Бывает так, что не видя пациента, уже понимаешь: всё плохо. Нам, реабилитологам, тут делать нечего.
Мысленная чаша весов клонилась в сторону вердикта «не стоит и начинать» с каждым фактом, что я читала в истории болезни: пациент много лет злоупотреблял спиртным, не раз был бит, интеллект изначально был едва ли дотягивающим до нормы. Он не прочитал за всю жизнь ни единой книги. Зато не раз попадал в колонию за разной тяжести проступки.
Да, это молодой мужчина сорока лет. Вся жизнь впереди.
Но чашу весов в сторону отказа от реабилитации окончательно перетянул обширный инсульт, который буквально уничтожил половину мозга этого парня. И без того не сильно нагруженного мозга — не стоит винить в этом только лишь пациента, такова была его с детства окружающая социальная среда, таковы стартовые условия.
Нелюбимый, ненужный, Витя оказался на больничной койке инсультного отделения. А потом заведующий взял его в наше отделение, разглядев в нём искру потенциала, или просто пожалев бедолагу.
Когда я впервые увидела Витю, он не отзывался на своё имя, апатично смотрел в сторону, ничем не интересуясь.
Я мысленно заполняла будущую историю болезни: «низкая мотивация, негативизм, игнорирует левую половину пространства, не понимает, где и зачем находится, левая рука и нога не только абсолютно неподвижны, но и в сильнейшей спастике, не разогнуть; воля и разум оставили пациента в тот момент, когда инсульт уничтожил одну из лобных долей.» В общем, нету реабилитационного потенциала. Нет и не предвидится, расходимся.
Примерно это же я доложила заведующему у койки пациента на следующий день.
И вдруг…
Из-за наших спин вышел ординатор и позвал Витю по имени. Тот посмотрел на молодого доктора, лицо озарилось улыбкой узнавания. Ординатор как ни в чем ни бывало дал ему пять, и Витюша ответил — жестом, который явно был для обоих привычным.
«Мы с ним знакомы. Его перевели в отделение, где я работал, перед тем, как направить сюда. Он не говорит, но все понимает, и общается при помощи писем!» — сказал ординатор. Я посмотрела на него как на инопланетянина. Какие письма, он имя своё сказать не может, и вряд ли до болезни писал что-нибудь большее, чем матерное слово на заборе!
И все-таки я сказала ординатору, что теперь мы будем приходить к Витюше вместе.
И дело пошло.
Витюша согласился посидеть, когда мы соорудили ему удобную подпорку для спины и подложили подушку. Вначале все улыбки он дарил только ординатору, потом привык к тому, что я тоже все время где-то рядом и готова поддержать беседу.
Не особенно надеясь на успех, и даже ругая себя за наивность, я принесла графический планшет со стилусом. Показала Витюше. Вложила стилус в здоровую руку.
«Привет друзья».
«Рад вас видеть»
«В холодильнике стоит кастрюля, там борщ. Хочу борща»
На просьбу нарисовать солнце Витюша изобразил купола, солнечные лучи и написал «Сибирь».
Так Витюша убедил меня, своего доктора, что реабилитация ему нужна.
Речевые центры в мозге у него не были задеты, а не говорил он потому, что не работали мышцы, что обеспечивают артикуляцию. Он произносил свое имя одними губами, а когда понял, что это не имеет смысла, показал ординатору пальцем в воздухе письмена, и тот сразу сообразил, что нужно дать больному бумагу и ручку. Так они и подружились.
Если я и инструктор ЛФК (симпатичная девушка) задерживались, и на обход приходил один молодой доктор, Витюша интересовался: «Где девчонки?»
Через неделю он мог уверенно сидеть в инвалидной коляске. Мы повезли его на арт-терапию, когда много пациентов за одним столом и создают общую картину: кто восковыми мелками, кто карандашами, кто фломастерами.
Витюша нарисовал дерево, птиц и поле. Торжествующе окинул взглядом всех нас: вот, мол, как могу! Я улыбнулась ему в ответ, как улыбаются мамы на утреннике, выхватив лицо «своего» из общего пёстрого хоровода малышей.
Этот парень за время лечения получил внимания от людей больше, чем за всю предшествующую жизнь. А потому был послушен и старался изо всех сил: сидеть, хоть и быстро утомлялся, стоять с поддержкой инструктора. Стоически терпел подъемы на вертикализаторе. Когда машина устремляла его вверх, показывал большой палец, как Гагарин: «Поехали!»
За день до выписки позвонила сестра Витюши. И сообщила, что забирать его не будет. Попросила перевести пациента в хоспис: «Куда мне с ним, у меня семья, понимаете.»
Мы понимаем.
Но всё-таки грустно, что наша работа, хоть и останется светлым пятном в памяти Витюши, вряд ли получит необходимое продолжение.
Что думаете?
