Для тех, кто соприкасался с этим училищем.
1971 – 1972 учебный год
К сожалению, в архиве нет «Отчета об учебно-воспитательной работе училища за 1971-1972 год». А год был ознаменован важными событиями в жизни РРУ, поэтому придется идти вперед только по памяти.
Вначале второго курса (в 1971 году) у нас в училище была введена военная кафедра. Мы, ведь, поступали в училище, скажем так, «по призванию», прекрасно зная, что после училища нам предстоит служить три года на военно-морском флоте. Этой особенности мы тогда не придавали особого значения, мы были молоды. За год учебы кое-что в голове прояснилось, осозналось, и уже будущее виделось не столь радужным. А тут такое приятное известие.
Решение о военной кафедре было правильное, только запоздало оно. Зачем же государству еще три года кормить и одевать готовых специалистов флота на военно-морском флоте. Того парня вырывали с берега, готовили в «учебке», а затем на боевой корабль. Но ему нужно время, чтобы стать полноценным «военмором», к кораблю нужно привыкнуть, обтесаться. А здесь уже готовые, «тесанные» на торговом флоте. Тем более что нам не присваивали «пиджаковые» офицерские звания. Мы выходили старшинами 2-й статьи. Весть о «халяве» вскоре распространилась в городе. Если у нас в роте было всего лишь два курсанта из Ростова-на-Дону, то в последующие годы их число увеличилось.
В нашу роту влились десятиклассники и демобилизованные, восполнив немного убыль.
Второй курс был переломным и тяжелым для меня. На первом курсе все же учиться было легче. Может быть и потому, что все вокруг было новым и неизведанным еще, и первый курс прошел очень быстро. Второй курс вспоминается каким-то вязким, как будто влез в грязь по колено и не можешь вытянуть ноги. Я помню его плохо.
В самом начале работали где-то в совхозе, собирали капусту. После работы гоняли мяч. А больше и нечего сказать – не помню.
Затем пошла учеба.
За мою положительную учебу меня попытались назначить старшиной группы, но я, понимая, что еще не созрел для такой должности, отказался. Я думаю, что я сделал правильно – руководить такими, как мы, должен человек властный. У нас был такой. Звали его Миша Б. Он своим видом, а был он крепкий и мускулистый, своим голосом и фразой «пасть порву» хорошо справлялся с поставленной задачей. Кроме этого, он не был чванливым и вел такую линию, что был и своим и в то же время командовал и держал порядок. Никого он особо не выделял, да у нас и не было подхалимов.
Да и другие старшины были не хуже. Обижаться нам на них резона не было.
В первом семестре, к очередной уголовщине Октябрьской революции, остатки «беспартийных» нашей роты приняли в комсомол. Никто у нас не спрашивал согласия: приказали сдать фотографии, а вскорости строем повели в кинотеатр Фрунзе, построили в шеренгу и выдали комсомольские билеты. Была ли радость от этого – я не помню. Вся церемония прошла как-то обыденно, что и не запомнилась в деталях. Вероятно, все новые комсомольцы приняли вступление в организацию, как должное и неизбежное.
Однажды нам, всем курсантам роты, выдали билеты на оперетту «Летучая мышь». Да мало того, еще и строем погнали. Артисты были, нужны были и зрители. Мы возмущались и воняли, пока не началась музыкальная комедия. На удивление, всем комедия эта понравилось, артисты, правда, были староваты, а потому и наштукатурены до одури. Мы, ведь, были дети кино, а театр, опера, оперетта и балет – это считалось для «вумных». Но вот оказалось, что нужно сначала посмотреть, а потом игнорировать. Но на этом наше знакомство с великим и прекрасным закончилось. И училище тут не причем. Кто хочет, тот и сам найдет дорогу к нему. Но мы не искали, а строем нас больше не гоняли в искусство. В субботу и в воскресенье нам обычно выдавали билеты в кинотеатры города, да и в училище в те же дни в актовом зале было «кино», и ничем «наши» фильмы не отличались от тех, что шли за стенами училища: были и хорошие и так себе.
В течение учебы наша рота не раз помогала городу перебирать овощи на городских базах. В основном картофель, а в Советском Союзе картофель, после попадания на базу, приобретал неизменный черный цвет снаружи. Господи, какая там была вонь на этих овощных базах. Роба становилась грязной, но работали.
Нам уже преподавали специальные предметы, немного, правда. Но среди преподаваемых предметов был один, скажем так непрофильный. Это была страшная «Теоретическая механика». Длилась она недолго, один семестр, но крови попортила много.
Первый раздел «Теоретической механики», «Статику», мы прошли довольно сносно, а упомянутый выше Сергей Т., так прямо показывал чудеса фокусника: ломал, гнул и загибал балки и все это на пять балов. Прямо чудо какое-то. Но чудо долго не продлилось, уже на следующем разделе («Кинематика) он поплыл и утонул.
