Альберт Эллис, 1962: Активно-директивная психотерапия

Винтажная публикация А. Эллиса - расширенная версия комментариев к нескольким упомянутым в тексте работам, опубликованная в качестве 10-й главы эпохального труда "Reason and Emotion in Psychotherapy"

[не спрашивайте]

Большинство крупных и публично известных школ психотерапии, в особенности классический фрейдизм на одном конце шкалы, и роджерианская недирективная или клиент-центрированная школа на другом - стройным хором отрекаются от активно-директивных стилей терапии и с энтузиазмом поддерживают пассивно-недирективные режимы.

Приверженцы этих недирективных методов придерживаются мнения, что пациенты должны быть вплотную близки к достижению значительных инсайтов сами для себя прежде, чем интерпретации терапевта смогут быть эффективным; что авторитетная позиция психотерапевта поощряет продолжительную зависимость со стороны пациента; что директивные техники - крайне "недемократичны" и этически предосудительны; что пациент обладает огромным внутренним потенциалом к росту, и что этот скрытый потенциал лучше всего высвобождается при условии недирективности терапевта; и также масса иных недостатков исходят из высокой активности терапевта (Фрейд, 1924-1950; Роджерс, 1951; Снайдер, 1953).

С другой стороны, психотерапевтическая теория и практика на протяжении примерно последнего десятилетия (т.е. 1950-е) отдавала куда больше предпочтения активно-директивной терапии, чем это было ранее (Эллис, 1955а). Несколько влиятельных групп, например, последователи Адлера (1927, 1929), Александр и Френч (1946), Райх (1949), Торн (1950) и гипнотерапевты (Клайн, 1955; Уолберг, 1948) от всей души отстаивали прямое терапевтическое вмешательство; и добрая доля современных теоретиков, таких как Айзенк (1961), Герцберг (1945), Хант (1962), Джонсон (1946), Маурер (1953), Перлз, Хефферлин и Гудмен (1951), Филлипс (1956), Солтер (1949), Залцингер (1959), Шапиро (1962), Шапиро и Равенетт (1959), Стаатс (1962), Уокер (1962), Уитакер и Мэлоун (1953) и также Вольпе (1958) - все они, пускай и с широко отличающихся точек зрения, поддерживали активно-директивные форматы терапии, радикально противостоящие некоторых ведущим пассивно-непрямым моделям.

В рационально-эмотивной психотерапии принята наиболее решительная позиция в пользу интенсивной активности со стороны и пациента, и терапевта одинаково. И эта позиция принимается не только лишь в силу прагматических оснований, потому что она эффективнее, нежели более пассивные техники (в частности с пациентами психотического и пограничного спектра), но и благодаря ряду теоретических оснований в том числе.

Прежде всего, теория РЭТ утверждает, что по существу дела в эффективной психотерапии происходит смена мысленных установок пациента, в особенности его установок насчёт себя и других. И хотя изменение чьих-либо убеждений очевидно может происходить различными путями, включая даже те, что можно назвать крайне недирективными (как в случае, когда лишь отражения и прояснения мыслей пациента терапевтом помогают тому увидеть, что его размышления нелогичны и ему лучше бы это исправить), ясно, что один из главных методов эффективного изменения установок личности это метод дидактический.

Так, духовенство, политики, офицеры вооруженных сил, учёные и философы, все пытаются менять взгляды своих прихожан, читателей или учеников; и довольно часто, благодаря своим крайне пропагандистским учениям, добиваются в этом поразительной эффективности. Больше того, не только эти преподаватели часто помогают менять фактические воззрения своей аудитории; также они производят значимые перемены в эмоциональных отношениях, этическом поведении или системах ценностей членов этой же аудитории.

Утверждать, следовательно, как часто делают фрейдистски ориентированные и недирективные терапевты, что эмоциональные или бессознательные или глубинные мысли, чувства и желания людей почти не затрагиваются дидактическими или логическими методами обращения к ним - значит проповедовать сущий вздор. Сотни лет известной истории предоставляют тысячи примеров, свидетельствующих об обратном. Как Виктор Гюго (цитируется Ридом, 1962) писал: "Нет ничего столь же могущественного, как идея, чьё время пришло".

Если - как полагает теория РЭТ - люди в сущности доходят до эмоционального расстройства, бездумно принимая определённые иллогичные посылки или иррациональные идеи на веру, то есть весомые причины думать, что их можно каким-то образом убедить или научить мыслить более логично, рационально и таким образом преодолевать собственные расстройства (Платонов, 1959).

