Он сидел на ступеньках в грязном подъезде и плакал. Плакал как-то по-бабьи, навзрыд, закрывая лицо руками. Здоровенный парень, нет, уже не парень, а мужчина лет двадцати трёх – беспомощно рыдал, не обращая внимания на то, что происходит вокруг. Было видно, что плачет он не от боли – внешне с ним всё было в порядке, а от чего-то другого, что словами не выразишь, и руками не потрогаешь. Было в этом что-то завораживающее, от чего невозможно отвести взгляд, но и смотреть тоже невозможно.
Я прошёл мимо него, поднимаясь на свой этаж, он только скользнул по мне взглядом, и опять закрыл лицо руками. Было видно, что ему глубоко наплевать на то, что я подумаю о нём; на то, что вообще происходит вокруг, и даже на то, какой сегодня день и год от сотворения мира. Он был в своем горе и окружающий мир ему был безразличен.
Что это было? Что может заставит мужчину плакать так, не скрываясь и не стыдясь своих слёз? Может быть, это была женщина. Может быть это неизличимая болезнь, которая появилась из бездушной справки онкологического центра. А может чудовищное унижение, которое довелось испытать ему и которое не пожелаешь пережить никому, когда угнетает даже не сам факт, а бессилие что-либо изменить. Я не знаю. Я не стал его спрашивать об этом – лезть в чужую душу не стоит, – но, войдя в свою квартиру, сел на диван и долго сидел молча.
Достоевский писал, что счастье всего мира не стоит одной слезы на щеке невинного ребёнка. Я – не Достоевский и скажу по-другому: слеза на щеке мужчины – это очень, очень страшно. Это настолько страшно, что слезинка ребенка меркнет и становится незаметной, потому что дети плачут даже из-за упавшей соски; мужчины плачут только тогда, когда есть причина. Очень серьёзная причина – такая, что не оставляет других способов исторгнуть свое горе.
Но любые слёзы рано или поздно высыхают, и тогда мужчина встаёт и действует – иначе он поступить не может. Если он, конечно, мужчина.
