ремень. Издал протяжный вой, как раненый зверь, и принялся стегать ремнем по крапиве, по траве, всему, что попадалось под руку. Не отдавал отчета, что делает. Натешившись, крупными шагами пошагал к калитке.
Славка смотрел на происходящее. До конца не понимал, почему друг так переживает. Не умерла же эта его… кто там она? Жива была, и здорова. Найдется, куда она денется. На воле теперь, делает, чего хочет.
Слава вздохнул. Опять почувствовал боль. Накатила слабость, даже сидеть было тяжело. Он сощурился на солнце. Вот она, благодать. Эх, пожить бы еще. Пускай больному, слабому, но подышать вольным воздухом, вспомнить, как искрятся росяные капли на мокрых утренних листьях, как орут петухи, и тихо плещется на реке вода о берег.
Опять появился Женька. Из потрепанной котомки он достал чекушку самогона, хлеба, луковицу, два стакана.
- Давай, Слава, за встречу. Душа вздыбилась, спасу нет, - разлил мутную жидкость, выпили. У Славки текло по бороде, плохо глоталось, но он упрямо наклонял стакан. Молча посидели.
- Ты мне скажи адрес того лагеря. Туда поеду. Может, чего скажут, - озвучил просьбу Женя.
- Гляжу, сильно тебя твоя зазноба зацепила, - высказал свои соображения Слава.
- Жизни без неё нет. Искать буду и её, и сына.
- А Капка с Вовкой? Вишь, новых родственников приобрел. А они и не родственники вовсе.
- Тише, Славка. Молчи. Родственники. Не брошу. Пока здесь побудут, с маманей.
- У мамани то кроме тебя, трое.
- Ничего, выдюжим. Отец, хотя и раненый, но еще крепкий. А сестра Клавка уж совсем взрослая. Главное, в войну все сохранились.
Посидели еще немного. Славка попросил проводить его в предбанник. Здесь стояла кровать, занимая все свободное место.
- Маманю попросил сюда мой ночлег переправить. Хочу слышать, как стрекочут кузнечики, дышать вольным воздухом, - шептал он доверительно в пьяной полудреме.
Женька почти волоком доставил друга на кровать: «Спи, Славка. Спи, дружок мой закадычный». Вытер слёзы. Почувствовал острую жалость к когда-то сильному и ловкому другу, которого пропустили через лагерные жернова. Фашисты, гады, что б ни дна им, ни… Пошел домой.