Если некто ошибочно верит, скажем, что только потому, что он вёл себя определённым образом в прошлом, то он обязан продолжать вести себя таким же образом в будущем - то нет никаких причин, почему это его верование нельзя активно поставить под сомнение и потребовать подкрепить его фактическими свидетельствами. Его терапевт может указать ему, что

а) Он менял массу видов поведения, которые ранее однажды применял в прошлом;

б) Что нет никакой неизбежной связи между настоящими и прошлыми поступками, даже хотя и существует у людей некоторая тенденция повторять свои прошлые действия;

в) Что наше прошлое завтра - наше настоящее сегодня, и, следовательно, меняя своё сегодняшнее поведение, мы меняем и своё прошлое в этом смысле;

г) Что миллионы людей изменяли и продолжают изменять своё прошлое поведение, и нет никакого повода считать, что пациент не может входить в число этих миллионов; и так далее

Иррациональные предпосылки, иначе говоря - это лишь допущения, и можно продемонстрировать их сомнительную природу. А иллогичное мышление, следующие из (валидных или невалидных) посылок - может быть доказательно опровергнуто в этом своём качестве. Преподаватели истории, математики, экономики и многих иных предметов не колеблясь показывают своим ученикам, когда и как они мыслят криво. Почему же, в таком случае, психотерапевту (который по существу, если только он эффективный - эмоциональный преподаватель) нельзя столь же прямо и настойчиво указывать своим пациентам, как именно их мышление несостоятельно в отношении себя и других?

Согласно теории РЭПТ, эмоционально нездоровый индивид не просто становится невротичным потому, что его родители (или другие ранние близкие и учителя) распропагандировали его к вере в ряд неверных положений (вроде той, что ему жизненно необходима любовь или одобрение значимых других), но и он также активно пропагандирует непрерывно ту же самую дезинформацию сам себе.

Далее, если этот человек живёт в обществе, подобном нашему, он испытывает влияние пропаганды от большей части средств массовой информации, продолжая веровать в изначально выученную ерунду. Так, журнальная реклама, телесериалы, романы-бестселлеры, фильмы, популярные песни и множество иных популярных продуктов безостановочно вбивают ему в уши тот "факт", как ужасно и невыносимо быть нелюбимым и непопулярным (Эллис, 1961а, 1962b).

Because of this powerful triple-headed propagandistic broadside—that is, from his parents, his autosuggestions, and his general society—the individual's irrational premises about himself and others are most tenaciously rooted, and it is highly unlikely that mild-mannered contradiction of these premises by even the most skilled therapist is going to help him appreciably to eradicate his self-defeating thinking.

В силу такого мощного трёхглавого пропагандистского охвата - то есть, от близкого окружения, широкого общества и собственных самовнушений - иррациональные допущения человека о себе и других укореняются со всё большей цепкостью, и крайне маловероятно, что кроткое противоречие этим убеждениям даже в исполнении самого искусного терапевта заметно поможет такому пациенту в искоренении своего пагубного образа мыслей.

Это в особенно верно в отношении тяжело помешанных пациентов, которые годами говорят с собой о своих жизненных философиях и невротических симптомах, прежде чем доберутся до встречи с терапевтом. В ходе своей самодискуссии они часто конструируют развёрнутые теории, иногда параноидного характера, о том, почему они изначально стали такими и почему им не становится лучше.

Бесконечно повторяемые сентенции и теории таких пациентов о своей болезни со временем становятся словно бы проповедями, и они становятся уверенными в своём полном "знании" себя и своих проблем. Кроме того, они могут использовать свои "объяснения" своих расстройство в качестве рационализаций-оправданий того, что им не может стать получше, и как правило прибегают к обвинению других, включая терапевта, настаивая на том, что легко бы пошли на поправку, если бы только эти другие им помогли. Но, так как "адекватной" помощи они не получают, то "естественно", в своих глазах, продолжают страдать.

Чтобы эффективно пробиться через подобный тип зацикленного, порочного-кругового мышления в пациенте, обыкновенно терапевту необходимо занять чрезвычайно активную роль в противодействии ложным мыслям и предоставлении ему более действенных альтернатив в решении проблем. Сторонники теории самоактуализации личности, такие как Курт Голдштейн (1954), А. Маслоу (1954) и Карл Роджерс (1951), здраво подчёркивавшие великий потенциал человеческих существ в создании себе здоровья или болезни, в то же время часто не замечали, что это потенциал, хоть и существует, но глубоко погребён под милями когнитивно-эмоциональной лавины, и что только лишь при активной помощи извне есть шанс, что у этих потенций появится какая-то свобода действий в проявлении себя.

В особенности что касается параноидных пациентов: они зачастую столь окончательно убеждены, что их частный стереотип поведения для них полезен - обладает некоторыми характерно незаменимыми выгодами на контрасте с альтернативными видами поведения - что они упрямо, пусть и ошибочно, противятся любым бережным контрпредложениям, которые может озвучивать терапевт.

