В 1907 году художник Анри Матисс зашел в мастерскую к своему другу Пабло Пикассо, чтобы посмотреть на его свежую картину. То, что он там увидел, возмутило его до глубины души - он назвал картину сущим оскорблением и попыткой осмеять все современное искусство. Матисс клялся в том, что разоблачит Пикассо и заставит его горько пожалеть об этом надувательстве.
Я не знаю, осознавал ли Матисс в тот момент, что говорил почти те же самые слова, которые всего год назад летели в адрес его собственной картины “Радость жизни” - тоже своего рода живописной революции. Тогда другой известный художник Поль Синьяк сказал, что Матисс выжил из ума и что, будь его воля, он тут же выбросил бы эту картину куда подальше. Но, осознанно или нет, Матисс, вероятно, почувствовал, что в этой своей новой картине Пикассо нащупал нечто абсолютно новое и прорывное. Нечто, что может в скором времени отодвинуть самого Матисса на второй план.
Картина, о которой идет речь, называется “Авиньонские девицы”, Les Demoiselles d'Avignon. На ней Пикассо изобразил пять обнаженных проституток из барселонского борделя. Они стоят в разных, неестественных позах и абсолютно никак не взаимодействуют между собой - их взгляды направлены на нас, зрителей. Фон выполнен в розово-голубых тонах, что напоминает о “цветных” периодах в творчестве художника, а внизу виден острый угол стола, на котором лежат фрукты. Но главное здесь то, как Пикассо обращается с той реальностью, которую он изображает: он как будто рвет ее на куски, а затем сшивает из этих же кусков заново. Фигуры женщин тут угловатые и непропорциональные, как будто собранные из какого-то неправильного конструктора. Их взгляд кажется холодным и демоническим, а лица двух фигур справа и вовсе искажены до такой степени, чтобы стать похожими на африканские маски, которые использовались шаманами для религиозных обрядов.
Изначально эта картина должна была выглядеть совсем по-другому. На первых эскизах композиция картины включала семь фигур, которые, как в лучших традициях искусства эпохи барокко, были организованы в виде театральной мизансцены, обрамленной занавесом. Кстати, идея с занавесом отчасти сохранилась - в финальной версии картины его как бы отдергивает девушка, стоящая слева. В центре композиции должен был сидеть моряк в окружении этих пяти проституток, которые, в свою очередь, смотрели не на зрителя, а в левую часть полотна, где стоял еще один персонаж - студент-медик с черепом в руках. То есть, получается, первоначальная задумка подразумевала как бы моралистический посыл: с одной стороны у нас грех и гедонизм, а с другой - добродетель и напоминание о смерти. Или нет?
Легендарный искусствовед Лео Стайнберг в своей статье “Философский бордель”, полностью посвященной этой картине, говорит о том, что с самого начала это полотно было исследованием темы сексуальности. Название статьи, кстати, не случайное: “Философским борделем” картину поначалу назвал друг Пикассо Андре Сальмон, а имя “Авиньонские девицы” появилось уже позже. Но, по словам Стайнберга, моралистом Пикассо точно назвать было нельзя, и секс у него не был связан с грехом. Зато, похоже, сфера сексуального ассоциировалась у художника с чем-то пугающим, с некоторой первобытной инициацией, которую он и пытался изобразить. Так что неудивительно, что в процессе работы над картиной он решил избавиться от мужских фигур и обратить зловещую энергию “девиц” напрямую в сторону зрителя.
Ну а теперь представьте: типичным зрителем для искусства начала 20-го века был преимущественно мужчина. Эти женщины смотрели на него пристально, заставляя буквально замереть перед ними, и как бы сверху вниз, отчего он оказывался в подчиненной позиции. Некоторые авторы называют это “эффектом медузы”, имея в виду, конечно, медузу Горгону, чей взгляд заставлял любого превратиться в камень. Эффект усиливался острым углом стола в нижней части полотна - из-за того, что стол как бы выходит за пределы картины, создается ощущение, что за ним и сидит предполагаемый зритель. То есть, Пикассо ставит нас в положение клиента этого борделя. Сама эта идея, конечно, не нова: изображение борделей имеет целую традицию в истории искусства, которую художник хорошо знал. Такие картины были как бы “мягкой” порнографией, предназначенной для вуайеристского удовольствия зрителя-мужчины, который, смотря на них, будто бы подглядывал за тем, чего видеть не должен. Так вот, Пикассо разрушает эту традицию - пристальный взгляд его девиц тут же дает зрителю понять, что его позиция за пределами сцены на полотне далеко не такая комфортная и безопасная, как ему может показаться.
Про то, как эта картина вписывается в творческий путь Пикассо (и про много чего еще) я рассказываю в этом эпизоде подкаста "Васнецов и Аленушка":
"Авиньонские девицы" выглядят очень стилистически разрозненными - кажется, будто художник в процессе создания так и не смог определиться, к какому результату он стремится. Но, тот же Лео Стайнберг считает, что это еще один жестокий трюк, который Пикассо проворачивает со своим зрителем. Дело в том, что мы на подсознательном уровне всегда ожидаем от произведения искусства какой-то последовательности - да, это может быть что-то странное, необычное, непонятное, но оно должно быть выполнено в едином стиле и давать нам цельный визуальный опыт. И в этом смысле “Авиньонские девицы” вызывают какую-то невероятную фрустрацию: пространство вроде бы плоское, но при этом в нем есть части занавеса, которые, по идее, подразумевают трехмерность и глубину; девушки стоят вертикально, но у двух центральных фигур такие позы, будто они лежат на кровати, а мы смотрим на них сверху вниз; и кажется, что лица двух девушек справа, похожие на африканские маски, художник вообще сделал в последнюю очередь, настолько они визуально выбиваются. Чем больше смотришь на эти детали, тем больше они раздражают и злят. Но это, как мне кажется, и есть главное заявление Пикассо - ИСКУССТВО НЕ ОБЯЗАНО ПРИНОСИТЬ УДОВОЛЬСТВИЕ. Оно может и даже должно делать вам некомфортно, пробуждать в вас те чувства, о которых вы возможно, сами не догадывались, волновать вас на самых глубоких уровнях. Может, именно это и напугало Анри Матисса, увидевшего эту картину в мастерской своего друга - он мог почувствовать, что его собственное искусство, направленное на получение эстетического удовольствия и чистой радости, вмиг может стать устаревшим.
Кстати, несмотря на весь свой ужас и негодование Матисс принял вызов, который ему бросила новая работа Пикассо, и отзвуки “Авиньонских девиц” можно найти во многих его работах. Например, в “Музыке”, которая составляла диптих со знаменитым “Танцем”. На ней тоже изображены пять фигур, только уже мужских, а не женских, которые вступают со зрителем в очень некомфортный зрительный контакт. Но об этом я рассказывала в отдельном эпизоде, посвященном Матиссу, так что призываю вас и его послушать:
В общем, “девицы” помогли родиться тому Пабло Пикассо, которого мы знаем. После них он еще активнее пошел по пути разрушения реальности и стал одним из основоположников целого нового стиля - кубизма.
