КТО скажет, сколько было их у нас в военное лихолетье, жен солдатских? Миллионы, многие миллионы. И выше сил человеческих свершенный ими подвиг. В памяти народной жить ему вечно. Они оставались опорой семьи, ее кормильцами. Они брались за самое трудное, непривычное мужское дело. Вдали от полей сражений они сражались, добывали победу, терпя неимоверные невзгоды и лишения. Нет числа тяготам, которые война взваливала на женские плечи. Но могло ли быть что-нибудь неодолимее и горше чем тревожная дума, от которой стыло сердце, дума, не покидавшая ни днем, ни ночью: жив ли? цел ли? дождусь ли его? Сколько надежд рушилось каждый день, когда почта приносила безмерную скорбь, непоправимое горе, как говорили тогда, «похоронку»!
Двор Евдокии Нектовой почтальон обходил долго, очень долго. Не было от мужа никаких вестей. Но вот однажды разносчица писем остановилась нерешительно у ворот. В руках у нее был солдатский треугольник.
— Мне? — кинулась к ней Дуся.
— Почерк Пронин. Его рука. Только пишет не тебе, а дяде.
— Покажи, прошу тебя.
— Показать покажу, а читать не дам. Не положено.
И все-таки умолила ее Дуся. Пробежала первые строчки и прислонилась к воротам, чтобы устоять: «Пишу тебе, дядя, из госпиталя. Отняли у меня обе ноги. Кому я теперь нужен?..»
...Зимний путь, да еще на лошадях из Оренбурга до Казанки, где живут Нектовы, был долог и нелегок. Морозной ночью постучалась в двери их дома. Это были первые годы после войны, и к Нектовым еще не зачастили журналисты. Хорошо помню их удивление и радушие. Хозяйка, невысокая, худенькая, кинулась на кухню хлопотать о горячем чае — людям с дороги согреться. Хозяин, широкоплечий, с высоким лбом человек, которого природа не обидела ни силой, ни красотой, сидел не двигаясь в середине горницы. Он вспоминал... Мартовской ночью 1943 года шла в бой группа советских десантников. После боя недосчитались Прокофия Нектова. Нашли его в глубокой воронке — голова и плечи запорошены снегом, ноги — в воде, подернутой льдом. Нашли на вторые сутки. Очнулся Прокофий в госпитале. После операции, после того, как отрезали обе ноги. Не так раны мучили, как мысли: был первым парнем в деревне — тракторист и гармонист, певун и танцор. Дусе, молодой жене его, девушки завидовали. Примет ли она его теперь?
— Что же я тебе ответила? — послышалось из кухни.
— Помню, помню... Ты написала: «Была бы твоя голова цела, а ноги будут мои...» Разве такое забудешь?
В тот вечер узнала я историю одной из миллионов солдатских жен.
...Известие пришло в метельный день: везут домой из Киргизии, из госпиталя Прокофия Нектова.
«Встречу его в пути, непременно встречу», — решила Дуся и отправилась более чем за сто километров в Оренбург. Вьюга не унималась. В этой снежной круговерти сбилась с дороги. Когда добралась до районного центра, там огорчили: «А вы разминулись. Нектов, считай, часа три уже в Казанке». Прыгнула в сани и, не теряя ни минуты, — обратно.
— Въехали мы в село затемно, окна уже светились, — Евдокия раскраснелась, возвращаясь памятью в тот вечер. — Вижу, у дядиной избы — вся деревня. Значит, Проня мой там. Подъехала сначала к своему дому, зашла, налила водки в стакан, выпила несколько глотков. Где, думала, такую силу взять, чтобы не сплоховать, не разрыдаться, его не растревожить? Люди собрались ведь не только Проню повидать, хотят посмотреть: как жена его встретит? Заприметили меня, расступились, а потом еще плотнее к окнам прильнули. Вбежала я в горницу, обхватила голову мужа, прижалась к груди его. Ни одной слезинки, поверьте. Только не было слов, чтоб сказать ему, чем сердце полно.
— А я тебе, Проня, новую гармонь купила, — выпалила я. И сама рассмеялась. Лица кругом посветлели. Народ от окон стал отваливать.
Приходили потом к Нектовым соседи, товарищи. Судили-рядили, как ему жить дальше. Одни считали: может стать гармонистом, другие — корзины плести, сбрую латать, бахчи стеречь. Одна Евдокия знала — только к машине прикипела душа его. Только она вернет его к жизни. И стали они весной вдвоем готовиться к уборке — чинить дома полотно к комбайну. Из МТС привезли к ним во двор старую машину. Призвала Дуся кузнеца, плотников (обещала ведь: «ноги будут мои»). Сама, кроме того, работала на ферме. Прибежит оттуда, бинты сменит, обед подогреет, накормит, добрым словом, шуткой развеселит. А он: «Ты мне на фронте во всех снах снилась. Нет роднее тебя». И каждый раз: «Ну, давай посоветуемся, Дуся». Добрые советы жены годились во всем. Вместе, помню, готовили они и рассказ Прокофия Нектова о том, что дало ему силы выстоять, о великой школе партии коммунистов. «Известия» напечатали этот рассказ 1 января 1951 года.
....Шел последний год войны. В то памятное лето Дуся помогла мужу первый раз подняться по крутой лесенке на мостик комбайна. Он вел машину, а жена работала рядом. Каким-то особым, чутьем улавливала она минуту, когда ему нужна была ее помощь. Без нее было не обойтись: раны давали себя знать.
Пройдет после этого еще несколько лет, и в областной газете «Чкаловская коммуна» напечатают первую заметку «Трудовой подвиг Прокофия Нектова». Будет читать ее Дуся, не сдерживая слез. Для нее война не кончилась в сорок пятом. Отголоски войны долго еще не давали покоя. И все самое тяжкое, что выпало на ее долю (а это представить себе нетрудно), она одолевала упорно и стойко.
Заслуженная, большая, настоящая трудовая слава пришла к Прокофию Васильевичу. Мастерству его и мужеству можно было дивиться. Он воспитал сотни учеников, и заговорили о «школе Нектова». Дважды присвоили ему звание Героя Социалистического Труда. О нем написаны книги. И все, кто близок к семье Нектовых, хорошо знают, как многим обязана эта слава заботам и нежности, терпению и любви хрупкой женщины — жены солдата, жены Героя.
Вчера я позвонила по телефону в Казанку и услышала знакомый голос Евдокии Нектовой. В канун тридцатилетия нашей Победы низкий поклон, до самой земли поклон вам, Евдокия Матвеевна. Вам и миллионам солдатских жен, чей величайший подвиг никогда не померкнет, никогда не забудется!
Бэлла ОЛЬХОВСКАЯ (1975)