В таких ситуациях, иногда драматически, самый решительный, "я-больше-не-собираюсь-хавать-никакой-чуши" подход со стороны терапевта может наконец донести до пациента, что его собственная "самоагитация" и нелогична, и саморазрушительна, и что ему бы лучше начать прислушиваться к терапевту незамедлительно. Это не означает, что подобный род драматичной или, скажем, "шоковой" техники необходим или полезен во всех случаях; но в некоторых инстанциях, особенно когда речь об упрямо параноидных пациентах, я убеждён, что лишь наиболее энергичные, драматические возражения терапевта это практически единственный способ достижения результата.

Даже со значительно менее помешанными пациентами - их проблемы в основном длятся на протяжении многих лет до момента обращения за терапией, и они прошли интенсивное эмоциональное "промывание мозгов" как от окружающих, так и сами от себя за эти годы. Боле того, по мере прогресса самой терапии они склонны настойчиво убеждать себя, что не могут на самом деле себе помочь или что им легче оставаться в расстройстве.

Как следствие, пассивные меры со стороны терапевта лишь играют на руку их невротическим предпосылкам и алогичным следствиям из этих посылок; тогда как активные контрпредложения обыкновенно помогают им выбраться из накатанной эмоциональной колеи. Самообескураживание, пожалуй, один из наиболее распространённых симптомово во всех краях психологических недугов; и активное побуждение, убеждение и подталкивание со стороны терапевта, как правило, необходимы для противодействия некоторым злокачественным эффектам самосаботажа.

Классические психоаналитики и недирективные терапевты использовали факт нормального сопротивления переменам пациентов в качестве одного из главных оправданий отказа от лобовой атаки против их текущей "системы безопасности". Если подобная атака происходит - они настаивают, что пациент вскоре почувствует такой нестерпимый дискомфорт, что перейдёт к отрицанию и обороне, и даже может покинуть терапию. Хотя такая вероятность определённо существует - и, больше того, время от времени так и происходит - я нашёл эти опасения грубо преувеличенными; и для меня всегда было удивительным, насколько терапевты всерьёз воспринимают так называемое сопротивление, и с какой лёгкостью оно их устрашает.

Большая часть того, что называют "сопротивлением" пациента, в частности в том значении, что используется в психоаналитической литературе - по моему убеждению, в основном есть прямой результат довольно здоровой реакции пациента на слабую технику терапевта. Пациент обращается к терапии, рассчитывая на помощь; терапевт, в силу своих собственных предрассудков, сохраняет пассивную позицию и отказывается предоставлять какую-либо существенную помощь; и пациент, вполне, на мой взгляд, естественно, "сопротивляется" такому терапевту, часто заканчивая прекращением терапии.

Это не к тому, что не следует ожидать в терапии некоторой доли подлинного сопротивления: так как пациент в норме страдал от своих расстройств значительное время перед тем, как обратиться за помощью, и нельзя ожидать, что он изменит своё поведение просто потому, что терапевт объяснит ему причины того или иного симптоматического поведения или же попросит его вести себя иначе.

В частности в тех случаях, когда пациент старался не думать, или ему противно признавать, определённые нижележащие чувства тревоги или враждебности - нам стоит ожидать, что произойдёт сопротивление инсайту и действию. Кроме того, как будет отмечено далее, значительная порция сопротивления может быть и биологически обусловленной, вследствие чего преодолевать такое труднее всего.

Ну и что ж, хорошо; пациенты часто сопротивляются. Школьники и студенты часто тоже сопротивляются изучению нового и переменам в поведении. Но настолько ли это уважительная причина для учителей - перестать даже пытаться помочь им научиться и измениться? Работа терапевта, куда чаще, чем иначе, состоит в принятии сопротивления за то, чего оно стоит - а именно, весьма ожидаемое нежелание отказываться от вдоль и поперёк проторенной дороги ради относительно неизведанной - и продолжать прорубать новый путь, нередко даже и в виде простого "изнурения", пока движение к улучшению не станет заметным. Позволять этому сопротивлению подавить наши усилия, и тем более трусливо отступать перед лицом видимой "безнадёжности" - определённо занимать нетерапевтическую, и часто даже антитерапевтическую позицию.

Один из основных аспектов невроза, по факту, в том, что страдающий им человек, когда видит, что существует некоторая трудность и он может не справиться с какой-либо задачей или начинанием - легко и быстро сдаётся, отступая на безопасную территорию. Если терапевт пассивно и "инактивно" принимает аналогичный подход и отказывается от своей задачи преодоления сопротивления пациента, используя удобное алиби, что это лишь "слишком резистентный" человек, который не подходит для терапии, он таким образом подаёт необычайно скверный - и, пожалуй, весьма невротический - пример для пациента, который натурально получает поощрение продолжать свои пассивно-резистентные тактики. Если же, с другой стороны, терапевт продолжает активно и оптимистично оспаривать защиты пациента, он таким образом действует в качестве неплохого образца и может, в конечном счёте, благодаря своему собственному непреклонному поведению, убедить пациента, что тот действительно способен на улучшения.

