← Текст №1
← Текст №2
← Текст №3
← Текст №4
← Текст №5
← Текст №6
← Текст №7
← Текст №8
← Текст №9
← Текст №10
← Текст №11
Место, скрывавшееся за бронзовыми вратами, было трудно назвать комнатой или даже залом. По размерам оно, скорее, напоминало ангар для современных самолетов. Оно было так огромно, что свет исполинской люстры, находящейся в центре, не достигал стен. Была видна лишь часть зала: размытый круг света на блестящем паркете и многоярусные конструкции вдоль стен, похожие на многоэтажный гараж. Автомобилей не было видно. Все пространство этих ярусов занимали странные продолговатые предметы, плотно прижатые друг к другу и выстроенные рядами.
Из глубины комнаты донесся далекий голос: «Джордж, будьте любезны, включите весь свет!» Джордж позади меня щелкнул выключателем, и изобилие света хлынуло со всех сторон. Я не верил своим глазам. Вдоль стен стояли стеллажи, и на них стройными разноцветными рядами стояли книги. Тысячи книг, миллионы книг, от мелких пухлых книжек в четверть листа, до гигантских древних инкунабул в человеческий рост. Свет бесился и рвался на волю, бомбардируя золотые корешки, словно это была не библиотека, а пещера с сокровищами Алладина. Всего было четыре яруса с полками, опоясывающих все помещение по периметру, и на каждый ряд вела хитрая система лестниц. Рядом с лестницами располагались электрические подъемники, совершенно здесь необходимые, потому что верхний ряд книг располагался как раз на уровне четвертого этажа. Вдоль рядов тянулись желтые перила.
Рядом прожужжал и остановился маленький электрокар на двоих. Дворецкий Джордж, сидя за рулем, строго сказал:
— Прошу!
Я уселся рядом с Джорджем и он лихо погнал электрокар в середину зала. Подъезжая, я увидел под люстрой небольшой стол красного дерева, за которым сидел мужчина лет пятидесяти в элегантном пиджаке, одетом поверх белой сорочки. У него был высокий лоб и редкие седеющие волосы. Он был в очках с тонкой никелированной оправой и что-то писал. Когда мы приблизились, Джордж мягко выскользнул из электрокара и молчаливым жестом указал мне на кресло рядом со столом. Затем вопросительно посмотрел на хозяина. Писатель поднял голову и произнес приятным бархатным голосом: «Спасибо, Джордж, вы свободны». Пока я усаживался поудобнее, дворецкий развернул электрокар и умчался в небытие.
Человек за столом продолжал работать. Он быстро писал большим, как опахало, гусиным пером, со скрипом заполняя совершенно чистую последнюю страницу толстой книги. Затем сосредоточенность на его лице сменилась озабоченным выражением, он в нерешительности покусал кончик пера и обратился ко мне:
— Извините, вы не подскажете, как звучит лучше: «ветер выл отчаянно» или «ветер выл тоскливо»?
— А как звучит предложение?
— «Ветер выл… — он поболтал пальцами в воздухе, — как одинокий зверь, и у Питера от отчаяния сжималось сердце.»
— Тогда «отчаянно» не пойдет, потому что получается тавтология.
— Действительно… — сказал он, быстро написал подходящий вариант и бегло пробормотал предложение. — Ф-фу!
Он облегченно вздохнул, снял и бросил очки на стол, отшвырнул прочь перо и откинулся на высокую спинку кресл. У него была тяжелая кропотливая работа, требующая невероятной концентрации, и, судя по его довольному сияющему лицу, сейчас она была наконец-то закончена.
— Нет, все-таки это удивительное чувство, — провозгласил он тоном докладчика. — Два года напряженнейшего труда, и вот — пожалуйста! — Он указал на книгу и доверительно добавил: — Вы знаете, мне даже трудно поверить.
Я понимающе покивал. Он вдруг спохватился.
— Извините, я не представился. Меня зовут Писатель.
