Наше интервью с Ксенией Собчак было весьма странным, девяносто процентов времени говорила она, не давая возможности вставить и слова.
Неожиданным для меня образом, в Собчак было столько физического напряжения и гневной энергии, что возникало стойкое ощущение её личной обиды.
Для меня это был собирательный образ: разъярённой мамаши, надзирательницы в женской колонии, дотошного следователя и навязчивого пограничного офицера.
Здоровый диалог с Ксенией Анатольевной был практически невозможен, так как помимо словесного нападения, передо мной предстала груда психологических защит:
Морализация, раздельное мышление, отрицание, рационализация, проекция, идеализация, интеллектуализация, избегание и многое другое.
В нашей беседе, а вернее в Собчаковом монологе, я в очередной раз убедилась, что общаться с человеком из богатой семьи на тему голодных людей совершенно бессмысленно, да и не нужно.
В конце «интервью», если это можно так назвать, Собчак выдохнула и предстала в новом обличии, человека доброго и отзывчивого, однако она навсегда оставила во мне свой непробиваемо глухой, леденящий след.
Наше интервью с Ксенией Собчак было весьма странным, девяносто процентов времени говорила она, не давая возможности вставить и слова.
Неожиданным для меня образом, в Собчак было столько физического напряжения и гневной энергии, что возникало стойкое ощущение её личной обиды.
Для меня это был собирательный образ: разъярённой мамаши, надзирательницы в женской колонии, дотошного следователя и навязчивого пограничного офицера.
Здоровый диалог с Ксенией Анатольевной был практически невозможен, так как помимо словесного нападения, передо мной предстала груда психологических защит:
Морализация, раздельное мышление, отрицание, рационализация, проекция, идеализация, интеллектуализация, избегание и многое другое.
В нашей беседе, а вернее в Собчаковом монологе, я в очередной раз убедилась, что общаться с человеком из богатой семьи на тему голодных людей совершенно бессмысленно, да и не нужно.
В конце «интервью», если это можно так назвать, Собчак выдохнула и предстала в новом обличии, человека доброго и отзывчивого, однако она навсегда оставила во мне свой непробиваемо глухой, леденящий след.