В ходе собственного недавнего применения рациональных терапевтических техник я крайне редко сталкивался со случаями, когда независимо от того, насколько тугим было изначальное сопротивление пациента, я бы не сумел, тем или другим методом атаки, со временем его перебороть. Естественно, такая процедура активного штурма или осады сопротивлений пациента имеет и свои риски, в частности уже упомянутое выбывание из терапии. В реальной практике я обнаружил, однако, что очень немногие из моих пациентов покидают терапию по этой причине, и ещё меньшее число из них испытывают какие-либо недоброкачественные эффекты, вроде психотических приступов - которые в профессиональной литературе без задней мысли принимаются как нечто гарантированное в случае прямого натиска на защитные операции пациентов.

Что обычно забывается в этой связи - это то, что терапевт, практически по определению, полагается как обладатель большей эмоциональной стойкости и здоровья по сравнению с пациентом. Если это так, то ему следует быть способным взять на себя риск и пойти приступом на защиты пациента - и, возможно, встретиться с контрнаступлением или получить отпор в процессе. Кроме этого, если он имеет адекватную подготовку, то стоит ожидать относительно немногочисленный ряд случаев, когда в длительной перспективе выдержка и знания терапевта не сумеют помочь в преодолении иррационального сопротивления пациента. Если же терапевт непропорционально страшится этого сопротивления, то вполне может быть, что он попросту недостаточно стабилен, обучен и собственно здоров, чтобы проводить эффективную психотерапию, и, возможно, ему лучше заняться какой-нибудь нетерапевтической деятельностью.

Недирективность или пассивность от терапевта могу побуждать некоторых пациентов бесконечно эксплуатировать терапевта и избегать встречи со своими основными проблемами - которые без вариантов необходимо адресно проработать в порядке достижения существенных улучшений. Чем более пассивен терапевт - тем менее такой тип пациентов склонен меняться. Вследствие чего они радостно остаются в терапии годами, имея возможность обманывать себя: "Ну, я делаю всё, что могу, чтобы мне стало получше. Посмотрите только, с какой обязательностью я продолжаю посещать терапию" - тогда как в действительности, конечно, они делают всё, что могут, чтобы избежать преодоления своих расстройств.

В одном из случаев, поисанных Стэндалом и Корзини в "Critical Incidents in Psychotherapy" (1959), терапевт, после довольно пассивного потакания одному буйному пациенту на протяжении некоторого периода времени, в конечном счёте выходит из себя и говорит тому "катиться ко всем чертям". По итогу чего пациент впервые, по всей видимости, искренне начинает уважать терапевта и демонстрирует вскоре внушительный прогресс.

Лично мне не кажется, что терять самообладание с пациентом это особенно хорошая идея (так как указывает пациенту, среди прочего, что и у него есть основания выходить из себя в тех или иных обстоятельствах). Однако я думаю, что если терапевт способен спокойно, но твёрдо сказать пациенту "катиться ко всем чертям", или нечто разумно равнозначное - то иногда это будет куда продуктивнее в плане терапевтических изменений, когда более пассивное принятие чепухи пациента уже с треском провалилось.

Однажды я работал с одной девушкой, больной шизофренией, у которой было не менее 15 лет предыдущей терапии с несколькими компетентными терапевтами, и которая, когда я её принимал, всё ещё была исключительно дезорганизована, и я принял всё, что пациент мог выдать, на протяжении нескольких месяцев.

И выдавала она будь здоров! Могла позвонить мне буквально посреди ночи; отказывалась заканчивать сеанс терапии, когда время подходило к концу; орала на меня настолько громко, что это могли слышать все прочие пациенты в зале ожидания; могла также названивать мне прямо во время занятий с другими пациентами и отказывалась говорить кратко, так что мне в конце концов приходилось класть трубку против её желания; и исполняла массу прочих враждебных и неуместных акций. Я поглощал всю эту агрессию и достиг неплохой степени раппорта с ней; однако всё равно, время от время, она позволяла себе открытую враждебность.

В один прекрасный день, когда она вновь отказалась покидать мой кабинет, когда её сеанс был окончен, я намеренно повысил голос и сказал: "Итак, смотри сюда: я уже проглотил достаточно херни от тебя, что касается вопроса завершения сеансов вовремя. Я уже говорил с тобой по хорошему об этом несколько раз перед этим, но, видимо, никакого толка из этого не вышло. Теперь же повторяю первый и последний раз: если ты живо не уходишь отсюда, когда я даю понять, что сеанс окончен, то можешь валить прямиком к любому другому терапевту. И это также касается твоих телефонных звонков и прочих надоедливых выходок в том числе. Если я ещё хоть раз от тебя получу хоть один бессмысленный звонок снова, особенно когда говорю, что я занят и не могу с тобой сейчас говорить - это будет концом наших взаимоотношений. Думаешь, я шутки шучу? С меня хватит твоей чушатины, и мне так кажется, я довольно любезно с тобой обращался всё это время. Но всему есть свой предел! Или, с этих пор, ты проявляешь ко мне и моему труду хоть какое-то заметное уважение, или может валить отсюда к чёрту искать себе другого психолога. Если хочешь, я буду рад порекомендовать тебя кое-кого прямо сейчас".

