Оставшуюся неделю лечения прекрасная половина семейства Солнцевых провела с пользой не только для тела, но и для ума. С телом все было понятно. Как и обещал Сергей Сергеевич, лечение проходило гладко и не вызывало практически никакого дискомфорта у Даши. Разве что иной раз подташнивало с утра. Пустой, истосковавшийся по оладьям желудок миленькой девочки с рыжими косичками слегка капризничал, ворочаясь и подташнивая ровно до того момента, пока его не покормят. Но завтрак, маленьким ежедневным праздником врывавшийся в Дашину жизнь, успокаивал непоседу и тошнотика. Ровно до обеда.
Однако, к величайшему Дашиному несчастью, мама, отошедшая от первого шока больничного пребывания, вспомнила про уроки. Ну какие уроки могут быть в больнице?! КАКИЕ?! Ведь если человек болен, его лечат. Лечат всякими пилюлями, уколами (бр-р), процедурами. И не мучают уроками!
Но мама была непреклонна. Словно бы сговорившись со всеми врачами и медсёстрами, вторившими ей, мама постоянно требовала выполнения учебной программы. Даже бабушка Дуся, добрая бабушка Дуся тёплым бабушкиным голосом вещала про свет учения. С самого утра мама зудела никак не меньше, чем капризный желудок, настаивая на выполнении, ладно бы домашнего, так ещё и классного задания по математике! Ну просто издевательство! Конец учебного года! Скоро каникулы, которые ещё неизвестно где и как пройдут. Где свобода?! СВО-БО-ДУ!!!
Но свобода, будучи дамой безвольной, тихо пасовала перед напором заботливой и строгой Ольги Борисовны, прячась между тетрадками и учебниками. И, конечно же, излюбленным убежищем этой безвольности был учебник по математике, который Даша без слез открывать не могла.
А Растеряшка! Эта милая феечка-предательница, верная подружка и прекрасный гид в мир удивительных сновидений, едва услышав Дашины жалобы на ущемление детской свободы, взялась за обучение. Ночью! Во сне! Как раз там, куда мама никак не могла добраться! Просто катастрофа!
Феечка живо соорудила школьную доску и парту, вконец испоганив прекрасный вид белой белости, и принялась раскрывать удивительные секреты необычайной магии цифр. А-а! Матёха!!!
Надо отдать должное педагогическим способностям удивительно красивой, миниатюрной девушки, взявшейся за преподавание такого нелёгкого предмета, как математика. В отличие от зубодробительных уроков Беллы Львовны, школьной училки, уроки математики милой феечки проходили в крайне весёлой обстановке. Скучные цифры и знаки, старательно выводимые мастером изобразительного искусства, мсье Карандашиком, едва появившись на доске, начинали жить самой полноценной жизнью.
Все цифры: и тощая единица, и горбатая семёрка, и фигуристая дама-восьмёрка, тут же объявили бойкот пузатому зазнайке-нулю. Однако быстро смекнув, что без нуля дело дальше круглолицей девятки не пойдёт, цифры помирились и начали весело складываться, вычитаться, умножаться и делиться. Получалась довольно интересная игра. Умелец Карандашик, играя на стороне плюсов и умножений, строил удивительные конструкции из цифр, а Растеряшка - «отнималка» и «делилка» - всё время норовила найти брешь в крепких конструкциях мсье Карандашика. И дворец, увенчанный гордой единицей, тут же рассыпался, как карточный домик, стоило Растеряшке взмахнуть минусом.
Такая математика очень нравилась Даше. Даша охотно включалась в игру, перебегая из лагеря «прибавителей» в лагерь «убавителей» и пробуя себя в разных ипостасях. Оказывается, что даже математические сны, которые должны быть на редкость скучными и занудными, могут быть весьма и весьма прикольными, если ими хороводит неутомимая Растеряшка.
А Феечка, всякий раз возвращаясь к стойке после математической ночи, гордым и довольным взглядом смотрела на своих коллег. Изнутри её просто распирало это необычайное чувство, грозясь вот-вот «лопнуть» миниатюрную девушку необычайной красоты. Чувство, когда ты кому-то очень-очень нужен! Когда кто-то тебя очень-очень любит. Не за что-то такое, нет. Просто так.
