Существует большой соблазн встать на сторону насильника. Все, о чем насильник просит – ничего не делать. Он взывает к всеобщему желанию не видеть зла, не слышать зла, не говорить зла. А вот жертва, с другой стороны, просит разделить бремя боли. Жертва требует действия, участия, вспоминания.
Лео Эйтингер, психиатр, который проводил исследования среди выживших в нацистских концлагерях, описывает этот жестокий конфликт интересов между жертвой и наблюдателем: «Война и жертвы – это то, о чем общество хочет забыть. Завеса забвения накидывается на все болезненное и неприятное. Мы лицом к лицу сталкиваемся с двумя сторонами – на одной стороне жертвы, которые хотели бы забыть, но не могут, а на другой стороне все люди с очень сильным, часто неосознанным мотивом и желанием забыть, в котором они преуспевают. Этот контраст… очень часто очень болезненный для обеих сторон. Более слабая сторона… остается в проигрыше в этом молчаливом и неравном диалоге».
Чтобы избежать ответственности за свои преступления насильник делает все, что в его власти, чтобы поощрять забывание. Секретность и молчание – это первая линия защиты насильника. Если секретность терпит неудачу, то насильник старается подорвать доверие к своей жертве. Если ему не удастся заставить ее замолчать, то он старается гарантировать, что никто не будет ее слушать. Ради этого он предъявляет впечатляющую батарею аргументов, начиная от самого грубого отрицания до изощренных и красноречивых рационализаций.
После каждого ужасного деяния можно ожидать одни и те же предсказуемые оправдания: этого никогда не было, жертва лжет, жертва преувеличивает, жертва сама напросилась, и в любом случае давно пора оставить прошлое в прошлом и жить дальше. И чем больше власти у насильника, тем больше его прерогатива называть и определять реальность, и тем больше господствуют его аргументы. Если наблюдатели сталкиваются с аргументами насильника в изоляции, то перед ними практически невозможно устоять. Без поддерживающей социальной обстановки наблюдатели, как правило, поддаются соблазну отвести взгляд.
Так происходит, даже если жертвы – идеализированные и ценимые члены общества. Солдат, прошедших через войну, могут считать героями, но даже они горько жалуются, что никто не хочет слышать настоящую правду о войне. Но если жертвы – это изначально те, кого обесценивают (женщины, дети), то они могут обнаружить, что самые травматичные события их жизни происходят за границами социально подтвержденной реальности. Опыт жертвы становится полностью неназываемым.
Исследования психологической травмы должны постоянно сопротивляться этой тенденции дискредитировать жертву или сделать ее невидимой. На протяжении всей истории этой области не умолкали бурные дебаты о том, достойны ли пациентки с посттравматическими расстройствами помощи и уважения или презрения, действительно ли они страдают или это симуляция, их истории правдивые или ложные, и если ложные, то они их вообразили или целенаправленно сфабриковали.
Несмотря на обширную научную литературу, документирующую феномен психологической травмы, дебаты все еще сводятся к этому базовому вопросу о том, можно ли считать этот феномен достойным доверия и реальным.
Подвергается сомнению не только авторитет пациенток, но и исследовательниц посттравматических расстройств. Клинические специалистки и специалисты, которые слишком долго и слишком внимательно слушают травмированных пациенток часто сталкиваются с подозрительностью коллег, как будто они запятнаны этим контактом. Исследовательницы, которые слишком долго занимаются этим направлением, выходя за рамки общепринятых представлений, часто подвергаются профессиональной изоляции.
Для того, чтобы удержать травматическую реальность в сознании, нужен социальный контекст, который подтверждает реальность жертвы и защищает ее, и в котором жертвы и свидетели формируют альянс. На личном уровне этот контекст обеспечивают дружеские, любовные и семейные поддерживающие отношения. На уровне общества в целом такой социальный контекст создают политические движения, которые возвращают голос лишенным власти.
(Из книги Джудит Герман «Trauma and Recovery»)
Анна Лавьер, семейный психолог Профессиональная психологическая помощь в ситуации личного и семейного кризиса