Я пожал протянутую руку.
— Это ваша библиотека? — спросил я, чтобы что-нибудь сказать.
— Да, — гордо произнес Писатель, с любовью оглядывая золотые книжные полчища. — Моя. Здесь собраны все книги, которые были написаны человечеством, — в основном, конечно же, подлинники. — Он помолчал. — А вы знаете, я — самый счастливый писатель на земле. И знаете почему? Потому что последний.
— То есть как — последний? — не понял я.
— Последний, — покивал Писатель. На лице его изобразилась легкая грусть. — Ибо человечества уже нет, как и нет всего, что от него осталось. Кроме книг.
Он испытующе поглядел на меня и сказал сурово:
— Вы не паникуете? И правильно делаете, что не паникуете. Человечества нет! — вдруг крикнул он и даже вскочил от возбуждения. — История прекратила свое существование, и даже если где-то в мире уцелел единственный человек, это ничего не меняет!
Он нервно прошелся возле стола, засунув руки в карманы брюк, потом небрежно плюхнулся обратно в кресло. У меня не было абсолютно никаких эмоций. Ни страха, ни отчаяния, ни злобы. Ощущения, что тебе уверенно вешают лапшу на уши, — и того не было. Только безразличие. Полное и глухое безразличие.
— Война, — сказал Писатель, глядя куда-то вбок. — Это все сделала война — медленная и быстрая одновременно. Все боялись ядерных ракет, бактерий, истощения ресурсов, потепления. Но никто не обратил внимания на психологию, а именно она и погубила людей. Человек просто оказался никому не нужным и сошел с ума от одиночества. Представьте себе массовые эпидемии психозов, или, например, шизофрении. Самое парадоксальное заключается в том, что за какие-то сто лет цивилизации удалось скакнуть далеко вперед, и какой-то обезумевший ученый, экспериментирующий с пространством, искривил его. — Он помолчал, посмотрел на меня и ткнул пальцем в сторону книг. — А ведь они знали об этом! И предупреждали…
Мы помолчали. Было слышно, как где-то скрипнул паркет. Возможно, старый верный Джордж ходил там, в темных закоулках, ожидая приказа хозяина и стирая пыль с книжных корешков.
— Мир уже не существует, — продолжал Писатель. — В один миг вся Земля была подвержена мощному гипнотическому излучению, которое ввергло все человечество в состояние непроизвольного обморока. Затем последовало мировое изменение пространства, и все спящие попали в собственные сны. Точнее, в отдельные независимые миры, представляющие их собственные сны. Я не физик, но если не ошибаюсь, система, в которой вы находитесь, замкнута и необратима. С одной стороны, она поддерживает вас, позволяя вам физически существовать, перемещаться в пространстве, разговаривать. С другой стороны, вы сами поддерживаете систему при помощи ассоциативных связей вашего мозга. Иными словами, ваше пространство, ваш мир реален настолько, насколько вы его себе представляете. Эта технология называется виртуальной реальностью. Слыхали?
Весь этот бред выглядел вполне правдоподобно. Однако меня уже ничем нельзя было удивить.
— А вы, стало быть, последний писатель… — задумчиво протянул я.
— Да. Вы представляете, какие у меня возможности? Я прочитал все, что написали мои предшественники. Никто, кроме меня, ничего лучшего больше не напишет, потому что ничего не напишет вообще. А я могу написать — самое лучшее, самое дорогое и самое бесценное, я могу завершить строительство этой потрясающей по замыслу пирамиды. Вот! — Он с трудом поднял книгу, лежавшую перед ним. — Вот тот краеугольный камень, который будет вершиной пирамиды!
— Но ведь для этого она должна быть признанной…
— Именно! — ликующе воскликнул Писатель. — И для этого достаточно лишь одного человека — того единственного, кто никогда эту книгу не читал. Нужен единственный ценитель, чтобы мое частное мнение о ней стало общим. — Он улыбнулся и ласково посмотрел на меня. — Вы прочитаете ее и оцените по достоинству. Мы с вами вместе увековечим это наследие, и увековечим при этом самих себя!