Пациентка, с жутко шокированным видом, немедленно присмирела и с извинениями ушла. С тех пор, на протяжении нескольких месяцев, у меня с ней не было проблем. Во время этого периода она также ощутимо пошла на поправку, впервые за всю свою длительную историю психотерапии. Она в какой-то момент начала исподволь соскальзывать обратно к своему негативному поведению в мой адрес; и, посмотрев на это всего пару-тройку сеансов, я снова показал ей что почём, прямо промеж ушей, и сообщил ей, что по прежнему готов прекратить с ней видеться далее, если она не изменит свою манеру сейчас же. Она быстро стала вновь куда более учтивой; и с тех пор у меня практически не было с ней подобных трудностей, и у неё даже вышло достичь ещё больших улучшений.

В двух иных случаях, с пациентами-мужчинами, я сообщил каждому, после всего нескольких сеансов: "Так-так, давайте завязывать с глупостями. Вы мне подсовываете очевидную пачку уловок и вранья, и такими темпами мы не придём абсолютно ни к чему. Если вы хотите продолжать издеваться сами над собой и воздерживаться от попыток что-то действительно менять к лучшему, это ваше дело. А моё дело - помогать людям добиваться реальных улучшений, и я не намерен тратить время на тех, кто устраивает мне кучу проблем из ничего. Итак, вы или заканчиваете с этим, или дальше томитесь в своих собственных проклятых неврозах до конца дней. Что решите?". В обоих подобных случаях мои пациенты сумели произвести ощутимые перемены в своём отношении ко мне, к терапии и к самим себе.

Я уверен, следовательно, что рассудительный и смелый терапевт, нежели пассивно принимать негативизм и инертность от своих пациентов - часто может использовать своевременную и чётко выверенную речь, иногда даже весьма крепкую, чтобы помочь им вырваться из своей злобности и летаргии. Я нашёл использование с умом подобранных ругательств, в особенности с определённым классом пациентов, довольно эффективным в этой связи. Если пациент говорит мне: "Знаете, у меня просто не было настроения выполнять домашнее задание, что вы мне дали, и мне вообще не понравилось, что вы мне его назначили, так что я просто забыл об этом" - я редко отражаю ему, в недирективной манере: "То есть вам не понравилось это задание, и вы испытали негативные чувства ко мне за то, что я его задал?". И часто мне не приходит в голову говорить, в санкционированной психоаналитической манере: "Что такого в этом задании и во мне, что вам не понравилось?"

Скорее всего, я выскажусь так: "Так значит у вас не было настроения для выполнения задания. Круто! Ну, вам бы, чёрт возьми, лучше всё равно его сделать, если вы хотите побороть ту ересь, что продолжаете себе твердить. А если вам не нравлюсь я за то, что такое задание прописываю - ну, да мне насрать, нравлюсь я вам или нет. Мы здесь не для того, чтобы разыгрывать влюблённых голубков - и через это приносить вам немедленное удовольствие, лишь бы только не работать над улучшениями - но для того, чтобы убедить вас, что если только вы не поднимите свою задницу и не выполните то задание, что мы вместе с вами обсудили, а также множество ему подобных, вы так и будете тушиться в собственному невротическому соку вовеки вечные. Итак, когда вы собираетесь кончать с этим дерьмом и сделать уже что-то, чтобы помочь себе?"

С подобным родом крайне активно-директивного, "непоглаживающего" подхода я часто нахожу, что могу запустить негативистки настроенных и инертных людей в сторону самоисцеления, тогда как пассивная и недирективная "бережная" техника всего лишь могла бы поощрить их продолжать свои пораженческие и поражающие тенденции до бесконечности.

Я также обнаружил, в ходе рационально-эмотивных психотерапевтических занятий, что настойчивая активность терапевта чаще всего окупается. Этого опять же следует ожидать по теоретически ясным основаниям: так как, если расстройства людей в основном состоят из иррациональных высказываний, что они приобрели в раннем возрасте и продолжают повторять себе с тех пор - совершенно логично, что столь настойчиво полируемые индоктринации потребуют значительного объёма, так скажем, настойчивой "располировки". Это выглядит верным для большинства приобретённых привычек: как только они характерно перевыучены, тогда, даже если они ведут к нежелательным результатам - от них всё равно трудно отказаться и выучить альтернативные привычки; и таким образом обусловленный человек должен продолжать и продолжать упорно разучиваться и переучиваться.