***
Светлый последнее время носился с каким-то заговорщицким видом. Едва отработав очередного клиента, он скорым шагом куда-то убегал, возвращаясь то с улыбкой на лице, то с озабоченностью во взгляде. Ох, уж этот Светлый! Вечно он что-то намутит, накрутит и напридумывает! Лишь бы не во вред.
В один из таких возвратов Светлый, старательно пряча глаза от всевидящего Рыжего, тихонько подкрался к Сухому.
– Идём, – шепнул он.
– Куда? – недоумевая, громко спросил его Сухой.
– Т-с-с-с! Тихо! Идём.
– Что ты опять намутил, хитрозадая, волосатая морда?!
– Да чего ты орёшь, как резаный?! Сейчас этот, – и он указал на подозрительно прогуливавшегося Рыжего, подозрительно курившего очень подозрительную сигарету, – всю контору спалит!
– Ладно, идём, – согласился Сухой, и двое заговорщиков очень шпионским шагом проследовали в маленький кабинетик, находившийся в отдалённой части коридора.
Светлый накрепко запер дверь, для уверенности подёргав пару раз и, облегчённо выдохнув, достал из-под полы пиджака квадратную бутылку с темным прозрачным содержимым.
– Вот! – презентовал он Сухому тайный сосуд, аккуратно поставив его на стол.
– Чё это? «Bacardi»?
– Контрабас! – похвастался Светлый.
– Лучше бы гитару принёс, – равнодушно сказал Сухой, с подозрением открутил винтовую крышку на бутылке и нюхнул содержимое. – Духи чоли?
– Какие духи?! Ром!
– Ром?! – Сухой тут же повалился на диван от хохота. – Это, ха-ха-ха – ром?! Вот эта, ой, хе-хе, эта, а-ха-ха?!
– Тут написано… – оправдывался Светлый, совсем не понимаю причину внезапного приступа хохота своего коллеги, – я старался…
Отсмеявшись, Сухой поднялся с дивана, по-дружески обнял Светлого и сказал:
– Спасибо тебе, конечно, парень! Но это – не ром! Вот, клянусь моим шефом, не ром! Это девочкам больше подойдёт. Или… – задумался Сухой, – а презентуй-ка ты его нашему упитанному другу. Ему всё равно, что лакать. Он рад будет. Глядишь, шняжки какие из-под него поимеешь.
– Не ром? – голосом, полным разочарования, спросил Светлый.
– Нет, парень, не ром, – с улыбкой ответил Сухой. – Ром старины Сью – это такая дрянь, которая горит без огня, стоит её только пролить. Эту штуку не спутаешь ни с чем. Это то, что было когда-то и уже никогда не вернётся. Не обижайся, дружище!
– Да я и не обижаюсь, – обиженно ответил Светлый, – просто хотел сделать тебе приятное…
– Ты мне лучше чаю своего сваргань! – предложил альтернативу Сухой. – И не обижайся. Обижаться на своего крестного не положено.
– Крестного?! – собиравшийся за чаем Светлый аж застыл в движении.
– Ага! Хрен бы ты тут рассекал, если бы я тогда пушистого не подбил!
– Спасибо! – Светлый покорно кивнул, вспомнив дела давно минувших дней.
– Не мне, нашему рыжеволосому коллеге спасибо скажешь. Его идея была.
– Даже так?
– Даже так. Вот ты ему это пойло и подари. Раздобришь старичка. А с меня... – нотки грусти и усталости промелькнули в словах Сухого. – С меня и чаю хватит. Давай, дуй за чаем, пока я воспоминаниями занят. А то, знаешь ли, забываться стало, голова уже не та.
Светлый живо выскочил из кабинета.
Через каких-то пять-семь минут на маленьком столике стоял парующий заварничек, пара чашечек, блюдце с печеньями и плошка с мёдом.
