– Если уж меня лечить берутся, значит, не совсем безнадёжно. Мужик в палате говорил, что семь лет уже сюда ездит.
– Надо бороться, будем надеяться, пап.
– Капсулы эти новые вроде помогают, меньше болит процентов на пятьдесят. Только у них эффект какой-то побочный, ноги немеют, как иголочками колет кто.
– Может быть ещё потому, что сидишь всё время в одной позе.
Папа сидел на диване с электронной книгой в руках, подтянув худые угловатые колени к впалой груди. Вторая порция химии уже текла по венам. Отравление сопровождало его снова, но, так как гавань уже была знакома, папа переносил тошноту, слабость и потерю аппетита как будто более стойко. Всё изменилось незадолго до третьей химии.
Где-то за неделю до госпитализации папа начал показывать, что продолжать лечение он совсем не желает. У меня складывалось ощущение, что это было вроде одолжения нам, а он, вроде как, уже смирился с очевидным исходом и в больничных мучениях не было и намёка на смысл.
– Я, что, не понимаю, что такое паллиативная химия?
– Игорь, ну не отказывают же в лечении. Давай пробовать ещё какие-то методы.
Мама читала, изучала, советовалась, хваталась за любую петельку, которая помогла бы затянуть дыры, которые разъел рак в папином организме. Папа от этого скорее раздражался, чем прислушивался. Народной медицине, например, он не доверял вовсе. Один ответ на всё был: «Я и так много всего пью!» Хотя и назначения представителей доказательной медицины, как оказалось, он выполнял не все.
– Не взяли меня! Гемоглобин низкий.
Папа лёгкой походкой вошел в дом. Родители неожиданно вернулись из онкодиспансера вдвоём. Он был в приподнятом настроении, которое заставило меня, как минимум, недоумевать.
– Мам, мне кажется, что он рад, что его не взяли на лечение.
Мы молча злились, и только лишь между собой шептались о том, что папа «забывал» пить препараты железа, которые прописал доктор. Я привыкла уговаривать пить «витаминки» с танцами, конями и цыганами только свою почти двухлетнюю дочь. Теперь пришлось «побегать» и за отцом.
В моменте прошлого нам казалось, что он стал капризным, как и все больные, в моменте настоящего, я признаю, что он имел полное право на скачки настроения, своё мнение и видение, как поступать со своим организмом. Когда его отправили домой поднимать гемоглобин для третьей госпитализации, он как будто начал что-то предчувствовать.
Кроме шуточек вроде «Помереть спокойно не дадите», были и серьёзные действия относительно семьи.
Папа начал думать о том, что будет, если болезнь лишит его способности двигаться. Папа решил сделать генеральную доверенность на маму.
– Давайте на три года, три поди протяну.
Два, три, четыре, пять… «Иголочки» в ногах кололи всё ощутимее: та поездка к нотариусу оказалась последней вылазкой из дома на своих ногах. Всё случилось настолько резко, что я, прежде державшая себя в руках, в тот вечер рыдала на плече у мамы от жалости, беспомощности его и собственной. Всё так изменилось всего за три месяца...
В то воскресенье после жаркого огородного марафона мы отдыхали на полу в комнате дочери. Папа пошёл подышать на террасу и сделать мини-променад до бани и обратно. Там у него, как оказалось, были свои секреты от нас, как-нибудь напишу и об этом. Он был не на виду минут 20. Когда мы вышли в гостиную, то увидели, что папа сидит на крыльце, обхватив голову руками.
Мама обеспокоенно выбежала за стеклянную дверь. Я попросила мужа сходить, спросить, не нужна ли помощь, а сама осталась с ребёнком. Как оказалось, помощь была очень нужна.
Папа упал с крыльца: подкосились ноги. «Иголочки» открыли своё предательское лицо и оказались быстро растущими метастазами в позвоночнике. Домой папу завели, держа под руки. Он не мог идти даже с опорой. Его уложили в кровать, с которой он больше не встал. «Иголочки» в клочья искромсали мою картинку о папином чудесном выздоровлении. Начался самый тяжёлый этап его болезни.