Рациональный терапевт, следовательно, зачастую продолжает расспрашивать, оспаривать и переубеждать своих пациентов, пока они не будут готовы отказаться от своих дисфункциональных стереотипов - в кои-то веки! - и заменить их на более функциональную философию и поведение. Если у терапевта не выходит настоять в этом плане, то пациент часто сбегает обратно в свои старые укромные места, и отказывается каким-либо образом "выкуриваться" из своего невроза.

В одном затруднительном случае я занимался с весьма интеллигентной юной учительницей, которая страдала от мочеполовых и проктологических симптомов, которые по всей видимости тесно были связаны с её сексуальными проблемами, но она терпеть не могла обсуждать эти интимные вопросы и, вопреки некоторым попыткам с моей стороны, оставалась исключительно смутной насчёт своей половой жизни. Она, в частности, настаивала, что никогда не мастурбировала и не испытывала никакой вины в отношении мастурбации. У меня были сильные сомнения на сей счёт, но никакой дополнительной информации при помощи повторного расспроса я получить не смог.

Явно чувствуя, что пациентка определённо сопротивляется, я решился на ещё более слаженную лобовую атаку. Вопреки её заверениям, что она никогда в жизни не мастурбировала, я форсировал этот вопрос и спросил у неё, знает ли она, в чём заключается женщина мастурбация. Она выглядела сконфуженной, так что я сказал:

"Мастурбация у женщина обычно непохожа на то, что обычно подразумевается в так называемых грязных шутках или разговорных намёках. Вы в курсе, как это происходит на самом деле?

Она заметно заволновалась и наконец выпалила: "Ну, я никогда не пользовалась свечкой или чем-то подобным"

"Не сомневаюсь, что так, - продолжил я, "но мастурбация у женщин крайне редко состоит в использовании свечки или чего-то подобного. Из чего она состоит - так это из применения некого рода трения, например, при помощи рук, внешних половых органов или клитора. Вы когда-нибудь занимались чем-нибудь похожим на это? Я практически уверен, что да, так как большинство девушек занимаются раньше или позже. Может быть, вы сжимали свои бёдра, или тёрлись о мебель, или что-то ещё в том же духе. Не припоминаете сейчас?"

Моя пациентка внезапно яростно покраснела и полностью онемела почти на десять минут. После чего, медленно и при моём непрерывном подбадривании, она сообщила, что мастурбировала годами. Ей затем было легко показать, что она знала, чем занимается, всё это время, но отказывалась признавать этот факт, прикидываясь, что мастурбация заключается только в помещении различных объектов в вагину. Это значило, что ей приходилось испытывать чрезвычайную вину, продолжая мастурбировать; и что её вина была, по крайней мере отчасти, причиной её урологических и иных медицинских симптомов. Пациентка быстро это приняла и не торопясь начала идти к выздоровлению, тогда как прежде мы не могли добиться практически никаких улучшений.

Во многих прочих случаях работы в РЭПТ я также находил, что настойчивость весьма рентабельна. Когда пациенты настаивали, что не чувствуют ни вину, ни гнев, ни тревогу, я продолжал конфронтировать их, при помощи свидетельств из их собственного поведения, что они скорее всего всё же обманывают себя; и в большинстве случаев они всё же вскоре начинали признавать, что действительно расстроены, но утверждали, что не знают почему, или что вообще ничего не говорят себя особенного, чтобы расстраивать себя.

Я продолжал ещё более неумолимо аргументировать, что они прекрасно знают, что, как и почему, а также какие невротизирующие суждения они транслируют себе. И снова, чем больше упорства я проявлял, тем скорее они обычно приходили к признанию того, что я прав, и что они способны помочь себе куда больше, чем считали поначалу.

Ещё один важный режим активности, часто используемый в рационально-эмотивной психотерапии - это назначение пациентам определённым домашних заданий. Иногда эти задания относительно общие; иногда - вполне конкретные.

В качестве образца предписания распространённого общего задания можем взглянуть на случай 27-летнего мужчины, который был направлен на терапию своей невестой, которая объявила, что он вообще не общается с их общими друзьями, но вместо этого сидит, читая газету или занимаясь какой-то бухгалтерией, когда эти друзья приходили к ним с визитом или наоборот.

Посмотрев на этого молодого человека всего два сеанса, мне стало совершенно ясно, что он был чрезвычайно угнетённым и что он был таким с раннего детства. Его мать была исключительно критична в отношении всего, что он делал; а его отец с безразличием признавал его школьную успеваемость (которая была примечательной), но в остальном не показывал никакого интереса к нему. В результате ужасной обиды на почве своего видения реакций (или их отсутствия) своих родителей, этот парень перестал доверять кому-либо и принялся общаться в полностью поверхностной манере.