Сухой налил немного чаю в чашечку и продолжил свой скорбный рассказ:
– Мы шли прямиком в задницу Дьявола. Капитан Лаки нервно сжимал руку в кулак, глядя в тёмную даль. Чёртовы звезды вместе с проклятой луной скрылись за тучами, погрузив всё вокруг в непроглядный мрак. Лишь контуры скальных берегов с трудом угадывались в этой темноте. Чёрт возьми! Даже при свете дня проход через задницу Дьявола был сопряжён с массой трудностей! Не то, что сейчас, ночью, без парусов и на израненном судне. Мы молча шли вперёд. Поравнявшись с первым островом скалистой гряды, мы все, безо всякой команды, стали молится. Тихо, про себя, крепко сжимая сердце, неистово колотившееся в груди! «Господь не оставит нас! – без умолку повторял малыш Люк. – Господь не оставит нас».
В какой-то момент небо прояснилось, словно бы кто-то крепко дунул, разогнав облака в разные стороны. Море осветилось мириадами звёзд и полной Луной в небе. Дьявол всемогущий! Ты себе не представляешь этого величественного и страшного зрелища! Мы одни в этом проклятом море, зажатые с обеих сторон скалистыми берегами. Это было красиво и страшно.
«Господь услышал наши молитвы! – вскричал малыш Эйбл, указывая на небеса, полные звёзд. – Мы будем спасены! Господь смилостивился над нами и послал нам ясное небо!». Ах, наивный малыш Эйбл! Как же ты ошибался! Это Дьявол, играющий нашими жизнями и жаждущий заполучить наши души, явил взору глупцов своё могущество и величие, осветив наш последний путь! Путь, который мы должны пройти в танце со смертью.
Скоро небо быстро сделалось чёрным, словно кто-то на небесах пролил банку с чернилами. Всё в мгновение ока погрузилось во мрак. Подул страшный ветер и посыпал град. Поднялись волны. «Чёрт, это конец!» – мелькнуло у меня в голове. Я посмотрел на капитана. Я ещё никогда не видел его таким! Капитан стоял и смотрел вперёд взглядом человека, проигравшего в карты собственную жизнь! С полной обречённостью, с убийственной безнадёжностью и смертельной тоской наш счастливчик Лаки смотрел куда-то вдаль. Я посмотрел на него и понял: он смотрит в глаза смерти. Он кружит с ней в безумном танце и пристально смотрит ей в глаза!
Порывом ветра нас бросило в сторону скалы. Старина «Антоний» с грохотом протаранил кормой чёртовы скалы. Потом ещё, ещё, ещё... Чёрт, как же он держался на плаву?! Как не рассыпался от первого же страшного удара, наш старый, добрый «Святой Антоний»?! Он держался, сколько мог, до самого конца сберегая наши никчёмные жизни.
А потом… – Сухой смочил чаем губы, – потом… Я не помню, как меня выбросило за борт. Чёрт возьми, я совершенно не помню, как я, с пробитой башкой оказался на скалистом берегу одного из безжизненных островов. Маленькая прореха в скалистом берегу, буквально пять ярдов.
Я с трудом встал на ноги. Башка чертовски кружилась и болела. Ко всему прочему, я изрядно наглотался воды. Меня крепко вывернуло. Потом ещё. Когда я наконец пришёл в себя, я стал всматриваться в непроглядную даль скалистого острова. Пещера. Чёрт, это пещера! Шатаясь от ветра, под проливным дождём, я побрёл к ней. Всю дорогу меня преследовала одна мысль: «Это – моё последнее пристанище!». «Какого хрена?! – пытался разубедить я себя. – Какого хрена?!».
В пещере я обнаружил ещё двоих своих спасшихся товарищей. Прижавшись к стене, тихо стонал макаронник Манчини, держась за израненную руку, а рядом с ним сидел малыш Эйбл. Чёрт, как же я был рад увидеть живым этого стервеца!
Я присел рядом с ними и попытался раскурить трубку. Я вытряхнул из неё воду и извлёк из кармана кисет с табаком. Ах, этот славный, славный «Гавит с Хогарт»! Даже будучи насквозь мокрым, он благоухал непередаваемым ароматом! Но, чёрт возьми, раскурить мокрый табак совершенно невозможно!