«А кому все это нужно?» — подумал я. Писать больше не для кого, а если у него вдруг взыграло самолюбие и тщеславие, то я, единственный человек, чье мнение совершенно субъективно, ему не нужен. И бессмысленно, выходит, достраивать пирамиду до идеального изящества и полной завершенности, если никто ее в будущем не оценит. Как все это цинично получается! Но ведь какой соблазн — собрать опыт предков, научиться всему, что те лелеяли и оберегали, выбрать самый совершенный язык и стиль изложения и сделать его еще совершеннее!
Кстати: а как быть с переводами? Перевод гениального творения должен быть не менее гениальным, чтобы его уникальность объективно оценили все те, для кого переводчик, можно сказать, заново создает шедевр. Ведь оригинал и перевод, по сути, являются двумя самостоятельными произведениями. Но что из них более совершенно? Интересно, если бы Шекспир родился в России и написал своего «Гамлета» на русском языке, звучал бы «Гамлет» от этого лучше?
Я посмотрел на Писателя. Тот сидел, поставив локти на стол и положив голову на бицепсы, и его седоватая макушка медленно покачивалась в разные стороны, словно он о чем-то горько сожалел. Потом он резко вскинул голову и прикоснулся губами к сплетенным пальцам.
— Я совсем забыл, — произнес он глухо. — Я совсем упустил из виду одну деталь.
Так, начинается, подумал я.
— Какую деталь?
— Ведь есть еще вы.
— Не понял…
— И ваша книга. Вы ничего не понимаете? По лицу видно, что не понимаете. — Он усмехнулся. — Вся эта катавасия со сном и сверткой пространства вызвала у вас частичную амнезию и, возможно, вы не помните, что в прошлом тоже писали. Вы остановились на одной повести, которая так и осталась незаконченной. Я бы хотел, чтобы вы дописали ее до конца.
Писатель вдруг преобразился. С ним происходило то же, что и с Клариссой. Он весь мигнул и стал фосфоресцирующей голограммой. Голограмма потрескивала, изредка вокруг тела спиралью вились рассыпчатые ленты точечных помех. Голос стал искусственным.
— Это напоминание, — произнес он. — Мы очень далеко от центра, поэтому достаточно сбить фокус на одну сотую единицы, чтобы физический объект стал голограммой. Вся реальность записана на компакт-диски, и нужен очень мощный процессор, иногда не один, чтобы избежать таких отклонений. А Бюро, знаете, недостаточно финансируют…
После каждой фразы звук расплывался, угасая в волнах стерео эффекта.
Писатель мигнул и снова стал реальным, осязаемым. Трехмерным и настоящим. Он бессмысленно посмотрел в пространство, потом незаметно встряхнул головой, словно отгонял видение.
— Что же это я? Забыл, о чем говорил. Ах, да, про вашу книгу. Мне нужно вам кое-что показать. Пойдемте.
Мы направились к одной из деревянных лакированных лестниц, ведущих на второй ярус библиотеки. Прямоугольник, вырезанный в полу там, куда вела лестница, для безопасности был огорожен изящными металлическими перильцами. Писатель подошел к секции стеллажей вплотную и наступил ногой на миниатюрную фортепианную педальку в основании шкафа. Где-то за стеной раздался щелчок, зазвучали скрытые механизмы, и секция с лязгом поползла вглубь, открывая душный и пыльный мрак. Свет библиотеки косыми пыльными лучами хлынул в тайник. Секция перестала пятиться и замерла. Я осторожно заглянул в проем и тут же в ужасе отпрянул, потому что прямо мне в лицо бросилась наглая и ушастая харя с крыльями без перьев и маленькой оскаленной пастью.
Писатель усмехнулся:
— Не пугайтесь, это всего лишь вампир. Он питается только призраками и несовершенными голограммами.