На теоретическом уровне, этот пациент смог увидеть, что наверняка регулярно повторял себе утверждения вроде следующих: "Если я стану слишком близок с кем-то, он или они могут меня отвергнуть, как это сделали мои мать и отец; и это было бы чудовищно!" и: "Если я сделаю себя относительно недоступным для людей, и они всё ещё будут принимать меня, то тогда я буду относительно в безопасности с ними, и смогу открываться им больше в будущем".

Пациент не мог заметить, пока что, что в самом деле повторяет себя подобного рода сентенции, но был готов допустить, что очень даже может быть и так. Он, как следствие, получил домашнее задание: а) присматриваться к своим собственным частным пагубным убеждениям каждый раз, когда он замечал себя в любого рода социальном избегании, и б) преднамеренно побуждать себя, в этих эпизодах отступления, вступать в более близкие отношения с другими, прекращая читать свою газету и сообщая всё, что было у него на уме, независимо от того, насколько глупым это могло ему казаться.

Спустя две недели после получения этого задания пациент пришёл на следующий терапевтический сеанс и доложил:

"Я сделал то, что Вы мне предложили сделать"

"Да? И что произошло?"

"Да много всего! Я обнаружил, что это оказалось гораздо труднее, чем мне казалось. Реально тяжело!"

"Но Вы тем не менее сделали?"

"О да. Я продолжил, в каком-то смысле заставляя себя так делать. И это было значительно сложнее, чем я предполагал!"

"А в чём именно была сложность?"

"Прежде всего, начать видеть эти внутренние фразы. Те, что Вы сказали я себе повторяю раз за разом. Сперва я вообще их просто не мог заметить. Мне казалось, что я совершенно ничего себе не говорю. Но каждый раз, как Вы и сказали, когда я замечал, что удаляюсь от общества людей, я спрашивал себя - Так, даже если ты их сейчас не видишь, тут должны быть какие-то мысли и убеждения. Какие они? И наконец я их стал находить. Их было немало! Но все они, судя по всему, говорили об одном и том же"

"О чём же?"

"Что меня, ну, это самое, обязательно отвергнут"

"Если вы заговорите и вступите в беседу с другими, имеете в виду?"

"Да, если я пойду с ними на контакт, то меня отвергнут. И разве это не сущий ужас, если меня отвергают. И что нет вообще никаких причин мне, кхм, идти на подобный риск, чтобы быть отвергнутым в такой жуткой манере".

"Так что для Вас будет куда лучше заткнуться и не рисковать?"

"Да, так что было бы мне неплохо захлопнуть варежку и оставаться у себя в уголке, подальше от других"

"То есть Вы это заметили?"

"О, да! Я определённо заметил, что именно так с собой и говорю. Множество раз на протяжении недели"

"А выполнили ли Вы вторую часть задания?"

"Пойти и заставить себя высказываться и самовыражаться?"

"Да, эту самую"

"Это было ещё хуже. Было действительно трудно. Куда труднее, опять же, чем я того ожидал. Но я сделал это"

"И..?"

"О, вовсе недурно. Я так заговаривал несколько раз; больше, чем вообще когда-либо помню. Некоторые люди были очень удивлены. Филлисы очень удивились тоже. Но я высказывался. И знаете что?"

"Что же?"

"Мне даже пару раз понравилось!"

"Вам понравилось выражать свои мысли?"

"Да. Слотсы один раз там были, у Филлисов. И они беседовали об ООН и политических вопросах, в которых я на самом деле не особенно разбираюсь, потому что, наверное, мне так кажется я на самом деле избегал особо погружаться в такие вещи раньше, думая, что всё равно бы слишком боялся об этом говорить. Ну, в любом случае, они болтали об этих новостях из газет, и у меня возникла идея насчёт того, что мне бы хотелось сказать, но я смог заметить, что по своему обыкновению собрался набрать в рот воды и молчать, из страха, что все они посмотрят на меня как на сумасшедшего, не понимая, о чём я вообще. Но вместо этого я себе сказал - Вот он мой шанс сделать рывок и выполнить ещё мою домашку! И я решительно высказался, вставив свои пять копеек, и все взглянули на меня - и я даже не знаю, каково им было это услышать, хотя никто, видимо, особенно не возражал. Но так или иначе я знал, что во всяком случае выразил что хотел, и это было что-то"

"И как Вы себя чувствовали, выразив себя таким образом?"

"Замечательно! Я не припомню, когда последний раз чувствовал себя так. Это было, ну, просто отлично - хорошо, в общем. Это было действительно нечто! Но это было так трудно, я почти соскочил. И ещё пару раз на той неделе мне снова пришлось себя заставлять. Но я сделал, и был этому рад!"

"Так получается, Ваши домашние задания окупились?"