Вскорости к нам присоединились ещё четверо. Угрюмый могильщик Секстон, одноглазый горбун Чак, пухлый добряк Соул и громадина Ларсон. Ларсон тащил в руках обломок бревна, видимо, часть бесславно погибшего «Святого Антония». «Чёрт, парни! Вы выжили в этой адской мясорубке!» – вскричал я, увидев своих товарищей. Мы крепко обнялись, хоть и не были друзьями. Я действительно был очень рад видеть эти мокрые исцарапанные морды! Увы, больше к нам никто не присоединился.
Мы просидели до рассвета в темноте, сырости и холоде, ожидая первые лучи холодного солнца. А на море бушевал шторм. Чёрт возьми, этот адский шторм, это месиво из пенных волн, ледяного дождя и сбивающего с ног ветра, не стихал даже с рассветом. Море неистово бушевало, круша все надежды на спасение ещё кого-то из команды. Нас осталось семеро. Семь продрогших, промокших до нитки парней, которых ждал настоящий ад!
Даже с восходом соваться наружу не было никакого смысла. Адская непогода всё равно не дала бы толком осмотреть остров. Вооружившись ножами, я, малыш Эйбл и Ларсон разделывали огромное бревно, которое громадина швед притащил с собой ночью. Соул занимался рукой стонущего Манчини, а горбун с могильщиком осуществляли короткие вылазки наружу, принося с собой камни для очага. Мы разделали бревно и выложили его воль стены в надежде хоть как-то просушить. Лишь к вечеру некоторые доски просохли, и нам с трудом удалось развести огонь…
Сухой на мгновение замолчал, закрыв глаза и расплывшись в улыбке-оскале.
– А-а! – довольно протянул он, вернувшись после небольшой паузы. – Парень! Огонь – это нечто! Мы разожгли костёр и сидели вокруг, как семеро идиотов, уставившись на слабые языки пламени! Так прошла первая ночь.
К утру дождь немного стих. Мы с малышом Эйблом предприняли попытку обойти этот проклятый остров, пока остальные занимались сборами обломков, выносимых на берег морем. Чёрт возьми! Это было самое пустынное место из всех мест, где я бывал! Небольшой скалистый остров, на котором даже птицы не отваживались гнездиться! Чёртово пристанище! Ни растений, ни животных! Пустота!
Наверху одной из скал я нашёл несколько пучков отвратительной на вид травы. Голодные кишки скручивались в узел, сгибая меня пополам, и я решил попробовать эту дрянь. Пожалуй, трусы уродины Молли, эти штопанные паруса, которые она вывешивала перед домом по воскресеньям, были бы куда приятнее на вкус! Прожевать эту мерзость было практически невозможно, словно жуёшь медную проволоку. Жёсткая, горькая, мерзко пахнущая гадость! Нам с малышом Эйблом стало понятно: еды на острове не найти. Равно, как и ничего другого, что могло бы пригодиться нам. Оставалось надеяться только на море. Вымокшие, голодные и уставшие, мы вернулись к пещере…
Сухой, будучи под влиянием эмоций рассказа, быстро схватил с блюдца одну печенюшку и целиком отправил её в рот.
– Как оказалось, парни не теряли зря времени. Почти половина пространства пещеры была занята останками нашего некогда величественного «Святого Антония». А макаронник Манчини, невзирая на поломанную руку, скоблил до блеска где-то найденный проржавевший котелок. Чёрт, у нас были дрова, вокруг была уйма пресной воды в лужах от непрекращающегося дождя и у нас было убежище! Не всё так плохо, как могло оказаться! Оставалось только решить вопрос с едой…
Очередная печенюшка живо отправилась в угловатый, тонкогубый, острозубый рот.
– На третий день пребывания мы решили попробовать добыть моллюсков, которые обычно гроздьями висели у подножия скал. Но, чёрт возьми, море было очень неспокойно! Волны отчаянно били в скалистый берег, грозясь размозжить башку любому, кто попадёт в эти адские жернова! Первым на вылазку в море отважился малыш Эйбл.