Животное резко взмыло вверх, под самый потолок библиотеки, устроилось в самой густой тени вниз головой и стало смотреть на меня жадными красными глазками. Самый обыкновенный вампир, который питается только призраками и голограммами.
— Джордж редко сюда наведывается, — пояснил Писатель, снимая с крючка старую громоздкую лампу, окованную железом. Чиркнула спичка, и слабый огонек, набирая силу, стал разгораться за мутными оконцами лампы. — Нам сюда.
Через несколько шагов стены свернули влево и потянулись долгой перспективой, пропадающей за пятном скудного света, источаемого старой керосинкой. Красный кирпич местами растрескался, уродуя стены длинными, до пола, шрамами и рубцами. Вековой цемент, высовывающийся меж кирпичей, застыл тонкими наплывами. В древние времена за такими стенами пытали и изгоняли ересь. Но когда человек обладал открытием и это называли ересью, стены не помогали. Открытия стоили очень недешево, и за каждую книжку приходилось платить кровью, если судьба больше не собиралась торговаться.
Я внезапно подумал: а что если Писатель умеет читать чужие мысли? Мне представилась жуткая картина: я оборачиваюсь, а в пространстве свободно плывет одинокая лампа, Писателя нет, он далеко отсюда нажимает на педальку, и стены приходят в движение, намереваясь меня расплющить и замуровать здесь навсегда. Я обернулся. Писатель был на месте, он двигался очень тихо и временами отодвигал от лица жесткие белые корни, свисающие с потолка.
Когда мы пришли на место, он погасил лампу и повесил на ржавый штырь в стене. Было светло как днем. Мы стояли в круглой комнатке, сделанной из странного материала, покрывающего стены звукопоглощающим материалом.
Под потолком горел шар. Было очень чисто и очень тепло. И было очень много дверей — обыкновенных деревянных дверей. Из комнаты выходило два коридора, и там тоже были двери.
— Что это? —спросил я.
— Это Читальня, — объяснил Писатель. — За каждой дверью в обыкновенном дискретном мире живет каждая книга, которая находится в Библиотеке. Все герои, вся обстановка абсолютно реальны, но с одним условием: степень их достоверности и реальности зависит от мастерства и таланта писателя. Вы можете открыть дверь с полным собранием сочинений Булгакова и пообщаться с Мастером, пожать ему руку. Даже поцеловать ручку Маргарите, — с улыбкой заметил он и тут же спохватился. Лицо его стало проницательным и серьезным. — Здесь есть также и ваши произведения.
— Но ведь я не включен в мировую литературу, — справедливо возразил я. — Меня же нет в Библиотеке.
— Но ведь это ваш сон! — проникновенно воскликнул Писатель. — И по правилам у вас есть возможность увидеть своих собственных героев, хотя это произойдет не так быстро, поскольку в Библиотеке, как вы заметили, вас пока нет. Даже если вы — не известный писатель, все равно в вашем мозгу существует подсознательная оценка и критика. Например, когда вы восхищаетесь удачно сформулированной мыслью или фразой. К тому же вы наверняка показывали свои творения друзьям, у которых создалось свое собственное впечатление. От этого впечатления также будет зависеть реальность ваших героев. Вы можете мне не верить, можете считать все это бредом и чушью, но разве вам самому никогда не хотелось взглянуть на то, как воспринимаются ваши произведения, насколько объемны и живы характеры и образы. Насколько все реалистично и правдоподобно. Каждый воспринимает по-разному, не спорю, но существует некая объективная оценка и некое объективное восприятие, которые и показывают уровень вашего мастерства и владения языком. Ведь и роботов можно описать красочно, со вкусом. Одним словом, я оставляю вас на… — Он взглянул на часы. — …скажем, на десять минут. Вы абсолютно свободны в своем выборе, но одно условие: не больше десяти минут.
Последние слова он произнес, отступая назад, и плавно, без усилий ушел в монолитную стену.