"Да-да, ещё как"

В пределах следующих нескольких недель этот пациент, в основном благодаря выполнению своих самостоятельных заданий, стал несколько менее социально закрепощённым и смог выражать свои мысли и чувства свободнее, чем когда-либо позволял себе ранее. Чрезвычайно сомнительно, что без подобного рода домашних заданий он бы сумел достичь такого прогресса так оперативно.

В ещё одном случае я предложил несколько более специфичное задание 20-летней девушке, которая недавно вышла замуж и испытывала ощутимые трудности в проявлении позитивных чувств к своей свекрови. Её собственные мать и отец никогда не демонстрировали особенной нежности к ней, и она всегда обращалась к ним, с ранних лет, как к "Джеку" и "Барбаре", нежели к "Папе" и "Маме". Но её свекровь, которая ей лично была симпатична, и с которой ей бы хотелось иметь доверительные отношения, была очень сентиментальной женщиной в этом смысле, её кривило каждый раз, когда пациентка называла её "Миссис Стин" или "Мэрион" - очевидно, она бы предпочла, чтобы та называла её "Мама".

Проблемой пациентки было то, что она не "чувствовала" уместным называть свою свекровь "мамой", и ей казалось, что она была бы лицемеркой, если бы делала так лишь ради сохранения хороших отношений с ней. Я показал ей, впрочем, что она просто не рассматривала дело с точки зрения свекрови, и что в некотором смысле надменно видела эту женщину как ведущую себя "как ребёнок".

Если бы она объективно и непредосудительно приняла свою свекровь, я сообщил ей, она бы здорово помогла себе, своему мужу и его родителям, а также получила бы результаты, которых желала сама; и, при помощи такого сорта "смиренного" отношения, ей бы не составляло труда называть свою свекровь "мамой" вместо "миссис Стин".

Пациентка теоретически приняла этот взгляд, но всё ещё испытывала большие трудности в том, чтобы думать о своей свекрови и обращаться к ней как к "маме". Вследствие чего я задал ей конкретное задание звонить этой женщине ежедневно на протяжении двух недель и начинать разговор с "Привет, мама", а также заставлять себя вставить в беседу ещё около двух-трёх "мам", пока они не положат трубку. Она неохотно сказала, что попробует так сделать, хотя всё ещё ощущала дискомфорт и некоторое "лицемерие" на сей счёт. После того, как этот эксперимент продолжался неделю, я увиделся с пациенткой и спросил, как у неё идут дела с психотерапевтической домашкой.

"Ах да - сказала она - я как раз собиралась Вам об этом рассказать. После того, как я пообщалась со свекровью всего три дня так, как Вы мне указали делать, я заметила, что называть её "мама" было довольно легко. По факту, мне в каком-то смысле понравилось, как это слово звучит. И знаете ещё что? Я даже стала им пользоваться со своей собственной матерью тоже! И ей, вроде бы, нравится!"

"То есть теперь у Вас две "мамы" по цене одной!"

"Ага. И, как Вы и предсказывали, я стала гораздо ближе со своей свекровью. И со своей мамой тоже! Можно сказать, почти в один миг, правда?"

"Именно так, да. Чувство близости довольно скоро следует за действиями и словами. Это то, на что указывал Стендаль по поводу любви, больше уже ста лет назад: что если вы ведёте себя, словно бы влюблены в другого, вы очень скоро так себя и почувствуете. Это то, что происходит со многими из наших чувств: после того, как мы их воплощаем в действия, мы начинаем переживать их весьма глубоко"

"Ровно так в моём случае и сработало. И я очень рада, что так вышло и что я продолжила делать свою домашку добросовестно. Я никогда раньше не думала, что в психотерапии вернусь обратно в школу, но именно таким образом, похоже, всё и получилось"

"Как, наверное, и должно быть, имея в виду, что эффективная психотерапия и перевоспитание это практически синонимы"

Таковы несколько типичных обстоятельств из многих, когда крайне активно-директивные методы, включая общие или частные домашние задания, применяются в рационально-эмотивной психотерапии. Тогда как иные школы терапии, вроде гештальт-терапии среди прочих, иногда используют несколько похожие техники, в РЭТ они проводятся на прочном теоретическом базисе, составляющем неотъемлемую часть обоснования таких приёмов.

Если вербальные И сенсорно-моторные внушения внушительно обучают людей мыслить иррационально и переживать помешательства, то аналогичный род двуствольных контрвнушений должен быть наиболее полезным способом реорганизации мышления и переживания.

Энергичное вербальное переосмысление обычно приводит к изменению моторного поведения; и настойчиво перестраиваемая сенсо-моторная активность обыкновенно приводит к идеаторным изменениям. Но скорейшие и наиболее основательные модификации поведения будут следовать из сочетания вербальной и сенсорно-моторной атаки на старые, дисфункциональные способы мышления-действия (Израели, 1962; Марти-Ибанез, 1960; Пермяк, 1962)