С маленького пляжа, куда меня выбросило на берег, под скалы никак нельзя было добраться. Вода закручивалась в смертоносные водовороты, увлекая за собой в бушующее море всё, что туда попадало. Единственной возможностью был спуск на верёвке с небольшого уступа, возвышавшегося над морем на каких-нибудь десяток футов. Волны то и дело захлёстывали этот уступ, грозясь смыть любого, кто на нём стоит, но гигант Ларсон, весивший, пожалуй, как породистый бык, без труда мог противостоять воде.
Мы сбросили с себя куртки и связали их вместе, одним концом обвязав наш импровизированный канат вокруг Эйбла. На другом конце, стоял Ларсон, крепко держа в руках связку и потихоньку опуская малыша Эйбла в бушующее море.
Малыш Эйбл раз за разом скрывался под бушующей водой. Раз за разом. Вконец наглотавшись морской воды, он подал знак вытаскивать его наверх. Мы все были в нетерпении. И наши ожидания оправдались с лихвой! Уставший, вымокший и порядком продрогший малыш Эйбл достал из-за пазухи несколько горстей мерзких на вид улиток. Жратва!
Ловко орудуя одной рукой, Манчини живо разделывал этих мерзких тварей и бросал их в котелок с кипящей водой…
Если ты думаешь, парень, что это блюдо было сродни устрицам, которых подают к обеду знатным лордам – ты жестоко ошибаешься! Отвратительные на вид моллюски раскипались без остатка, окрашивая воду в серо-коричневый цвет, и испускали сладковатый мерзкий запах. Но, чёрт возьми, это была еда! Передавая друг другу раскалённый на огне котелок, мы отхлёбывали эту мерзкую субстанцию, отправляя прямиком в желудок то, что при иных обстоятельствах вылили бы безо всякой жалости. Клянусь тебе, это отвратительное блюдо тогда было вкуснее всего на свете! И мы с жадностью пили горячий бульон, утоляя зверский голод.
День за днём малыш Эйбл опускался в море, добывая нам пропитание. Когда он уставал, сменял его я. Так мы и ныряли, вверяя свои никчёмные жизни связке из курток, которую крепко держал громадина Ларсон. Без сомнений, несколько горстей отвратных улиток для семерых здоровых мужиков, закалённых морем, нельзя было назвать едой. Но, чёрт возьми, это хоть что-то! Хоть что-то…
Сухой налил из заварника чаю и мигом осушил до дна маленькую чашечку.
– Спустя три недели к нам заявился посетитель. Точнее посетительница. Её величество Смерть! – последнее слово Сухой буквально прорычал, отчаянно выпучив глаза. – Ей стало скучно дожидаться, когда мы все, один за одним передохнем от голода и холода на этом проклятом острове. Она решила порезвиться…
Словно какая-то безумная сила, бушевавшая внутри, стала сжимать Сухого в крепкий, жилистый кулак. Сидя на диване, Сухой с каждым словом съёживался и ощетинивался, как загнанный в угол дикий зверь перед лицом самой смерти.
– Спустя три недели после нашей, чёрт возьми, высадки на этом проклятом острове, случилось несчастье с малышом Эйблом, – продолжал страшным голосом Сухой. – Могучий Ларсон крепко держал связку, пока малыш добывал еду под водой. Но в это утро по велению проклятой старухи один из узлов связки лопнул, отдав нырнувшего Эйбла на откуп неспокойному морю. Несчастный парень отчаянно барахтался в пенной воде, гонимый быстрыми волнами прямо на скалы. Волны с силой ударяли беспомощного малыша об острые берега проклятого острова, нанося бедняге страшные увечья! Увалившись на уступ и свесившись над морем, Ларсон спустил остаток связки бедняге в надежде на то, что малыш ухватится за конец. Раз за разом Эйбл пытался удержаться на этой смертоносной связке, но коварные волны разжимали его слабеющие руки, вновь и вновь ударяя о скалистый уступ.
Наконец Ларсон вытянул из моря державшегося из последних сил малыша. Дьявол всемогущий! Душераздирающее зрелище предстало перед нами! Весь истерзанный, залитый кровью, Эйбл беспомощно лежал на скалистом берегу и стонал от боли! Разбитая голова, ободранные руки и-и… И кусок плоти, огромный кусок вырванной из ноги плоти, болтавшийся на полоске кожи. Малыш Эйбл истекал кровью.