Мы уже проходили «Динамику». Там три бала было за счастье, а четыре – это уже светлый день Пасхи. У Сергея ни счастья, ни Пасхи. Вызывает его как-то преподаватель, молодой и эксцентричный человек, (звали его Константином, а отчество не помню, пусть будет Георгиевичем) к доске. А чего туда идти, только ботинки топтать? На лице Сергея роды, мучительные и затяжные, а затем внезапно прояснение:
- Константин Георгиевич, так у меня же сегодня день рождения, портить не хочется…
- День рождения? Замечательно! Ставлю вам «пять»!
И поставил. Пять по «Динамике»!
На следующем занятии Константин Георгиевич орлиным взглядом ведет по аудитории, кого бы вызвать. Головы под этим взглядом, склоняются к конспектам, как ковыль по ветру – главное не встретиться взглядом. Что он там прочитает в моем взгляде? Только животный страх, еще вызовет. Сергей тоже зарывается в конспект, но у него преимущество, его прошлый раз вызывали и даже пять поставили – преподаватель, вероятно, уже и забыл, по какому случаю наградил нашего красавца. Ага, забыл!
- Курсант Т., к доске.
- Константин Георгиевич, так…, эп….
- К доске!
Движется наш Сергей к доске, но это уже не красавец-курсант, а одногорбый верблюд с конспектом. Там распрямляется, решительно бросает взгляд на доску и молчит. Можно было при ответе использовать и конспект, но разве он поможет.
- Садитесь, кол!
Сергей поворачивается к нам и говорит:
- Жизнь полна неожиданностей…, но тем она и хороша…
Он был философом. В его общей тетради мы видели его размышления: «Чем больше учишься, тем больше знаешь. Чем больше знаешь, тем больше забываешь. Так зачем же тогда учиться?»
Во втором семестре (в 1972 году) нас перевели в новый экипаж по адресу ул. Максима Горького, 268. Кубрики представляли собой уже современную комнату размером в 21 квадратный метр и без высоких потолков. Теперь мы жили по четверо, уже не было двухярусных коек. Как обычно, у каждого была своя тумбочка, был общий стол и стулья. Даже были шкафы для шинелей и прочей одежды и «шанцевый инструмент»: ведро, тряпка и швабра. Исчезла теснота, да и учебный корпус был рядом. Рядом был и стадион «Трудовые Резервы» (ныне «Юность России»), где можно было делать пробежки по утрам и после занятий, хотя желающих это делать практически не было. За училищем осталось только общежитие на улице Площадь Толстого. Там проживали четвертые курсы. Столовая по-прежнему находилась там же, где и была.
После перехода на новое место жительства была введена утренняя зарядка. Помню, первый раз утром выгнали всю роту, причем через пожарный эвакуационный выход. На улице мороз, а мы кто в чем: кто в тельняшке и каком-то убогом трико со вздутыми коленками, кто в робе, были и в сукне, кто в шапке, а кто и без. Вокруг под снегом еще лежит «вторая очередь» строительства: какие-то кучи, ямы, на обширном дворе стоят полуразрушенные саманные домики. Даже ровной площадки нет, чтобы помахать руками, а чтобы сделать зарядку организовано – нечего и думать. Кто на куче машет и дурачится, кто под зданием занимается тем же. Пар идет, как от лошадей.
На следующий день все повторилось, но курсантов, занимающихся «здоровым образом жизни», стало гораздо меньше – куда-то испарились. И так каждый день ряды наши таяли, пока идея сама собой не захлебнулась. Остался один я, но мне нужно было.
Отсев из нашей роты продолжился. На втором курсе мы потеряли еще несколько человек. Причина была все таже – неуспеваемость.
На втором курсе у нас закончилось преподавание английского языка, и мы распрощались с нашим преподавателем Зайцевой И. Н. В параллельной группе, ШМ-42, этот предмет вела Хасабян С. А. Тетенька Хасабян С. А. была построже, английский они знали получше нас, но к окончанию училища в знании иностранного языка обе группы сравнялись – забыли все. Так мы и не заговорили на языке Уильяма Шекспира и не удосужились прочитать в подлиннике «Короля Лира». Но мы не сильно огорчились, огорчение пришло позже, на производстве.
В конце второго курса, летом у нас была групповая практика. Я опять с товарищами попал на какую-то «чешку». Но это было уже не то, что мы испытали на первом курсе. Судно возило песок из Богаевки в Ейск. Песок грузили прямо с реки плавкранами. Рейсы были не интересные: туда-обратно, туда-обратно, скучно. И надоело нам там. Решили коллективно отпроситься домой и покончить с такой практикой. Капитан, по-видимому, с радостью согласился, подписал нам бумаги и предупредил, чтобы в училище не совали нос до конца времени, отведенного на плавательскую практику. Ну, это было лишнее – никто туда и не собирался соваться. Так закончился у меня второй курс. У остальных курсантов нашей роты он закончился примерно также – разбежались с судов по домам.