Мы быстро втащили беднягу в пещеру. Я тут же сорвал с себя шарф и накрепко привязал кусок мяса к ноге малыша. Сколь бы крепко я не затягивал шарф на ноге Эйбла, кровь хлестала сквозь него. Мне стало страшно.
Вечером мы скорбно сидели у слабого огня и слушали стоны умирающего парня. Чёрт возьми, лучше бы он умер этой ночью от потери крови! Но эта костлявая сука оттягивала неизбежный конец, ждавший израненного малыша Эйбла. Всю ночь бедняга стонал от боли, разрывая моё сердце!
Глядя на малыша Эйбла, могильщик Секстон придвинулся ко мне и прохрипел мне прямо на ухо: «Этот парень – не жилец!». Он сказал это, намекая на то, что стоило бы оборвать страдания обречённого на смерть парня, вонзив тому нож в сердце. Чёрт возьми, как он был прав! Но в тот момент я и слышать об этом не мог! Я выхватил нож и, приставив его к горлу Секстона, сказал: «Только попробуй!». Секстон усмехнулся, брезгливо отодвинул нож от своей шеи и, отворачиваясь от меня, бросил: «Очень скоро ты сам этого захочешь!».
К утру малыш Эйбл забылся в бредовом сне. Но очень ненадолго. Вскоре он пришёл в себя и, изнемогая от боли, простонал: «Отрежь мне ногу!». «Что ты несёшь, безумец?!» – закричал я в ответ. Но он был непреклонен в своём желании. «Джеймс! Умоляю тебя! Отрежь мне эту проклятую ногу! Я больше не могу терпеть!». Я срезал с повреждённой ноги его истрёпанные штаны. Нога была в ужасном состоянии. Она распухла и жутко воняла. Чёрт, он был прав! Нога, его собственная нога тянула его в могилу.
Я прокалил его на костре. Затем я дал в зубы малышу Эйблу деревянную палку, которую он крепко закусил. Мои руки дрожали! Я весь дрожал…
Сухой стал содрогаться в мелкой дрожи, то сжимая руки в кулак, то разжимая их.
– Я стал резать плоть выше колена. Чёрт, парень, ты когда-нибудь отрезал ногу тупым ножом своему ещё живому другу?! – внезапно спросил он у Светлого, глядя тому в глаза.
Светлый в страхе отрицательно замотал головой.
– Я резал плоть орущему от боли малышу Эйблу! Он орал так, что заглушал даже шум бушующего моря! Он раскусил деревянную палку и теперь от неистовой боли крошил зубы друг об друга! Я упёрся ножом в кость. Размахнувшись, я ударил рукоятью ножа по кости малыша Эйбла, надеясь быстро сломать её. Чёрт возьми, как же крепок был это парень! Кость устояла, спружинив. Послышался жуткий скрежет. Малыш Эйбл от боли раскрошил зубы, и теперь его рот заливала кровь…
Дрожащий Сухой взял с блюдца печенье и зажал его в руке.
– Я снова ударил, что было силы. Чёрт, в былые времена я ломал людям кости, как спички! – и он крепко сжал в руке печенье, тут же обратив в пыль беззащитную выпечку. – А сейчас… Я был слаб и голоден, мои силы, силы железного кулака покинули меня! Кость вновь устояла. Лишь с третьего раза мне удалось сломать эту чёртову кость!
Затем я взял головешку из костра и с силой прислонил её к кровоточащей ране. Туда, где когда-то была нога. Такого страшного крика я не слыхал даже в аду! Я больше не мог вынести этого и вышел вон из пещеры! Я стоял под проливным дождём и рыдал, как девчонка! А внутри, захлёбываясь кровью и погибая от боли, умирал мой друг, славный Люк Эйбл…
Сухой обхватил голову руками и замолчал.
Продолжение следует...
Автор: Руслан Ковальчук
Источник: https://litclubbs.ru/articles/46934-glava-12-prokljatyi-ostrov.html
Содержание:
- Глава 4. Первое знакомство
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Читайте также:
